Александр Скарлатович Стурдза

Холоп венчанного солдата,

Благодари свою судьбу:

Ты стоишь лавров Герострата

И смерти немца Коцебу.

Короткая и зловещая эпиграмма, посвя-щённая Стурдзе. Хлёсткая и беспощадная как брошенная в лицо перчатка. Она ходила по всему Петербургу, утяжелённая ещё одной фразой, уже совершенно непечатной. Зная Пушкина, не вызывает сомнения, что он искал дуэли со своим адресатом, с этим «солдатским холопом», но судьба в который раз «благословила» Стурдзу, и дуэли так и не случилось.

А. С. Стурдза. Портрет неизвестного художника XIX века

Несмотря на то, что имя Стурдзы вскоре будет известно каждому школьнику, и творческое наследие самого убеждённого сторонника внедрения религиозного образования в России будет возвращено из небытия, пока Александр Скарлатович Стурдза всё же остаётся незнакомым современному читателю. Поэтому включение его в этот сборник наряду с другими, заслуженно или незаслуженно забытыми авторами, ни у кого не должно вызывать серьёзных возражений. В отличие от Кюхельбекера, которого уж точно невозможно отнести к утраченным литературным именам, Стурдзе Пушкин посвятил всего несколько строчек от своей щедрой и крылатой Музы. В переписке Пушкина, правда, сохранилась такая фраза, написанная много позднее анти-стурдзовской эпиграммы: «…Я с ним не только приятель, но кой о чём и мыслим одинаково, не лукавя друг перед другом». Конечно, можно предположить, что:

Они сошлись. Волна и камень,

Стихи и проза, лёд и пламень

Не столь различны меж собой.

Сперва взаимной разнотой

Они друг другу были скучны;

Потом понравились; потом

Съезжались каждый день верхом,

И скоро стали неразлучны.

А можно допустить, что сопричастность Стурдзы к греческим делам, его стремление быть полезным греческому народу в борьбе за освобождение, просто не могли остаться без внимания вольнолюбивого Пушкина, безусловно сочувствующего грекам. Только первый радел за притесняемых христиан, в то время как второй просто по-человечески сострадал угнетаемым людям, восставшим против своих поработителей.

Надо сказать, что и Пушкин, и Стурдза мало менялись с годами. Ничто не могло повлиять ни на их привычки, ни на их убеждения.

Стурдзу особенно отличало трудолюбие и пунктуальность. Вкупе с хорошим образованием и знанием языков, эти качества давали ему благоприятные возможности для успешной карьеры и востребованности в системе государственного управления. Поступив в министерство иностранных дел писцом, он уже через весьма короткое время стал личным секретарём канцлера Российской империи, графа Николая Петровича Румянцева. Перечислять все должности, на которых побывал Александр Скарлатович, не имеет особого смысла, таковых случилось немало, но объединяло их одно: они требовали от назначенца конкретного результата работы и строгой отчётности. Стурдзе не приходилось руководить другими людьми или исполнять представительские функции, почётно восседая во главе «присутствия», как это выпадало на долю нашего недавнего знакомца Александра Семёновича Шишкова, нет, Александру Скарлатовичу приходилось много и упорно трудиться, но такая невидимая кабинетная работа нисколько не смущала исполнительного чиновника. Тем более, что Стурдзе доверяли и доверяли в самых что ни на есть высших кругах государства, не исключая и самого Императора.

Как относился Стурдза к Императору, мы не знаем, скорее всего, с крайним благоговением. Зато хорошо известно, что Император благоволил к Стурдзе, доверив ему отстаивать интересы России в рамках созданного им Священного союза. Стурдза прибыл с Александром в город Аахен на первый конгресс этой организации в составе русской миссии, где, в сущности, решалась судьба послевоенной Европы. Вопросы противодействия революционным настроениям и борьбы со свободомыслием на конференции отдельно не рассматривались, однако во всех заявленных темах они, так или иначе, присутствовали. Оставалось только документально оформить разрозненные идеи общественного устроения в свете воззрений российского Императора. И такой документ благодаря Стурдзе появился. Составленная «Записка о нынешнем положении Германии» предназначалась, в общем-то, «для служебного пользования» – тираж её был микроскопический, всего пятьдесят экземпляров, и была она роздана исключительно делегатам проходящего в Аахене конгресса. Как любой текст, выходивший из-под пера Александра Скарлатовича, «Записка» содержала ясный и незамысловатый план победы света над силами тьмы. Где под тьмой, привычно, подразумевались гуманистические идеалы эпохи Просвещения, традиции светского образования и достижения науки, которые неизбежно должен одолеть свет, предста-вимый всепобеждающей триадой: христианским благочестием, цензурой и ограничением образования. Ну и само собой разумеется – при строгом соблюдении жёсткой сословной иерархии. Вероятно, кто-то из участников конференции не выдержал и дал произведение Стурдзы в печать. «Записка» вызвала бурю негодования в немецком обществе, особенно в университетской среде. Ряд немецких политических деятелей, сторонников российского курса, были подвергнуты нападению, а драматург Август фон Коцебу был убит студентом Карлом Зандом, как предполагаемый автор злосчастной «Записки». Когда же стал известен истинный сочинитель, граф Бухгельн вызвал Стурдзу на поединок. «Сочинитель», разумеется, вызова не принял и поспешно отбыл в Россию, укрывшись в своём имении.

Когда Стурдза немного отошёл от потрясений, он вновь принялся за старое. На имя Императора был передан проект об учреждении в России Центрального духовного попечительства. В обязанность данного учреждения входил строгий надзор за соблюдением норм христианского поведения и забота об обращении в православие российских подданных иных вероисповеданий. Стурдзе также принадлежала инструкция для Учёного комитета Министерства народного просвещения, в которой он выступил против энциклопедического характера российского образования, настаивая на замене его религиозным. Германский урок Стурдзу ничему не научил, и он вновь ратовал за введение в государстве жесточайшей цензуры, за ограничение свободы печати, за строгий полицейский контроль над университетами и отмену всех академических привилегий.

Надо сказать, Петербург холодно принял Стурдзу, ставшего по выходе из добровольного заточения в собственном поместье очень популярной фигурой. Столица была чревата декабризмом, и везде Стурдза встречал язвительные взгляды и недобрые усмешки. Многие ходили вокруг него, желая придраться и вызвать на дуэль.

Вкруг я Стурдзы хожу,

Вкруг библического,

Я на Стурдзу гляжу

Монархического…

Так писал Пушкин в несохранившейся сатире на мотив известной народной песни.

Стараясь избежать трагической развязки, Стурдза в 1821 году выходит со службы в бессрочный отпуск и переезжает в Одессу, ссылаясь на плохое самочувствие и на необходимость в лечении. Но и там он не перестаёт быть воинствующим клерикалом, сражающимся с неверием и основами рационализма.

Обратимся теперь непосредственно к наследию Александра Скарлатовича и дадим небольшой отрывок из его произведения, по-свящённого товарищу Стурдзы «по музе, по судьбам» – Михаилу Магницкому.

Михаил Леонтьевич Магницкий какое-то время был Симбирским губернатором, однако запомнился он, прежде всего, в качестве попечителя Казанского университета. Пользуясь протекцией князя Александра Николаевича Голицына, Магницкий развернул кипучую деятельность при Министерстве народного просвещения, пропихивая свою учебную программу для высших учебных заведений, в которой науки подменялись упражнениями в благочестии.

Инициатива Магницкого – превращение высших российских учебных заведений в монастыри, была одобрительно встречена государственными инстанциями канцелярии Александра Первого, но пресеклась воцарением брата Александра – Николая. Новый Император, совершенно несклонный к религиозной экзальтации, направил свою комиссию в Казанский университет, выявив в хозяйстве Магницкого бессчётное количество финансовых нарушений и растрату казённых денег. Магницкий с позором был уволен с поста попечителя, имение его, согласно Высочайшему распоряжению, было продано, а деньги от продажи пошли в казну в качестве возмещения нанесённого ущерба.

При составлении использован материал священника Н. В. Неводчикова в издании «Русского архива»:

Воспоминания о Михаиле Леонтьевиче Магницком. Статья А. С. Стурдзы. «Русский архив». Изд. 2-е. Москва. 1869 г.

Публикуемый текст был приведён в соответствие с правилами современного русского языка.

Отрывок

…В 1838 г. посетил Одессу в первый и последний раз граф М. М. Сперанский. Несмотря на старую дружбу, позднейшие превратности разъединили как-то между собою знаменитых тружеников. Магницкому сперва не хотелось домогаться свидания с первостепенным государственным сановником. Он колебался, потом внял голосу мудрости и приязни, который заставил его написать к Сперанскому следующее замечательное письмо:

М. Л. Магницкий. Гравюра XIX века. Автор неизвестен

«Как скоро узнал я, мой почтеннейший М.М., что вы сюда приехали, первое движение моего сердца, первое чувство всего моего семейства было – обнять старого благодетеля и друга. Но за глупым сердцем говорил разум: ты в опале, люди придворные этой чумы боятся; тот, которого в углу твоём почитаешь ты другом, на большом театре мира не раз показал тебе противное, толкал ногой мертвеца политического; чуждался всего, тебе принадлежащего; угодники, его окружающие, тебя бегали, – что за охота бросаться в холодную ванну? Вчера приезжает ко мне здешний архиерей, друг моего Вологодского изгнания, свидетель коих к вам чувств [Преосвященный Гавриил, архиепископ Херсонский и Таврический. Кстати, в «Памятных заметках Во-логжанина» («Русский архив» за 1867 г. № 12, ст. 1659) преосвященный Гавриил ошибочно назван «Архиепископом Одесским, Харьковским». С 1828 по 1837 г. он был епископом, а потом архиепископом Екатеринославским, Херсонским и Таврическим и жил в Екатеринославе. В 1837 г. за отделением епархии Екатеринославской, он переселился в Одессу и начал именоваться архиепископом Херсонским и Таврическим][1]. Первое слово о вас: как я с вами увидался? – Никак. – За что поссорились? – Не ссорились, и ничего друг против друга не имеем. – Что ж это значит? – и, подумав, добрый пастырь решил: есть в котором-нибудь недостаток смирения. – В обоих, – отвечал я; но как в слове смиренномудрого был завёрнут дух, то оно так принялось у меня на сердце, что в тот же день решился я перед вами смириться. И подлинно, шли мы с вами далеко и долго, разными дорогами и пришли – ко гробу! Ещё шаг, и увидимся там, куда ни мешки, ни орденские мантии не про лезают; надобно бросить всё горючее в дороге, чтоб там не вспыхнуло. – Угодно ли?»

Могло ль не подействовать на высокую душу Сперанского столь искреннее излияние знакомой ему души. После этих разительных строк старые друзья имели частые свидания, но последние для них в юдоли плача, где не всегда сердце сердцу весть даёт.

Если в предыдущих очерках сколько-нибудь удалось нам представить читателям нашим Магницкого, каким он был на закате дней своих, то нетрудно будет им угадать – каковым соделала его сила Божия в борьбе со смер-тию. Покойный заболел от простуды в ненастную и бурную погоду, сокрушившую на нашей гавани мореходные суда. Он затворился дома, но не слёг; лечил себя домашними лекарствами, и три дня спустя, в угодность озабоченной супруге своей, пригласил к себе просвещённого врача, который, с первого взгляда заметив в больном признаки воспаления в груди, настоятельно потребовал кровопускания. Но, увы, напрасны были все убеждения: больной отказывался от средства, никогда в жизни им неиспытанного, и, как бы торопясь в далёкий, безвозвратный путь, решительно отклонил от себя чашу земного бытия. Болезнь усилилась; внутренние лекарства не помогали; больной страдал без малейшей жалобы или стона, страдал и помышлял о вечности. Нас, друзей своих, принимал он с обычным радушием, с изумительным присутствием духа, не изменявшим ему ни на минуту. Беседуя однажды при мне с другим посетителем, больной указал на меня, я промолвил: «Вот, за кого боюсь, когда А.С. заходит ко мне в дурную погоду». Ноября 19-го, после страдальческой ночи, больной начертил слабевшею рукою духовному отцу своему следующие строки: «Лобзаю отеческую руку за возношение любви; но так как прошлая ночь была очень дурна и кашель может усилиться; то я желал бы завтрашний день пораньше или сегодня вечером исповедаться, а после завтрашней литургии приобщиться, и потому желал бы условиться о часах и приличных экипажах, которые будут готовы». Всё совершилось по желанию сердца сокрушённого и смиренного, жаждавшего вечной жизни. Тщетно окружавшие его, говоря о возможности выздоровления, напоминали ему о детях и внуках: собравшийся в путь раб Божий отклонял от себя суетные надежды, и в ответ тихим голосом повторял: «Нет, пора, пора!» Во вторник, 21-го ноября, почувствовав близость смерти, опять послал за духовником, который поспешил к нему и в продолжении двух с половиной часов непрестанно молился у постели его, совоздыхая верою и любовию к небесному Разрешителю всех уз греха и плоти, Господу Иисусу. Ровно в 6 часов вечера преставился раб Божий Михаил, – только 12-ю часами опередивший в вечности благодетеля своего, любвеобильного князя А. Н. Голицына…