Уильям Шекспир, Джон Флетчер Два благородных родича[350] © Перевод и вступление С. Лихачева

От переводчика

Как следует из регистрационных записей Гильдии книгопечатников и издателей, а также данных титульного листа первого издания пьесы в 1634 году, трагикомедия «Два благородных родича» была написана «достославными знаменитостями своего времени, мистером Джоном Флетчером и мистером Уильямом Шекспиром, джент.». Дату ее создания определяют 1613–1614 годами, и, таким образом, «Два благородных родича» вместе с «Генрихом VIII», также сочиненным в соавторстве с Д. Флетчером, оказываются последними шекспировскими произведениями. Собственно, в соавторстве нет ничего поразительного, если вспомнить о многих подобных опытах драматургов елизаветинской поры, как и о том, что именно Джон Флетчер после ухода Уильяма Шекспира из жизни стал главным драматургом труппы «Слуги короля».

Однако спор о точной принадлежности сцен и актов в последней (или одной из двух последних дошедших до нас шекспировских драм) остается весьма актуальным для современных филологов и историков театра.

В самом ли деле, в соответствии с господствующей точкой зрения, Шекспиру принадлежит экспозиция пьесы — торжественное явление трех овдовевших цариц, пришедших к Тезею, герцогу Афинскому, с требовательной мольбой о начале новой войны с той единственной целью, чтобы похоронить тела мужей, павших при осаде Фив? Или подчеркнутая физиологичность описания мертвых тел, оставленных на поругание, в этой сцене вкупе с аффектированной речью героинь характерны все же не для позднего Шекспира, а для его соавтора?

И действительно ли, как принято считать, те сцены, где дочь тюремщика, до беспамятства безнадежно влюбившаяся в высокородного узника, принимает неуклюжие ухаживания ровни себе — доброго и бестолкового жениха-простака, принадлежат перу Джона Флетчера? Быть может, в их забавных диалогах читатель уловит как раз шекспировскую интонацию.

Справедливо упомянуть в данном контексте и радикальную позицию Пола Бертрама[351], атрибутирующего пьесу как полностью шекспировскую.

Едва ли необходимо принимать ту или иную сторону в дискуссии об авторстве, но не могу не назвать сейчас славное имя Джеффри Чосера — «утренней звезды английской поэзии». Шекспир и Флетчер словно пригласили в «соавторы» создателя «Кентерберийских рассказов», взяв «Рассказ Рыцаря», открывающий знаменитый цикл, за сюжетную основу своей трагикомедии.

Герои Чосера, афинский герцог Тезей и его невеста, царица амазонок Ипполита, появляются в ранней комедии «Сон в летнюю ночь» (1595), которая завершается брачными торжествами. В начале же последней шекспировской пьесы Тезей с Ипполитой все еще жених и невеста в преддверии свадьбы — и она на сей раз откладывается из-за военного похода на тирана Креона, царя Фивского.

Взяв верх, Тезей захватывает в плен двух героических фиванцев — двоюродных братьев Паламона и Арсита, поразивших даже врагов своей доблестью и силой.

Оказавшись в заключении, молодые люди, не только родственники, но и самые преданные друзья, пытаются найти утешение в рассуждении о тюремной стене как о единственном спасении от пороков мира, вселенского зла и несправедливости. Сначала кажется, что «утешение философией» им вполне удается, но сквозь решетку темницы они вдруг замечают гуляющую по саду прекрасную Эмилию — младшую сестру Тезеевой невесты Ипполиты, и вспыхнувшая любовь делает лучших друзей непримиримыми врагами.

Именно эту поворотную сцену, определяющую все дальнейшие события пьесы, мы и предлагаем сейчас вашему вниманию.

Акт II

Сцена 2

Паламон

Как ты, достойный брат мой?

Арсит

Как ты, брат?

Паламон

Окреп вполне, чтоб над бедой смеяться,

И снесть войны превратность; мы, боюсь,

Навеки пленники.

Арсит

             На то похоже.

С такой судьбой покорно, не ропща,

Я примирился.

Паламон

                О Арсит, кузен мой,

Где ныне Фивы? Где наш гордый край?

Где наши родичи с друзьями? Боле

Не знать нам сей отрады, не глядеть,

Как юноши радеют в состязаньях,

Бахвалясь сувенирами любви,

Как парусами — бриг; не обгонять их,

Как обгоняет стаю сонных туч

Восточный ветр; так Паламон с Арситом,

Ногой небрежной чуть пошевелив,

Предвосхищали похвалы, и лавры

Стяжали словно нехотя. Увы,

Нам за оружье, близнецам в геройстве,

Не браться вновь, не горячить коней,

Как море яростных. Мечи — подобных

Не знал сам красноокий бог войны —

У нас отъяты — им ржаветь в безделье

В святилищах враждебных нам богов.

Мы молнией не выхватим их снова,

Сметая воинства.

Арсит

             Нет, Паламон.

Надежды — те же узники в темнице,

Здесь потускнеет молодости цвет,

Как ранняя весна; здесь встретим старость,

Уз брака не изведав, Паламон!

В объятьях нежных молодой супруги

Нам сладких поцелуев не вкушать,

Вооруженных сонмами Амуров;

Нам не дано узнать свои черты

В наследниках, нам не внушать орлятам:

«Пусть не слепит тебя оружья блеск:

Воспомни, чей ты сын — стяжай победу!»

Красавицы оплачут наш удел

И в песнях станут клясть судьбу слепую,

Чтоб устыдилась, видя, сколько зла

Природе с юностью чинит. Вот мир наш,

Нам сверх друг друга никого не знать,

Внимать часам — хронистам нашей скорби;

Зазеленеет плющ — но не для нас,

Настанет щедрое на радость лето,

Но здесь хозяйкой — стылая зима.

Паламон

Ты правду молвишь. Наших фивских гончих,

Что эхом вековой будили лес,

Нам впредь не кликать — и не потрясать нам

Копьем отточенным, коль злобный вепрь

Прочь убегает, как парфянский лучник,

Под градом стрел. Достойные дела,

Что служат пищей благородным мыслям,

Погибнут в нас обоих. Мы умрем

В конце концов (вот горькое бесчестье!)

Детьми безвестности и скорби.

Арсит

                     Брат,

Из самой бездны тяжкого злосчастья,

Из происков и козней злой судьбы

Два утешенья, два благословенья

Явились: стойкость пред лицом беды

И радость разделять друг с другом горе.

Пока мы вместе, я скорей умру,

Чем этот кров сочту тюрьмой.

Паламон

             Бесспорно,

В том благо наивысшее, кузен,

Что наши судьбы сплетены. Вместили

Два благородных тела — две души,

Назло невзгодам слитых воедино.

Они не сгинут, не бывать тому;

К тем, кто не ропщет, смерть во сне приходит.

Арсит

Нельзя ли нам на пользу обратить

Плен ненавистный?

Паламон

              Как, кузен достойный?

Арсит

Пусть станет нам святилищем тюрьма

И нас уберегает от растленья.

Мы молоды, но дорога нам честь,

А вольность и бездумные беседы,

Души отрава, сманивают нас

На ложный путь. Какой же благодатью

Воображение нас одарить

Не сможет щедро? Здесь мы друг для друга —

Как будто не скудеющий родник;

Друг другу мы — супруги, и рождаем

Все новые свидетельства любви;

Друг другу мы — отец, друзья, знакомцы,

Друг в друге обретаем мы семью.

Я твой наследник, ты — мой. Это место —

Наследье наше; никакой тиран

Отнять его не смеет; чуть терпенья —

И счастлив наш удел. Излишеств нам

Не знать; рука войны не покалечит,

Моря не поглотят. На воле нас

Супруга б разлучила или дело;

Глодали б распри; злоба подлеца

Знакомства бы искала; я б зачахнул

В чужих краях, и ты бы не узнал,

И длань твоя мне глаз бы не закрыла

С молитвою богам; не будь мы здесь,

Нас развели бы сотни обстоятельств.

Паламон

Благодарю, кузен! Теперь ни в грош

Не ставлю я плененье. Что за горесть

На вольной воле жить — то здесь, то там,

Подобно зверю! Тут я обретаю

Двор более отрадный; суету,

Что жадный дух к тщеславию толкает,

Я распознал — и объявить готов

Мишурной тенью мир, что старец Время

С собою забирает, проходя.

Чем были встарь мы при дворе Креона,

Где грех — закон и где кичится знать

Невежеством и похотью? Арсит мой,

Ведь не даруй нам боги сей приют,

И мы с тобою в старости порочной

Почили б, не оплаканы никем,

Под хор проклятий вместо эпитафий.

Сказать еще?

Арсит

Я обратился в слух.

Паламон

Случалось ли, чтоб кто любил друг друга

Сильней, чем мы, Арсит?

Арсит

Конечно, нет.

Паламон

Не верю, что однажды наша дружба

Иссякнет.

Арсит

С нами лишь она умрет.

^{Внизу появляются Эмилия и ее служанка.}

По смерти же вольются наши души

В сонм тех, кто любит вечно.

^{Паламон видит Эмилию и замолкает}.

Говори!

Эмилия

Сей вертоград — обитель наслаждений.

Что это за цветок?

Служанка

Нарцисс, мадам.

Эмилия

Мальчишка был пригож собой, но глупо

Любить себя; иль в мире мало дев?

Арсит (Паламону)

Так продолжай.

Паламон

Да.

Эмилия (служанке)

          Или были девы

Жестокосердны все?

Служанка

            Не может быть!

К такому-то красавчику!

Эмилия

          Уж ты-то

Была б добрей.

Служанка

А как же, госпожа!

Эмилия

Вот умница! Но ты смотри, с оглядкой

Являй добросердечье.

Служанка

Отчего ж?

Эмилия

Мужчина — норовистый зверь.

Арсит (Паламону)

Что смолк ты?

Эмилия (служанке)

Цветы такие шелком вышьешь?

Служанка

Да.

Эмилия

Хочу, чтоб ими запестрело платье.

Прелестный тон! И дивно подойдет

На юбку, согласись?

Служанка

Да, очень мило!

Арсит (Паламону)

Кузен, кузен, очнись! Эй, Паламон!

Паламон

Арсит, доселе я в темнице не был.

Арсит

В чем дело, друг?

Паламон (указывая на Эмилию)

         Взгляни и подивись!

Клянусь, она богиня.

Арсит

Ха!

Паламон

            Колена

Склони: богиня это.

Эмилия (служанке)

         Средь цветов

Нет благородней розы.

Служанка

Почему же?

Эмилия

Ведь роза — символ девушки. Она

Ухаживаньям ласковым Зефира

Стыдливо открывается, даря

Свой целомудренный румянец солнцу.

Но чуть Борей, нетерпелив и груб,

Подступится — свои красоты роза,

Как непорочность, вновь замкнет в бутон,

Борей шиповникам оставив низким.

Служанка

Однако ж, госпожа, порой цветет

Стыдливость пышно так, что в грязь роняет

Одежды роза. Девушке не след

Ее примеру подражать.

Эмилия

Шутница!

Арсит (Паламону)

Как хороша она!

Паламон

           Ее черты —

Бессмертной красоты запечатленье.

Эмилия (служанке)

Печет; вернемся в дом. Возьми цветы:

Посмотрим, воссоздаст ли их искусство.

Так на? сердце легко — смех рвется с уст!

Служанка

Я прилегла б.

Эмилия

И не одна, я чаю?

Служанка

Как повезет, мадам.

Эмилия

Ну что ж, пойдем.

^{Эмилия и служанка уходят.}

Паламон

Что скажешь о красавице?

Арсит

Чудесна.

Паламон

И только?

Арсит

В целом мире равных нет.

Паламон

Как не любить ее самозабвенно?

Арсит

За всех не поручусь. Я — полюбил.

Будь прокляты глаза мои! Оковы

Мне стали в тягость.

Паламон

Ты в нее влюблен?

Арсит

Кто б устоял?

Паламон

И ты ее желаешь?

Арсит

Сильнее, чем свободу.

Паламон

              Я ее

Увидел первым.

Арсит

Вздор!

Паламон

Не вздор, а правда.

Арсит

Я тоже ее видел.

Паламон

          Но не смей

Любить ее!

Арсит

      В ней почитать богиню,

Тебе подобно, не намерен я.

Я женщину люблю в ней. Так что оба

Вольны любить.

Паламон

Любить не будешь ты!

Арсит

Любить не буду? Кто же воспретит мне?

Паламон

Я — тот, кто первым увидал ее,

Я первым прелести ее присвоил

Влюбленным взглядом. Если любишь ты

И думаешь разбить мои надежды,

Предатель ты; лжив, как твои права

На эту деву. От родства и дружбы

И всяких уз меж мною и тобой

Я отрекусь, коль ты о ней помыслишь.

Арсит

Да, я люблю ее. Коль на кону

Стояла б жизнь моих родных и близких,

Любил бы все равно — да, всей душой!

Когда тем самым я тебя теряю,

Я говорю: прощай же, Паламон!

Да, я люблю, и, полюбив, достоин

Искать ее любви, и притязать

На красоту ее я столь же вправе,

Как Паламон или любой иной

Сын своего отца.

Паламон

Ты ль звался другом?

Арсит

Да, им я был. Что на тебя нашло?

Давай я здраво рассужу. Не я ли

И плоть, и кровь твоя, и часть души?

Ты часто говорил, что Паламон я,

А ты — Арсит.

Паламон

Так!

Арсит

Разве не делю

Я гнев, и радости, и страхи друга?

Паламон

Быть может.

Арсит

Так зачем же ты в любви

Единоличен — подло, не по-братски?

Скажи по чести: недостоин я

Взгляд на нее поднять?

Паламон

Поднять — достоин.

Но вот задерживать — не смей.

Арсит

Коль друг

Врага завидел первым, надо ль ждать мне,

Не атакуя и забыв про честь?

Паламон

Да, если враг — один.

Арсит

Но если биться

Со мной он предпочтет?

Паламон

Пусть скажет сам,

И дальше твоя воля. Но иначе,

Коль не отступишься, ты — негодяй,

Проклятый изверг!

Арсит

Ты безумен.

Паламон

                               Как же

Мне не безумствовать, коль низок — ты?

И если я, охваченный безумьем,

Убью тебя, то по заслугам.

Арсит

                                Фи!

Ребячиться не полно ли? Я буду

Ее любить, я должен и могу,

И вправе, и посмею.

Паламон

                        Кабы только

Тебе, подлец, и другу твоему

Всего на час бы обрести свободу

И взяться за мечи — уж я б отбил

Тебе охоту красть любовь чужую!

Да ты гнуснее, чем карманный вор!

Вот только высунь голову в оконце,

Тебя гвоздями к косяку прибью!

Арсит

Слабак, глупец, не сможешь, не посмеешь!

Ах, голову? Да я протиснусь весь

И спрыгну в сад, едва ее завижу,

В ее объятья, чтоб тебя позлить.

^{Появляется тюремщик в глубине сцены.}

Паламон

Молчи; идет смотритель. Кандалами

Тебе я вышибу мозги.

Арсит

Ну-ну.

Тюремщик

Не обессудьте, господа…

Паламон

В чем дело?

Тюремщик

Милорд Арсит, вас к герцогу зовут.

Зачем — не знаю.

Арсит

Я готов, тюремщик.

Тюремщик

Принц Паламон, я должен разлучить

Вас с милым родичем.

^{Арсит и тюремщик уходят.}

Паламон

                         Так разлучи же

И с жизнью заодно! Зачем он зван?

Что, коли их поженят? Он красавец,

Я чаю, герцог заприметил в нем

И кровь, и стать. Но что за вероломство!

Друг предал друга! Коль добудет ложь

Ему столь благородную супругу,

Так честному не стоит и любить.

Когда бы мне ее увидеть снова

Хотя бы раз — и благодатный сад,

И плод, и цвет — вдвойне благословенны

Под ясным взглядом девы. Кабы стать

Тем деревцом, цветущим абрикосом,

Мне в следующей жизни повезло —

Я беззаботно простирал бы ветви

К ее окну, я б ей дарил плоды,

Достойные богов — приумножая

Ее блаженство, юность и красу;

Не будь она божественна, с богами

Ее бы уравнял я — им на страх.

Тогда она меня бы полюбила.