Вопросы

Я не сказал об очень многом, мне надо оставить что-то на вторую лекцию, например, о структуре пелевинских романов, где всегда есть диалог гуру и ученика, вообще о структурных особенностях, об инвариантах пелевинских сюжетов – обо всем этом я пока не поговорил, но меня интересует именно эволюция человека, который прошел через большое зло и начинает робко, делая первые шаги, отыскивать слюнявое, смешное добро. Может быть, в этом есть какая-то надежда.

1. По теории цикличности – чья инкарнация Пелевин и какой будет его собственная реинкарнация в будущем?

Очень хороший вопрос. Но, видите, в русском Серебряном веке такая фигура могла бы быть, должна была быть и не успела осуществиться. Я думаю, что это Скалдин, автор нескольких эзотерических, сатирических романов. Просто Скалдин не успел написать этого как следует, мы же знаем, что в прозе Серебряного века почти все плохо – в поэзии хорошо. А вот советский Серебряный век – там была так себе поэзия, но очень могучая проза: Трифонов, Аксенов, Стругацкие.

Я думаю как раз, что Пелевин – инкарнация кого-то из фантастов 1910-х, рано погибших в 1920-е. Скалдин и внешне очень похож, кстати.

2. Вы смотрели документальный фильм Караджева «Писатель "П". Попытка идентификации»?

Смотрел. Я вообще смотрел много о нем документальных фильмов. Читал документальную книгу о нем «Пелевин и поколение пустоты», где присутствуют какие-то на меня ссылки.

Все это производит смешное впечатление, все это как раз забалтывание пустоты. Все разговоры о том, что Пелевин закрытый писатель, – они гроша ломаного не стоят. Пелевин – самый открытый писатель в России. Он все о себе написал.

Другой вопрос, что тайные пружины его эволюции неочевидны. Действительно, в какой-то момент Пелевин понял, что всерьез заниматься литературой не стоит, а можно имитировать это дело, все равно тебя будет обслуживать секта пелевенитов, и если ты напишешь плохо, то критические отзывы всегда можно списать на зависть и непонимание, а если ты напишешь хорошо – ну, значит, тебе повезло.

И пошла вот эта череда: «Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана», «Ананасная вода для прекрасной дамы» – чрезвычайно вторичные тексты, недостойные прежнего Пелевина. «Твой муж был похож на бога, но стал похожим на тень, теперь он просто не может того, что раньше ему было лень», как пел БГ. Но это тоже очень показательная эволюция.

Это лишний раз доказывает, что когда писатель не вдохновляется ничем серьезным, а хочет просто потроллить читателя, – это и останется таким, даже, в общем, не очень тонким троллингом. Хотя там были очень удачные места, но в целом ощущение гнетущего повтора и скуки, и даже какой-то неловкости и сопровождало это все.

Ну как можно всерьез читать рассказ «Некромент» про лежачего полицейского? Все равно какое-то чувство неловкости. И от «Цукербринов» тоже чувство неловкости, потому что там использован любимый пелевинский прием, – он и путинский, кстати говоря, – это когда ты делаешь гадость и открыто об этом говоришь. И получается, что как бы уже и хорошо.

Когда ты пишешь матрицу и все время добавляешь: «Это было уже в матрице». Совсем как Путин в своем сегодняшнем выступлении: «Такое ощущение, что я должен просто иногда улыбаться, а иногда хмурить бровь, как бы говоря, что мы не уступим». Замечательное самоописание! Жаль только, что он вот так хочет понравиться именно западным инвесторам, потому что от западных инвесторов что-то зависит, а нам нравиться уже не обязательно, от нас не зависит ничего.

Вот и Пелевин – такое было ощущение, что он расхотел нравиться читателю. А просто так бросал ему через плечо какие-то объедки. Но в последнем тексте появилась прежняя нотка печального добра. Потому что по природе своей Пелевин хорош. И он настолько откровенный, настолько понятный писатель… Мне, например, подробности его личной жизни совершенно не интересны. Я из «Синего фонаря» знаю про него все.

3 Пелевин, наверное, самый современный писатель, которого вы включили в цикл лекций. Что явилось толчком?

Почему? Не самый современный…

Толчком явился его новый роман. Беда в том, что у нас нет сегодня сколько-нибудь серьезного издания, кроме, может быть, «Новой газеты», где я мог бы на этот роман откликнуться критической рецензией.

Такая рецензия не может быть короткой. Это долгий разговор. Поэтому, не желая писать в малочитаемые толстые журналы, я решил откликнуться вот таким вот образом. Это моя устная рецензия на свежего Пелевина.

И вообще все идет к тому, что самые тонкие и сложные формы литературы, поэзия и критика, перейдут в устную форму. И будут осуществляться вот так. В этом смысле поэт Гугин выработал совершенно правильную стратегию.

4. Так как вы современники с Пелевиным, что бы он, стоя на этой сцене, сказал бы о писателе Быкове?

Я думаю, он бы отозвался в своей манере, сдержанно и округло как-то. Сказал бы что-нибудь уважительно-обидное. Но я знаю, что при этом мы с ним к друг другу относимся хорошо. Мы знакомы. Мы никогда из этого тайны никакой не делали. Но хвастаться личным знакомством с Пелевиным мне совершенно не интересно. Неизвестно вообще, существует ли Пелевин. А тут еще мы хвастаемся, что мы с ним знакомы, это все равно что Малыш хвастается, что он знаком с Карлсоном, но Карлсона никто никогда не видел.

Знаете, когда на крупных конгрессах фантастов, например, на «Страннике», награждали пелевинские тексты, Пелевин никогда не приезжал, но все разбитые бутылки и весь мусор всегда списывали на него. (смех в зале) Говорили: «Это тут Пелевин вчера буянил» – «А где Пелевин?» – «Не знаю, он получил награду и уехал».

Так что он превратился со временем в почти мифологическую фигуру.

5. У меня два вопроса про последний роман. Там был пассаж про новую литературу, и Пелевин говорил как раз, что это будут книги про читателя. И интересно, что у Вас вышла именно такая книга.

Слава богу, я успел с «Кварталом. Я знал, что он это напишет. Ну у него немножко иначе. У него там нет мысли, что это будут книги руководств. Но что читатель становится главным героем, он отследил. Думаю, независимо от «Квартала». Хотя в том, что он прочел «Квартал», я почти убежден. Он, конечно, понял все правильно.

6. У меня сложилось мнение, что в последних романах Пелевина, начиная с «Empire V»,» и заканчивая последним, в них он очень активно занимается поиском Бога. И «Любовь к трем Цукербринам» мне показалась аллюзией на Троицу. Как вам кажется, насколько она была удачной?

Не на Троицу, а на «Матрицу». Да нет, ничего подобного. Насчет Бога он абсолютно, по-моему, разобрался. Со слоганом «Солидный Господь для солидных господ», гениальным слоганом из «Generation P».

Мне кажется, что отношение Пелевина к Богу – это тоже очень диверсифицированная, очень сложная тема. БГ когда-то очень хорошо сказал: «Бог – это самое лучшее, что вы можете себе представить».

Мне кажется, у Виктора Олеговича более сложное отношение к этой теме. И для него Бог – это как раз то, что он не может себе представить принципиально. Вот в этом его интерес. Я не знаю, есть ли вообще Бог в пелевинском мире.

7. Кстати, в «Матрице» была Троица.

Я помню, спасибо. Так звали там героиню. Это пришло из известного фильма «Меня все еще зовут». «Матрица» же это мир тотального постмодерна.

Я думаю, что «Любовь к трем Цукербринам» не имеет к этому никакого отношения. И вот я сейчас скажу самую главную вещь на сегодня: легко было бы предположить, что Бог для Пелевина – это избавление от всех иллюзий, но мне кажется, что как раз наоборот. Бог в его мире – это самая сложная иллюзия, к которой он даже не подступается, потому что корни ее где-то очень глубоко, их нельзя вырвать. Иллюзия столь сложная, что ее нельзя описать. Это та рука, которая преподносит огурец. Хорошо я запудрил мозги, но, поверьте, я действительно так думаю.

Бог – это не отказ от иллюзий, а самая сложная иллюзия. Потому что Бог – он через искусство постигается, а не через упрощение, не через отказ, не через рекламу, грубо говоря.

7. Пелевин во многих своих шутках, образах, аллюзиях требует большого понимания контекста, нужно быть его современником, чтобы угадать вас, например, чтобы знать, о чем идет речь. Яркий пример – одна из лучших шуток «Generetion P» – реклама сигарет «Parlament». Мы знаем 93-й год, а кто-то же не узнает. Понятно, что он будет актуален для поколения 60-х, 70-х, 90-х, а вот через сорок лет он будет хорошим писателем? Потому что вся ткань его повествования требует быть его современником.

Во-первых, неизвестно, будет ли что-то через сорок лет. Во-вторых, канва пелевинских текстов не будет, конечно, считываться, но тем лучше, это будет загадочно. Вот квас «Никола» – будет непонятно, почему «Cola» под потенциальным запретом, почему квас «Никола» производит такое впечатление на героев, почему пейджер играет такую огромную роль в «Generation», почему наличие пейджера переводит героя в другой социальный слой. Но это делает книгу более загадочной, менее смешной, но более загадочной.

Я когда-то с Алексеем Ивановым спорил на эту тему. Я говорю: «Скажи, пожалуйста, зачем у тебя в “Сердце Пармы“ так много диалектизмов?» Он говорит: «Ну когда ты читаешь у Жюля Верна про все эти бизани, неужели ты понимаешь, о чем идет речь? Нет. просто загадочно. А когда ты у меня читаешь про чеглоки и накурки, какая тебе разница, что такое чеглоки и накурки? Ты понимаешь, что люди живут в своем мире».

Так и здесь, мы будем понимать, что они жили в своем мире. И нам будет смешно.

8. А вы можете назвать писателя, который был также сиюминутен и актуален, как Пелевин, и сейчас остался известным нам и большим писателем?

Аверченко, пожалуйста. Катаев. Ильф и Петров. Но Пелевин слишком эзотерик. А так, конечно, их актуальность, их сатира…

Но я не думаю, что Пелевин – сатирик по преимуществу. Пелевин – поэт. Лирический, элегический, сентиментальный. Его сатира вынужденная. Сатира от омерзения к миру. Это не жизнерадостный одесский смех Ильфа и Петрова. Это злобная насмешка провинциального – или не провинциального, окраинного мальчика, который смотрит из окна на этот закат зеленый, и ему распахивается какой-то безумный мир, надпись «Продукты» подмигивает ему, говоря о чем-то. Ну помните, как Степе семерка и тридцать четыре явились в зале обычного кинотеатра, на обшарпанном кресле?

Пелевин как раз поэтизирует ничто, и смеяться для него не очень органично, поэтому он всегда смеется сквозь зубы, поэтому это всегда такой немножко скрежещущий смех, смех подневольный. И поэтому, страшно сказать, большинство его шуток неудачны, не смешны, вызывают ощущение неловкости. Вот «солидный Господь для солидных господ» прекрасно, а «пар костей не Ламент» – не смешно.

9. Литература Пелевина слабеет – Пелевину просто скучно стало быть писателем. Может быть, он, в терминологии Стругацких, потихонечку становится «зачеловеком»?

Нет, люденом он не становится. Скорее наоборот, будучи люденом изначально, он становится человеком. Это сложная, большая тема (тоже на следующую лекцию я думаю ее отложить) – что происходит с писателем, для которого кончилась реальность?

Он может, как Гоголь, задохнуться и уморить себя голодом. Может, как Сэлинджер, уйти в затвор. Может повеситься, как Дэвид Фостер Уоллес. Пожалуй, лучший вариант – это вариант Пелевина. Все-таки исхалтуриться до полного отвращения и потом, пройдя какую-то нижнюю точку, вдруг воспарить.

Я почти уверен, что он еще воспарит, что он нас еще удивит. Ну посмотрите, в конце концов, то, что делает Михаил Щербаков сегодня, тоже не всегда хорошо, он тоже гениального поколения 1963 года. Человек был задуман в расчете на сложные времена, в расчете на то, чтобы быть лучшим бардом в России, при всей отвратительности этого словосочетания. Но тут и Россия превратилась непонятно во что. И брады стали непонятно чем. И Щербаков вот выбрал такой путь – он уходит в какие-то совсем далекие сферы, очень отважно экспериментирует с метром и ритмом. Да, у него много неудач, но ничего не поделаешь, человек развивается.

Я рискнул бы сказать, что тот, кто не пишет, тот и не живет, и наоборот: если человек не живет сколько-нибудь реальной жизнью, ему довольно быстро становится не о чем писать. Пелевин совершенно явно слишком много времени проводит перед экраном монитора. Маниту взял над ним верх. Если бы он немножко жил, если бы он не так презирал людей, которые ездят в нынешних троллейбусах или в нынешних машинах, может быть, у него какой-то бы появился смысл, толчок и так далее. Но он, как и Миранда Фаулза, слишком ненавидит всех этих новых людей.

Одно меня раздражает: в какой-то момент люди настолько ему разонравились, что он, как Булгаков, увлекся эстетизацией зла. Булгаков увлекся Воландом, а Пелевин – оборотнем. С «этими» иначе нельзя. А как жалки и смешны «эти» на своих площадях! Уж лучше быть мегавампиром!

Но не надо забывать, что вампир все-таки сосет. А мыслящий человек все-таки рулит.

Вообще, есть интересные аналогии между Пелевиным и Булгаковым, хотя, конечно, Булгаков лучше. Зато Пелевин смешнее, Пелевин забавнее. Вот, кстати, интересный вариант. Ведь Булгаков – это как раз единственный состоявшийся эзотерический писатель из скалдинско-чаяновско-прочей плеяды ивановской. Но, конечно, масштаб дарования другой. Вместе с тем у Булгакова тоже ведь много очень слабых сочинений. Возьмем какое-нибудь «Блаженство» или «Адам и Ева». Можно это назвать серьезным текстом? Да боже упаси! Даже «Зойкина квартира» так себе на фоне «Багрового острова».

Да, пожалуй, некоторые булгаковские черты есть у Пелевина. Но обратите внимание, что Булгаков потерпел страшную мировоззренческую катастрофу и от этого стресса умер. Механизм болезни запустил стресс 1939 года.

Так что тот перелом, через который прошел Пелевин, он прошел еще с наименьшими затратами. Может быть, сработала хорошая спортивная подготовка, регулярные велосипедные поездки по Битцевскому парку, каратэ.

11. Не нашел в романах Пелевина красивых женских образов или любовной истории – такой, которой хотелось бы зачитаться. У него все больше мужские темы. Интересно, почему? И семью как какое-то решение или спасение, по-моему, он вообще отрицает. Может быть, я не прав. Это первый вопрос.

А второй совсем по другой теме. Я был на вашей лекции по пушкинскому Лицею. Вы там предлагали Лицей как решение проблемы образования и сказали, что здесь скоро тоже что-то такое будет. Прошло несколько лет. Что-нибудь случилось?

Конечно. Жить стало лучше, жить стало веселее. Гораздо интереснее. Почти все мои прогнозы сбылись. Внешняя экспансия. Резкое обострение внутренней обстановки. Протест, который вырос опять и уже растворился в массе. Вас же не обманывает это число – 84 % рейтинга сами знаете кого? Просто, видимо, у тех людей, которые занимаются этим подсчетом, восьмерка и четверка являются магическими цифрами, поэтому они так часто ими манипулируют. Поэтому вот и евро дорос до 48-ми. А скоро и доллар дорастет. А лояльность до 84-х.

Теперь что касается первого вопроса. Конечно, у Пелевина есть любовные истории. Как я уже сказал, самая трогательная из них – это любовная история Затворника и Одноглазки из гениальной повести «Затворник и Шестипалый». Вторая – очень страстная, очень эротическая любовь двух оборотней. Ну, как мы помним, это тоже некоторый автопортрет. Лиса ведь безусловный протагонист. Эта лиса не может зачать. У нее вместо матки, как мы помним, спермоприемник. Она может навести морок, но не может дать новую жизнь. Это скорбный и жестокий автопортрет. Этот автор тоже может навести новый морок какой-то, но не может никого оплодотворить. Они чувствуют страшное бесплодие. Вот ту самую пустоту. Это не просто так.

Ну и неплохая любовная история, такая условная, содержится в «Empire V», где главный герой влюблен вот в эту девушку в маленьком черном платье, девушку неотразимо обаятельную и предельно отвратительную.

Вообще, любовь, по Пелевину, – это тяжелая, вымученная, выкрученная взаимная нежность двух очень противных людей. Это да, такая тоже бывает.

Понимаете, ведь когда хорошие люди друг друга любят – мы этого всего начитались. А чтобы уж процитировать себя: «И уж только когда калеку любит калека – это смахивает на любовь, да и то слегка». Вот у Виктора Олеговича этого добра полно. И это тоже интересный извод современности. У Уоллеса тоже все чаще любят друг друга моральные уроды.

А здоровым людям зачем любовь? Они и так счастливы.

12. Вопрос политический. На Украине, когда случилась Гражданская война, когда власть исчезла, она сбежала, они весело начали убивать друг друга.

Если здесь случится то же самое, я имею в виду, власть убежит, что же тогда здесь будет? Украинцы вроде как более мирные люди…

Нет, ну не начали они весело убивать друг друга. Все выглядело совсем иначе. Если Китай введет свои войска и попробует уничтожить здешнюю свободу, то, может быть, что-то подобное начнется. А если нет – то мы, конечно, справимся.

Я могу вас утешить тем нехитрым соображением, что сейчас все в России происходит с очень серьезной поправкой на масштаб. Когда в 1908 году упал Тунгусский метеорит, небо светилось три дня. Челябинский метеорит был слабее примерно в 10 000 раз.

Думаю, что не в 10 000 раз, но в раз в 10 раз по крайней мере соотносится Пелевин с Булгаковым, я с Мережковским, Прилепин с Горьким – хотя есть еще шанс, что Нижний Новгород будет еще при жизни Захара называться Прилепиным, а потом его опять переименуют. Это неизбежно.

Есть подЗахарки, как есть подМаксимки – Сенчин, Шаргунов… Вот с такой поправкой на масштаб все происходит. Ну и революция будет с такой же поправкой на масштаб. И, соответственно, с такой же поправкой на масштаб будет гражданская война. Эта гражданская война пройдет, примерно, по сценарию в очень известном анекдоте. Люблю я ввернуть анекдотец. Ну, Пелевин тоже часто это делает.

Старухе надо забить кабанчика. Идут три хлопца. Она говорит: «Хлопчики, забейте кабанчика! Я сама не могу. Старая стала. Да и жалко». Наливает им борща. Режет хлеб ломтями. Они все это съедают. Здоровые мордатые хлопцы идут в хлев. Оттуда полчаса доносится дикий визг, топот, хрюканье. Они выходят все в крови. «Что, хлопчики, забили?» – «Нет, бабка, забить не забили, но избили страшно!» Вот по такому же сценарию пройдет гражданская война. Там не «избили», там другое слово, как вы понимает, более резкое, но вот так же пройдет и гражданская война.

Убить не убьют, но, конечно… Долго ели борщ, долго копили силы. Что ж…

14. А как вы думаете, чем обусловлено такое неприятие Пелевина некоторыми критиками – Немзером и прочими?

Немзер свое получил, он появился в «Числах» в образе литературного Недотыкомзера. Пелевин вообще сводит счеты с чертановской простотой. У него абсолютно дворовые нравы в литературной полемике. Это не ваш покорный слуга, который тоненько, аккуратненько, сухим пером, но зато уж так, что не отмоешься. Ну а Витя, он любит вот так.

И понимаете, почему его многие не любят? Он напоминает все-таки о масштабе. Он задает собой определенный масштаб. Я очень уважаю Андрея Семеновича Немзера, но он далеко не того масштаба критик, чтобы Пелевина судить по-настоящему. Он хороший журнальный наблюдатель, хороший специалист по творчеству Самойлова, хороший участник Лотмановских летних школ. Но, конечно, он критик не того масштаба, какого масштаба Пелевин писатель.

Я думаю, что единственный критик, который может быть как-то сопоставим с пелевинским масштабом, который мог бы адекватно его интерпретировать, – это Никита Елисеев в Петербурге. Очень симптоматично, что Елисеев ни строки о Пелевине не написал. Он как-то опасается его трогать. Как будто два крупных, заряженных электричеством шара опасаются сближаться. Страшно представить, что мог бы Никита Львович написать бы про Виктора Олеговича…

Меня очень впечатлило, когда Пелевина начали хвалить люди из почвенного лагеря, люди типа Бондаренко. Уж отвратительнее критика, по-моему, нет сейчас. Ну просто омерзительная фигура! Провокатор сознательный, доносчик, причем доносчик неумный, доносит, а непонятно, кому доносит. Вот Бондаренко похвалил «Бэтмана Аполло» – ну как же, там креативный класс высмеян!

Но бойся, когда тебя похвалит Бондаренко. По-моему, Пелевин услышал этот сигнал. Хотя в «Бэтман Аполло» все-таки силовикам достается больше, чем «кряклам», да? Ну не нравятся ему креаклы, лучше быть, наверно, «пуклом», представителем путинского класса, «покаклом», представителем показательного класса.

Нет, я предпочитаю быть креаклом. Мне это гораздо больше нравится. Это похоже на Геракла. А «пукл», «покакл» – это похоже на гораздо менее приятные вещи.

Ну вот, если все понятно, надеюсь, мы увидимся на следующей лекции, где все будет иначе.