Быт древних славян по филологическим данным

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Быт древних славян по филологическим данным

Пища, напитки. Охота, рыболовство, земледелие. Орудия труда. Хозяйственные инструменты. Одежда. Обувь. Головные уборы. Жилище. Жилища «со многими выходами». Простая землянка. Полуземлянка. Изба. Сени. Клеть. Кладовая. Город. Городские укрепления. Детинец и посад

В данной главе речь вначале идет о славянском быте в первые века нашей эры, в эпоху родового строя, до образования у них начал государственности. Причем быт этот характеризуется в главе в основном применительно к условиям славянской прародины, расположенной в относительно суровых климатических условиях на востоке и северо-востоке Европы, преимущественно в дремучих лесах. Перемены в этом быте, впоследствии происшедшие у славян, выдвинувшихся в западные и южные земли, в частности, в горные районы (Судеты, Татры, Карпаты и Балканы) и многое изменивших в своих первоначальных обычаях применительно к природным условиям новых мест, обсуждаются ниже.

Посещавшие славян византийцы обнаружили у них «большое количество разнообразного скота и плодов земных, лежащих в кучах, в особенности проса и пшеницы», о которых пишет Маврикий Стратег.

Древние славяне питались преимущественно именно злаками земными и возделывали следующие основные культуры: просо (по М. Фасмеру, внутренняя форма, возможно, «пестрое»), пьшено, пьшеница (от пьхати — толочь, отсюда же пьшенъ — растолченный), ръжь (рожь), ?кчьмы (ячмень)[68]. Из пшеницы, ржи, ячменя после размола каменными ручными жерновами получалась м?ка (мука, от ст. — слав. м?къкъ — «мягкий»). Возможно, овьсъ (овес) стал возделываться позднее перечисленных культур.

В пищу могли употребляться поджаренные или размоченные зерна злаков. Из зерен или муки варились каши. Самым простым пекарским изделием из муки была пресная лепешка, позже славяне научились выпекать квасной хлеб. Формованные хлебные изделия (калачи, короваи и т. п.) могли выступать атрибутами различных ритуалов (например, короваи выпекались на свадьбу). Пироги с разнообразной начинкой также с древних времен стали характерной принадлежностью славянской кухни.

Бобовые (источник растительного белка) тоже входили в пищу славян. Как пишет крупнейший славист Любор Нидерле (1865–1944), славянам были также известны «из овощей — лук и чеснок (лукъ, чеснъ, чеснокъ), морковь, редька, огурцы, мак. За исключением чеснока, все последние названия заимствованы из немецкого и греческого языков. Это указывает на то, что, по всей вероятности, вместе с термином к славянам были занесены из других стран и сами овощи» (вернее сказать, вместе с овощами «заносились» их иноязычные названия. — Ю. М.)[69]. Далее Л. Нидерле перечисляет среди известных древним славянам овощей репу, капусту, называя освоенными ими «овощами» также дыню и тыкву. Само слово овощ Нидерле считал по происхождению германским, однако М. Фасмер обоснованно возводит его к праславянскому *voksti (расти).

Дикая яблоня, слива, груша, вишня, произраставшие на территории славянской прародины, были славянами постепенно окультивированы.

Рыболовство давало дополнительную пищу. Речную и озерную рыбу уже в древности научились вялить на солнце, заготавливая впрок.

Охотой, разумеется, славяне тоже активно занимались, но мясная пища, добываемая на охоте, была нерегулярна, распределялась среди многочисленных членов рода и могла играть роль лишь появлявшейся иногда добавки к повседневному питанию. Чаще всего охотились, видимо, на оленей и косуль, поскольку объект охоты был безопасен и в случае удачи давал сразу много мяса. Охота на мелких пушных зверей (куница, лиса, соболь, бобр, горностай и др.) была также широко распространена, но она не имела отношения к добыванию пищи. Охота на медведя, кабана была трудна и при отсутствии огнестрельного оружия (до изобретения которого были еще многие века) сопряжена с огромным риском. Впрочем, свиньи были довольно рано одомашнены наряду с коровами, козами и овцами. Одомашнен был и конь (праславянская форма слова *komnь; М. Фасмер полагает еще более древней формой *kobnь, возводя к ней слово кобыла). Лошадь же не славянское слово, а заимствованный тюркизм.

Скотоводство — еще один источник пищи древних славян. Молоко (праслав. *melko, ст. — слав. мл?ко), творог (праслав. *tvarogъ), сыр (видимо, внутренняя форма «квашеный»), сметана (от «сметать, смешивать») и масло (от «мазать») были в их рационе.

Среди других связанных со сферой питания занятий древних славян следует отметить бортничество («борть» — дупло дерева, в котором живут пчелы, «лесной улей»). Так добывались мед и воск.

Один из наиболее популярных напитков древних славян как раз представлял собой разбавленный водой, перекипяченный и затем перебродивший мед (ст. — слав. медъ). К X в. регистрируются факты употребления ими также пива из ячменя или овса. Квас известен с самых древних, языческих, времен.

Поскольку жили славяне на своей прародине в условиях дремучего леса, земледелие их было подсечным (точнее, подсечно-огневым). Вырубалось поле, предназначенное для засева семенами, стволы деревьев и пни сжигались для удобрения его почвы золой и пеплом. Через несколько лет земля на этом месте истощалась, и приходилось тем же способом делать неподалеку новое поле, — почему такое подсечное земледелие именуют также передвижным.

Орудие, которым вскапывалось поле, именовалось сохой (внутренняя форма «развилка», «палка с развилкой» — отсюда название лося с его рогами «сохатый»). Другое название этого орудия рало (от глагола «орать» — пахать). От глагола «рыть» происходило также название орудия для рытья земли рыло. Наиболее примитивная соха представляла собой ствол дерева, у которого оставлялся мощный сук (позже его заменили стальным лемехом).

Для разрыхления вскопанной земли применялась борона (вероятно, внутренняя форма — «раскалывающая», «чистящая»). Был в ходу ручной инструмент мотыка (позже мотыга), имеющий сходные названия у ряда других индоевропейских народов. Колосья спелых злаков подрезались во время жатвы серпом (праслав. *sьrpь, внутренняя форма, по-видимому, — «острый, режущий»).

В повседневном быту применялись нож (М. Фасмер считает это слово неотделимым от «заноза», «вонзить», «пронзить»), пила (вероятно, внутренняя форма — «стригущая, царапающая»), молот (вероятно, от «молоть»), долото (родственно слову «долбить»), шило (от «шить»). Ложки (др. — русск. лъжица, лъжька) различной формы и назначения были глиняными либо деревянными. Впрочем, в эпоху Киевской Руси их уже стали изготовлять из металла. Известный сюжет, зафиксированный в Киевской летописи (996), связан с тем, что дружинники князя Владимира (крестителя Руси) возроптали, что едят деревянными ложками, и князь велел изготовить им ложки из серебра, заявив: «Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото».

Прокопий Кесарийский сообщает о славянах, что из них «иные не носят ни рубашек (хитонов), ни плащей, а одни только штаны, подтянутые широким поясом на бедрах».

Впрочем, византийцы-«ромеи» соприкасались со славянами в VI в. где-то в южных областях занимаемых тогда последними территорий. Кроме того, вышецитированное можно отнести лишь к теплым временам года. Но даже тогда полный мужской наряд состоял из вышеназванных штанов, которые сами славяне именовали ногавицами или гачами, длинной рубахи и плаща (ст. — слав. плашть — от «плоский»). Древнее название рубахи, изготовленной из выращивавшегося славянами льна (впоследствии также из завезенной с Востока конопли), — рубъ (то есть «грубая ткань», отсюда «рубище»). Другие древние названия рубахи — чехълъ (отсюда современное чехол), срака (отсюда русское сорочка) и др. Более тяжелой одеждой были свита — длинная куртка с рукавами, а также кабатъ (кафтан).

Женская одежда в древности состояла из длинной рубашки, на которую могли повязывать фартук, набрасывать различные накидки, а также надевать женскую модификацию кабата и т. п. Уже в древности было известно и слово сукня, которое по сей день означает по-польски женское платье. Естественно, что женскому наряду уже в древности придавались различные украшения, которые затем все более совершенствовались.

Когда наступала зима, наиболее простой одеждой была накидка из звериной шкуры. Однако из шкур шилась и зимняя одежда с рукавами, называвшаяся кожухъ. Название ясно свидетельствует, что одежда эта изготовлялась наружу кожей и внутрь мехом, мягко прилегавшим к телу и делавшим не нужной тканевую подкладку. Однако красота звериного меха вызвала к жизни также декоративную зимнюю одежду мехом наружу, поныне известную под названием шуба (слово, возможно, заимствовано из арабского — «верхняя одежда с длинными рукавами»).

В обработке мехов славяне преуспели и уже в глубокой древности успешно обменивали у представителей других народов шкурки соболя, куницы, горностая, лисицы, белки и др. на то, что было им самим необходимо.

Наиболее распространенной народной обувью были, разумеется, лыковые лапти, в которых российские крестьяне, например, ходили вплоть до наступления XX в. Другой древний тип обуви изготавливался из простого куска кожи, шедшего на подошву (края при этом отгибались вверх и стягивались веревкой или ремнем). Люди с достатком носили низкие сапоги до щиколоток (высокие сапоги появились позже и были, возможно, заимствованы у других народов).

На голове мужчины могли носить различные типы шапок. Девушкам полагалось ходить с непокрытой головой (допускалась повязка или декоративная диадема), а замужние женщины носили платок или чепец (сорвать с головы замужней женщины головной убор значило нанести ей большое оскорбление).

«Скромность их женщин превышает всякую человеческую природу» — писал о славянах Маврикий Стратег. Грекам в Византии, где наблюдался упадок нравов, было с чем сравнить. Об удивительной красоте славянок в один голос говорит целый ряд источников.

Термин «родовой строй» ясно указывает, что народ на данном историческом этапе распадался на обширные группы родственников, живших сообща. Такая группа составляла род, управлявшийся старейшиной (старостой).

Однако уже в древности мужчины рода жен себе брали из других родов. Так создавались межродовые связи, постепенно приводившие к размыванию границ между отдельными родами.

Девушка либо похищалась из чужого рода, либо выкупалась женихом из него (сами подобные похищения были нередко всего лишь частью свадебного ритуала и потому обычно не приводили к развитию взаимной вражды между родами).

После обручения жених и невеста обменивались столь же ритуализованными дарами (яблоко как языческий магический символ плодородия, черная курица и черный петух и т. п.). Невесту в свадебном облачении также обсыпали зернами злаков, сопровождая это словесными заговорными формулами, рассчитанными на то, чтобы обеспечить ее будущую материнскую плодовитость, усаживали на звериную шкуру, вывернутую мехом наружу, и т. д. Ей подстригали волосы, после чего она разувала мужа в знак покорности ему. Свадьба завершалась пиром, который также был частью ритуала и в своем начале имел строгую композицию, постепенно переходя, однако, в нетрезвую оргию.

После принятия христианства священники прилагали много усилий по искоренению типично языческих составляющих из свадебного обряда, однако его бессознательно сохраненные народной памятью рудименты можно наблюдать на сельских и вообще простонародных свадьбах вплоть до настоящего времени.

«Живут они в жалких хижинах, на большом расстоянии друг от друга, и все они часто меняют места жительства», — повествует о славянах Прокопий Кесарийский.

Регулярная смена мест жительства была обусловлена уже особенностями славянского «передвижного» земледелия. Рано или поздно роду приходилось осваивать отдаленный участок (когда пригодные для обработки земли поблизости оказывались истощены) и переносить к нему поселение.

«Они селятся в лесах у неудобопроходимых рек, болот и озер», — сообщает о славянах Маврикий Стратег. Эта реплика заставляет напомнить о другом: о врагах, защиты от которых вынуждены были искать славяне. Именно труднодоступные для пришельцев места были оптимальны с точки зрения защиты от неожиданного нападения. Высокий обрывистый берег реки или озера обеспечивал тыл; по воде славянам, которых Маврикий признавал «превосходящими всех людей» в искусстве «переправы через реки», можно было скрыться от преследования. Остров посреди топкого болота, тайные проходы к которому знали лишь свои, также был надежным местом (к сожалению, он переставал быть таковым зимой, когда болото замерзало).

Автор «Стратегикона» рассказывает и такие весьма интересные вещи о славянском жилище. Славяне, по его сведениям, «устраивают в своих жилищах много выходов вследствие случающихся с ними, что и естественно, опасностей».

Длительное время считалось, что эта информация не верна. Так, Л. Нидерле писал, что тут у Маврикия «явная ошибка, так как это могло относиться только к выходам огромной усадьбы, а не самого жилища»[70]. Но подобные хитроумные подземные жилища со многими выходами, напоминающие лисьи норы, в конце концов были действительно найдены. Видимо, они могли создаваться на высоких глинистых берегах рек (Дунай, Днепр и т. д. — в местах, на которые славяне распространились примерно к V–VI в., то есть, в частности, на территории будущей Киевской Руси). В Полесье же, бывшем средоточием славянских поселений в более раннюю эпоху, такие «норы» создать несравненно сложнее: здесь изобилуют дремучие леса, а главное, болота; грунтовые воды тут нередко чересчур близко к поверхности земли, а характер почвы слишком рыхлый для рытья подземных ходов.

Древнейшие славянские жилища представляют собой примитивные землянки: ямы глубиной порядка полутора метров (древние люди были невысокими), а размером примерно четыре на четыре метра (вход делался с южной стороны). Землянки копались на всхолмиях, на высоких берегах рек. Они могли искусно маскироваться от посторонних. Яма застилалась жердями, поверх которых укладывался дерн, и когда трава на крыше землянки приживлялась, землянку было заметить нелегко (одновременно древесно-земляная крыша великолепно сохраняла тепло). Отапливалась землянка «по-черному»: внутри делался простейший очаг без трубы[71].

Анонимный автор, которого условно именуют Персидский географ, сообщает: «Зиму славяне проводят в ямах и подземных жилищах». Разумеется, летом прохладные темные землянки могли использоваться для различных подсобных нужд, а люди в повседневном быту и хозяйственной деятельности зачастую в теплое время года обходились разными легкими наземными постройками — например, теми, которые впоследствии стали именоваться шалашами (проникшее в славянские языки тюркское слово) — также легко маскируемыми. Да и сам лес был для славян огромным родным домом. В нем можно было различными способами укрыться от непогоды, в особенности летом.

Славянская землянка первоначально поднялась из земли лишь частично, превратившись в «полуземлянку». Уже невысокий сруб хотя бы в три бревна (нередко обмазывавшихся глиной) позволял соорудить оконце и тем осветить жилище в дневное время[72]. Бревна сруба часто обсыпались землей, и он превращался в невысокий холмик. Помимо маскировки это делало жилище более теплым, хотя и больше подверженным гниению.

Когда же бревенчатое жилище поднялось над землей «в полный рост», оно, к сожалению, перестало быть невидимо чужому глазу, а прежняя землянка сохранилась под ним, превратившись в подполье. Если раньше под землей жили люди, то теперь там, в прохладе, «поселились» продукты и овощи (подполье и сейчас сохраняется, например, практически под любым восточнославянским сельским домом).

Бревенчатый сельский дом с давних времен именуется изба (первоначально «истъба» — от глагола «истопить»: отапливаемое помещение). Суровые зимние условия быстро научили строить перед его входной дверью небольшую неотапливаемую пристройку, получившую название сени (сенки, сенцы) или притвор. (Крыльцо перед сенями изначально несло в себе декоративное начало и появилось также относительно поздно.)

Человек сначала попадает с мороза в сени. Температура в них несколько выше, чем снаружи, а кроме того, ими гасится ветер. Из сеней (где иногда снимают часть верхней одежды) переходят непосредственно в избу, где топится печь (а не древний открытый очаг). Наиболее интересный тип печи, созданный славянами, это так называемая русская печь, ныне известная разных размеров и в различных вариантах, как простых, так и усовершенствованных. На русской печи можно спать, в ней даже можно мыться (в лежачем и полулежачем положении) и т. п.

Уже в конце первого тысячелетия н. э. у славян зафиксированы и специальные помещения для мытья, т. е. бани, которые по-древнерусски именовались «лазьня» (от «лазать»), «мыльня» (от «мыть») и «истобка» (от вышеобъясненного «истъба»).

В отличие от «черной» (или «курной») избы изба позднейших времен (так называемая «белая») имеет печь с трубой, выведенной наружу над крышей, благодаря чему дым не распространяется в помещении. Забегая вперед, укажем, что слово терем, с которым обычно ассоциируется древнерусский архитектурный стиль, не славянское, а греческое (teremnon — «кров»).

Комнат, перегородок и даже кухни в старинной избе не было уже потому, что они мешали бы равномерно распределяться в помещении драгоценному теплу. Вторая печь и так называемая «пятая» внутренняя поперечная стена, разделяющая на две половины большие богатые избы, — явления позднейших времен. Относительно позднее образование — и так называемая клеть («холодная изба»). В клеть на теплое время года могли отселяться из общей избы молодожены; кроме того, она была местом хранения имущества. Кладовая (от. ст. — слав. клад?, класти; отсюда же клад) как отдельное помещение для хранения вещей и утвари также появилась относительно поздно.

В связи со словами из ряда «кладовая», «клад» и т. п. приходит на память весьма интересный феномен — славянские клады эпохи родового строя, периода, когда еще не существовало товарно-денежных отношений. Маврикий Стратег писал о славянах этой эпохи:

«Необходимые для них вещи они зарывают в тайниках, ничем лишним открыто не владеют».

В XX в. в различных ситуациях (например, при проведении мелиоративных работ) иногда обнаруживали клады, относящиеся к I тыс. н. э., в самых неожиданных (и притом заведомо недоступных для спрятавшего свой клад древнего славянина) местах — на дне водоемов, осушаемых при мелиорации топких болот и т. п. Утопить клад в болоте — это, скорее всего, сознательно утопить навсегда.

Маврикий Стратег знал лишь внешнюю сторону такого рода деяний и не понимал мистической стороны действий славян, скрывавших клады в местах, недоступных для всех (в том числе и для себя). Нечто очень похожее делали в аналогичную эпоху своего историко-культурного развития скандинавские викинги, которые топили клады в глубоких местах на дне моря и фиордов. Исследователь, изучавший соответствующий обычай у древних германцев и скандинавов-викингов, писал:

«Согласно представлениям, бытовавшим у этих народов, в сокровищах, которыми обладал человек, воплощались его личные качества и сосредоточивались его счастье и успех. Лишиться их значило погибнуть, потерять свои важнейшие свойства и боевую удачу. Вспомним борьбу, развернувшуюся из-за „золота Рейна“ — богатств, потопленных легендарными Нифлунгами (нем. Нибелунгами) и в конечном счете их погубивших: в золоте, по верованиям скандинавов и германцев, материализовалось счастье его обладателей. Руководствуясь этими представлениями, норманны старались спрятать накопленные ими монеты, не рассчитывая на то, что впоследствии они их выкопают: клад, пока он лежал нетронутым в земле или на дне болота, хранил в себе удачу своего хозяина и поэтому был неотчуждаем. Серебро и золото обладали сакрально-магической силой в глазах варваров»[73].

Иными словами, завоеванное в бою — как бы мистическое продолжение личности воина. Чем более оно прибавляется, тем более нарастает магически его будущая военная удачливость. Это завоеванное надо было поместить так, чтобы никто не мог, в свою очередь, его у воина отнять. Болото, дно реки и т. п. — как раз такие места.

Другая сторона дела состояла в том, что к своей добыче, какой-то ее части следовало еще и проявить публичное пренебрежение. Цитированный выше исследователь напоминает любопытные факты, сообщавшиеся на этот счет Тацитом относительно германцев-варваров. Касательно славян аналогичные данные содержит следующий эпизод из «Слова о полку Игореве», на который в свое время указал Ю. М. Лотман[74]:

«Съ заранія въ пяткъ потопташа поганыя плъкы Половецкыя; и рассушясь стр?лами по полю, помчаша красныя д?вкы Половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты; орьтъмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ м?стомъ, и всякыми узорочьи Полов?цкыми. Чрьленъ стягъ, б?ла хорюговь, чрьлена чолка, сребрено стружіе храброму Святьславличю».

То есть, в переводе Д. С. Лихачева: «Спозаранок в пятницу потоптали они поганые полки половецкие и, рассыпавшись стрелами по полю, помчали красных девушек половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие оксамиты. Покрывалами, и плащами, и кожухами стали мосты мостить по болотам и по топким местам, и всякими узорочьями половецкими. Червлен стяг, белая хоругвь, червлена челка, серебряно древко — храброму Святославичу!».

Победив половцев в первом сражении, дружинники Игоря стали метать под копыта своих коней и колеса повозок «по болотам и по топким местам» захваченные покрывала, плащи, кожухи «и всякие узорочья половецкие», демонстрируя свое презрение к материальной, «вещевой» стороне военной добычи. При этом Игорь Святославич вообще не принял участия в дележе добычи (это было бы ниже его полководческого достоинства и статуса), взяв себе лишь знаки победы (стяг, хоругвь и пр.).

В эпоху родового строя славяне жили в небольших поселках-городищах, тщательно вписывавшихся в рельеф местности. Вокруг городища обычно выкапывался глубокий ров. Земля из рва шла на насыпку вала (с внутренней стороны в нем могли делаться различные ниши военного и хозяйственного назначения и даже жилые землянки). На вершине вала располагался высокий бревенчатый частокол. Все это вместе создавало внушительную защиту от нападающего противника, и враги стремились подобраться незаметно, чтобы не дать славянам времени укрыться за частоколом и закрыть ворота. Вражеская разведка стремилась также отследить момент, когда большинство мужчин по какой-то причине (например, охота) покинет городище, чтобы напасть именно тогда.

Становление государственности у славян привело к созданию крупных поселений — городов (город — огороженное пространство). Город располагался в хорошо защищенном по природным условиям месте (на слиянии рек, на высоком обрывистом берегу и т. п.). Именно так был расположен Киев и центры древнерусских республик — Великий Новгород и Псков.

Город окружался укрепленной стеной. Западные и южные славяне, жившие близко к горам, строили каменные стены, поскольку вокруг изобиловал именно этот материал. Восточные славяне, проживавшие в лесной зоне (например, Владимиро-Суздальская Русь), окружали город бревенчатым срубом с башнями по углам и периметру[75]. Внутренность его засыпалась землей. Когда земля внутри сруба окаменевала и превращалась в монолит, стена приобретала исключительную твердость. Понимая трудноуязвимость стены, враг стремился, как правило, разрушить наиболее слабую часть сооружения — ворота. Впрочем, до ворот надо было еще добраться: перед городской стеной, каменной ли, деревянной ли, как правило, проходил глубокий и широкий ров, заполнявшийся водой, а мост через него обычно был подъемным. Идеальным способом захвата города было опять-таки внезапное нападение в момент, когда местный князь со своей дружиной находился в каком-либо походе.

Разрастаясь, город менял структуру[76]. Вышеописанное укрепление иногда становилось внутренней крепостью — детинцем (замком), в котором располагались терема; в детинце проживал князь с дружиной. Выплеснувшийся за пределы этой стены торгово-ремесленный окольный город (посад), состоящий в основном из простых изб, окружался частоколом на валу (острогом). Например, в Киеве посад располагался на месте нынешнего Подола.

Лишь иногда вокруг посада тоже строилась стена. Примером такого устройства может служить Москва времен позднего средневековья, в которой Кремль (детинец) был окружен даже двойным кольцом мощных каменных стен — Китай-города и Белого города.

Ворвавшиеся в посад враги далеко не всегда оказывались затем в состоянии взять гораздо лучше укрепленный детинец и вынуждены бывали ограничиться грабежом окрестностей.

Академик-историк Михаил Николаевич Тихомиров (1893–1965) так описывает городские укрепления восточных славян:

«Основным видом городских укреплений в Древней Руси X–XIII вв. были деревянные стены. Вместо выражения „построить“ город говорили „срубить“ город, так же как писали о постройке деревянных церквей. Раскопки древнерусских городов выяснили интересные подробности устройства деревянных укреплений; эти укрепления в основном состояли из вала, на котором были возведены стены и башни… Городские стены состояли из деревянных срубов, наполненных землей, — городниц, плотно приставленных одна к другой и державшихся благодаря своей тяжести. Бывали случаи, когда городницы, составлявшие звенья стены, вываливались из нее вместе с оборонявшими их людьми. Такой случай произошел в 1185 г. в небольшом городке Римове, в Киевской земле; во время нападения половцев „полетели две городницы с людьми и на сражающихся и на прочих горожан нашел страх“. Осаждавшие, воспользовавшись несчастьем, ворвались через образовавшуюся брешь и овладели крепостью.

На верху стен, составленных из городниц, имелась довольно широкая площадка, которую с внешней стороны от неприятельских стрел и камней прикрывал деревянный забор — „забрала“, или „заборола“. Иногда словом „заборола“ обозначали и всю крепостную стену. В заборолах были устроены щели — „скважни“ — для стрельбы в нападающих. Городские стены, по-видимому, не отличались большой высотой, иначе для нас оставалось бы непонятным известие летописи о смердах, перескакивавших через заборола во время осады одного галицкого города Иваном Берладником (такое могли проделывать, используя прочное длинное копье как шест для прыжка. — Ю.М).

На заборолах происходила ожесточенная борьба во время штурма городов, отсюда защитники города бросали в нападающих камни, метали стрелы и копья. С заборола городской стены открывался обширный вид на окрестности. На забороле стены, по „Слову о полку Игореве“, плакала Ярославна, обращаясь взором к обширной и далекой степи, где в плену находился ее муж Игорь»[77].

Уже в XIV в. стены некоторых русских городов во Владимиро-Суздальской Руси стали перестраиваться из деревянных в каменные. Каменные стены у Кремля были уже при Дмитрии Донском; впоследствии они не раз перестраивались.

Археологические раскопки в русских городах показали, что накануне монгольского нашествия удивительного мастерства достигли русские ювелиры, резчики по камню, мастера тонкой чеканки по металлу и т. д. Это были уже не ремесленники, а настоящие художники. Монгольское разорение нанесло непоправимый удар материальной культуре на Руси. Однако, как и в домонгольскую эпоху, в городах развивалось бондарное, гончарное, кузнечное, стекольное, столярное, сапожное дело и другие ремесла.