в) умеренно-субъективный образ
в) умеренно-субъективный образ
Абсолютную самостоятельность образ автора приобретает в той группе дневников, где событийный ряд находится под полным рациональным контролем дневниковеда. Автор строит подневные записи так, что течение событий не подчиняет его себе. Напротив, он как будто бы регулирует их ход. Вследствие этой мнимой подконтрольности жизненных фактов образ автора вырастает, выделяется на фоне окружающей его действительности и становится доступным многостороннему обзору.
Если можно провести такое сравнение, то условно-объективный образ напоминает греческие скульптуры периода ранней классики, которые передавали человеческие фигуры фронтально (Пракситель), а умеренно-субъективный – статуи поздней классики, рассчитанные на их обозрение со всех сторон (Лисипп).
Данный тип авторского образа воссоздает индивидуальность дневниковеда в единстве его душевных свойств и моральных поступков. Автор выступает здесь не как частица изображаемого им социума, а как независимая и активная личность, от которой зависит ход многих событий.
Умеренно-субъективный образ раскрывается кумулятивным способом – прибавлением к первоначальному силуэтному наброску новых и новых черт, деталей, штрихов. Подобный прием неприменим к образу условно-объективному, потому что внутренний мир и многие проявления характерных свойств личности автора так и оставались там невыраженными вследствие его погруженности в жизненную стихию, его пассивной роли объекта повествования.
Многопланово раскрывает свой образ СП. Жихарев. Правда, на первый взгляд авторский образ в его дневнике кажется заслоненным массой других образов и событий, которые он описывает взахлеб и с неподражаемым мастерством рассказчика. Но именно в этом обилии сказываются высокий эстетический вкус автора, его художественная разборчивость, зоркость и проницательность. Жихарев действительно описывает в своей хронике массу многолюдных праздников, увеселений, театральных постановок и просто скоплений людей различных званий – ярмарок, гуляний, потешных маскарадов. А галерея созданных им образов – одна из самых обширных в дневниковой прозе XIX в.
Тем не менее факты из всего этого моря событий и лиц умело отбираются автором для каждой записи. Жихарев выступает здесь в роли режиссера, компонующего талантливую мизансцену, в которой он не просто зримо или незримо присутствует, но в каждом новом акте красочного спектакля раскрывает новые грани своей «роли» как актер. Он осознает этапы своего взросления и характеризует свойства своей личности через соотнесенность с прожитыми событиями: «Отговели, как следует христианам. Я отдохнул и освежился. Кажется смешно, что в 17 лет нужно было освежение, однако ж это так: в продолжение года насмотришься и наберешься невольно такой дряни, что чувствуешь себя гораздо легче, когда смоешь ее с себя банею покаяния. Теперь только я начинаю понимать, как полезно было для меня это русское деревенское воспитание <...> эти ежедневные утрени, молебны и всенощные, в которых я исправлял должность дьячка <...>»[198].
Особенность авторского образа в дневнике Жихарева в ряду умеренно-субъективных образов заключается в том, что он не просто последовательно раскрывается всеми своими гранями, а показан в процессе формирования этих граней. Наряду с приемами письма автор вырабатывает и свойства своей личности.
Аналогичным способом раскрывается образ автора в дневнике А.Ф. Тютчевой. По своему жанровому содержанию это служебный дневник. Отображенный в нем круг лиц и жизненных ситуаций ограничен императорским двором и соприкасающейся с ним сферой. Это обстоятельство, на первый взгляд, сужает возможности самораскрытия образа. Но для Тютчевой оно, наоборот, служит мощным стимулом поговорить о себе, соотнести и сопоставить свое мироощущение, привычки, взгляды, воспитанные в другой среде, с характерами и судьбами всех тех, с кем ей приходилось общаться в период своей службы.
Тютчева остро ощущает давление среды, духовной атмосферы двора, но подчиняется им лишь формально, по обязанностям. Внешнее давление уравновешивается сильнейшими нравственно-волевыми импульсами, исходящими из ее глубокой, цельной и отнюдь не уступчивой натуры.
Организация событий в дневнике говорит о том, что автор держит их под рациональным контролем. Она не пассивный наблюдатель и если и не деятельный участник, то, безусловно, умный, проницательный критик происходящего. Активность ее нравственной позиции заставляет окружающих высоко оценить ее личностные качества.
Построив свои отношения с внешним миром на системе духовно-нравственных противовесов, Тютчева раскрывает свой образ в последовательности от «кукольного» (замкнутого) состояния до широкого развертывания своих внутренних потенций: «21 января <1853 г.> Я живу как во сне среди нового для меня мира и незнакомых мне людей, живу только внешней и поверхностной стороной своего существа, и где мое настоящее «я» – я не знаю»; «22 января <1856 г.> <...> я <...> всегда испытываю потребность высказать свое мнение очень резко и веду пропаганду с оружием в руках <...>»; «10 августа <1858 г.> Отныне я уже не буду принадлежать самой себе, я буду отдавать всю свою жизнь и свои силы другим, которые, вероятно, за это ничего мне не дадут и даже не будут знать, что я чем-нибудь для них жертвую. Но пусть, – лишь бы я, наконец, обрела на этом пути мир и внутреннее удовлетворение <...>»; «20 ноября < 1858 г.> Я очень рада, что у меня есть дело, и рядом со мной живая весна, без этого я бы впала в меланхолию»[199].
Если дневники Жихарева и Тютчевой раскрывали их образы в юности и молодости, то сохранившиеся фрагменты дневника И.С. Тургенева воссоздают его образ в самом конце его жизненного пути. Несмотря на это, образ автора в дневнике Тургенева является ярким образцом умеренно-субъективной его разновидности.
Своеобразие дневника автора «Отцов и детей» состоит в том, что он отразил пред– и послеоперационный период в жизни писателя, т.е. время, когда его внешняя активность была скована, а внутреннее состояние тяжело больного человека должно быть угнетенным. Тем не менее в дневнике образ автора раскрывается с не меньшей полнотой, чем в здоровом и бодром состоянии духа.
Авторский образ показан не только со стороны волевых качеств, противоборствующих недугу. Он раскрывается с тех, известных по другим источникам, сторон, которые закрепились в сознании всей читающей публики: безупречный эстетический вкус, социальная и творческая активность, высочайшая эрудиция, наблюдательность и коммуникабельность, стремление к бесконечному познанию.
Дневник Тургенева демонстрирует пример того, как даже на закате жизни автор может глубоко и многосторонне выводить свой образ на страницах дневниковой летописи. Причем внешний мир и другие образы занимают в дневнике значительное, а с точки зрения объема записи – центральное место. Но все эти перипетии, картины и образы строго подчинены авторскому заданию и расположены в установленном им порядке.
Образ автора раскрывается здесь и через самохарактеристики, и через деловые, семейные и социальные отношения: «Послезавтра <...> мне вырезают мой невром. Операция будет мучительная <...> Если сделается рожа – я, вероятно, умру. Но вино откупорено – надо его пить»; «Сегодня вечером <...> я на полчаса съезжу в наше общество, где будет елка, музыка и пр. Прочту что-нибудь»; «В прошлое воскресенье <...> так-таки и вырезали у меня невром <...> Было очень больно; но я, воспользовавшись советом Канта, старался давать себе отчет в моих ощущениях – и <...> даже не пикнул и не шевельнулся»; «Диди мне доверила, что чувствует некоторое влечение к <...> М. Палеологу <...> Я, как и следует полумертвецу, давал ей хорошие и дельные советы»; «<...> Гамбетта умер! <...> Это – ужасный удар для Франции и для республики. Я ездил смотреть его похороны <...> Я от имени русских послал венок и телеграмму в «Republique Francaise»[200].
Многотомная летопись директора императорских театров В.А. Теляковского, как и дневник Тютчевой, принадлежит к жанру служебного дневника. Здесь автор не касается своей частной жизни и мало пишет о нетеатральных событиях. Тем не менее его образ воссоздан полно и многосторонне. Описываемые в дневнике события подчинены воле и рациональному контролю автора в силу его служебного положения. Но из этого вовсе не следует, что Теляковский возвышается над ними по должности. В его позиции по отношению к жизни театрального мира раскрывается одна из главных сторон его характера – независимость.
В дневнике последовательно развертывается система художественно-эстетических воззрений автора, его нравственные устои и организаторский талант. Теляковский редко прибегает к самохарактеристике. Его образ раскрывается во множестве конкретных служебных ситуаций, в суждениях о человеческих качествах его подчиненных и, наконец, в оценке его самого со стороны других лиц: «Эта театральная гангрена и растление было, конечно, систематическое дело рук Погожева, который под фирмой Всеволожского распоряжался всем, что до театра касалось <...> и потому я понимаю его страх и недоумение, когда в это болото вступил я – человек другого лагеря и совершенно независимый по положению <...> Я им всем врезался клином»; «Когда Рихтер вошел ко мне в кабинет, я играл Баха; он, поздоровавшись, очень удивился и сказал: «Это колоссально. Директор театра играет Баха – такого я еще никогда не слышал»[201].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.