МИНСКИЙ Николай Максимович ВИЛЕНКИН 15(27).I.1855, село Глубокое Виленской губернии — 2.VII.1937, Париж

МИНСКИЙ

Николай Максимович ВИЛЕНКИН

15(27).I.1855, село Глубокое Виленской губернии — 2.VII.1937, Париж

Один из патриархов декаданса прожил длинную жизнь — 82 с половиною года — и изведал многое — хвалу и хулу. Произведения Минского хвалили Гончаров, Тургенев и Надсон. По воспоминаниям современников, всякий передовой студент считал своим долгом иметь в своей библиотеке рукописный экземпляр запрещенной поэмы Минского «Гефсиманский сад» (1884). Поэма широко распространялась в списках. Сюжет стихотворения Минского «Последняя исповедь» послужила Илье Репину замыслом для создания картины «Отказ от исповеди».

Как поэт Минский был довольно популярен до появления Анненского, Бальмонта, Брюсова и Блока, затем сошел практически на нет, хотя на его стихи писали романсы Рубинштейн, Рахманинов и другие композиторы. Широкую популярность приобрел Минский как переводчик: переводил Гомера, Аристофана, Байрона, Шелли, Верлена, Флобера, Метерлинка. Еще Минский выступал как драматург, тут он славы не сыскал. И как философ — здесь он некоторый шум наделал.

Но главное — не его многогранность творчества, а шатания и метания в идейных и художественных установках и принципах. Как отмечал Айхенвальд, Минский «колебался от тем гражданской скорби к искусству модернизма и обратно». Это в поэзии. Но колебался он и в других сферах, за что его нещадно критиковали. Будучи евреем, Минский принял православие и, как вспоминал Г. Слиозберг, Минский «был писатель-еврей, но не еврейский писатель», то есть «будил чувства, обычные для всей интеллигенции». А уж его «бросок» в революцию вообще вызвал у многих современников шок. Это произошло в 1905 году, когда Минский был издателем-редактором газеты «Новая жизнь» и переживал увлечение революционными иллюзиями, чувствуя себя «ставленником пролетариата» (по выражению Александра Кугеля). Так, в своей газете в номере от 13 ноября Минский напечатал собственное стихотворение «Гимн рабочих»:

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Наша сила, наша воля, наша власть.

В бой последний, как на праздник, снаряжайтесь.

Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть…

…Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Солнце в небе, солнце красное — наш флаг!

Из декаданса в революцию?!.. Минский напечатал свой перевод «Гимна Интернационала»:

Сегодня мы восстали,

Но завтра кончен бой.

В Интернационале

Сольется род людской.

И еще опубликовал в своей газете статью Ленина «Партийная организация и партийная литература». За все это — за материалы, «возбуждавшие к усилению бунтовщических деяний», — Минский был арестован, а потом выпущен под залог. Уехав в Париж, Минский оправдывался и уже говорил о том, что марксизм-де враждебен культуре, философии, религии и искусству.

Вернемся по хронологии назад. Николай Минский окончил Петербургский университет и получил степень кандидата права, но службой практически не занимался, а отдался целиком литературе. Писал гражданские стихи в духе Некрасова, однако его «стих», по мнению некоторых критиков, был «без некрасовской мощи». Естественно, как рефлектирующий разночинец-интеллигент «больного поколения», которое представлял Минский, он болел и переживал за народ. Вот характерное стихотворение «В деревне»:

Я вижу вновь тебя, таинственный народ,

О ком так горячо в столице мы шумели.

Как прежде, жизнь твоя — увы — полна невзгод,

И нищеты ярмо без ропота и цели

Ты все еще влачишь, насмешлив и угрюм.

Жизнь не манит тебя, и гроб тебе не страшен

Под сению креста, вблизи родимых пашен…

…Тебя порой от сна будили, в руки меч

Влагали и вели, — куда? — ты сам не ведал.

Покорно ты вставал… Среди кровавых сеч

Не раз смущенный враг всю мощь твою изведал.

Как лев бесстрашный, ты добычу добывал,

Как заяц робкий, ты при дележе молчал…

О, кто же ты, скажи: герой великодушный

Иль годный к битве конь, арапнику послушный?

В 1883 году Минский предпринял попытку издать свои стихотворения отдельным сборником. Однако по распоряжению министра внутренних дел графа Дмитрия Толстого на тираж наложили арест — он был уничтожен. «Моя первая книга стихов была сожжена, — вспоминал впоследствии поэт, — и жандармский капитан, звеня шпорами, допрашивал меня: „Кого вы разумели под скалами и волнами?“ От ссылки спасла какая-то амнистия…» Имело место и бурное объяснение в кабинете министра, который «кричал и топал на меня ногами».

Но, может быть, не зря кричал и топал? Неожиданно для всех Минский переходит из гражданского лагеря под знамена «чистого искусства», считая, что жизнь «без эстетического наслаждения» и «красоты» невозможна.

Мир исчез. Мертво былое.

Даль грядущего пуста.

Нас средь ночи только двое:

Я — Любовь, ты — Красота.

Согласитесь, что это все-таки лучше, чем у Маяковского вдвоем со снимком Ленина на стене.

Одновременно Минского занимают философские проблемы, и в 1890 году выходит его трактат «При свете совести. Мысли и мечты о цели жизни». Минский предлагает собственную философскую теорию «меонизма», своего рода «религию небытия», в ней он призывает идти дорогой индивидуализма, самообожествления, эстетизма; практически провозглашает «культ абсолютной личности». В этой теории Минского Сергею Маковскому померещилось «предчувствие хайдеггеровского экзистенциализма». В другой книге «Религия будущего. Философские разговоры» (1905) Минский предложил идею богочеловечества заменить человекобожием. Короче, Минский задался целью переродить современную ему мораль и наметить новые пути для человека. Этому и служили религиозно-философские собрания, инициатором которых был Минский вместе с Мережковским и Розановым.

Хлесткий журналист Петр Пильский вспоминает Минского конца XIX века: «От него веяло и еще некоторым высокомерием, колючей самовлюбленностью. Минский кокетничал. Своих литературных гостей он принимал в комнате, обитой кругом сукнами или коврами. Минскому нравилось чувствовать и изображать себя оргаистом», женщинам «он импонировал своей осанкой и проповедью замороженной холодности, и в большой моде были его стихи „Холодные слова“ и еще „Белые ночи“. Их знали наизусть».

Надо вспомнить и вторую жену Минского — Людмилу Вилькину, отчаянную «декадентку» по настроению и стилю поведения, «новую египетскую жрицу», как называл ее Василий Розанов.

После скандала с «Гимном рабочих» Минский в Париже пытается создать меонический монастырь, где, «не давая обета», «усталые могли бы отдохнуть, огорченные — просветлеть, озлобленные — примириться», — опять же все это в рамках «религии будущего».

В 1912 году Минский на краткое время возвращается в Россию, снова уезжает, и по пути в Париж его настигают события Первой мировой войны. Оказавшись отрезанным от России, он больше туда не возвращается. В эмиграции выступает с лекциями и публикует статьи «о союзе между умственным и физическим трудом», выпускает книгу «От Данте к Блоку» (Берлин, 1922), издает стихи. Критик газеты «Руль» считает, что стих Минского «вялый», сочинения его — умные, но холодные, ему чуждо «желание раскрыть мир как художественный символ». «Это — душа отмеренная, невосторженная, без неожиданностей для самого себя. Это — дух без иллюзий, без наивности, сопричастный к анализу, однако и в него не погруженный, до глубины его не достигнувший и гамлетовской красоты его себе не усвоивший…» — еще раньше написал о Минском в своих «Силуэтах» Юлий Айхенвальд.

В начале 20-х годов Минский — председатель правления берлинского «Дома искусств». «Седовласый старец», говоривший «долго», «многосторонне» и «весьма отвлеченно», — как вспоминал Андрей Белый. Из Берлина Минский переехал в Лондон, где одно время служил в советском полпредстве, составляя бюллетень английской печати. С 1927 года Минский жил в Париже.

Вспоминает Андрей Белый:

«…Парижского Минского вовсе не связываю с Николаем Максимовичем, или — подлинным Минским. „Парижский“ — не нравился мне: не пристало отцу декадентства, входящему в возрасты „деда“, вникать в непотребства; разврат смаковал, точно книгу о нем он писал; с потиранием ладошек, с хихиком, докладывал он: де в Париже разврат обаятелен так, что он выглядит нежною тайной; гнездился в весьма подозрительном месте, чтоб не расставаться с предметом своих наблюдений.

— Не можете вообразить, как прекрасна любовь лесбиянок, — дрожал и с улыбкою дергался сморщенным личиком. — Там, где живу, — есть две девочки: глазки мадонн; волоса — бледно-кремовые; той, которая — „он“, лет 17, „ей“ — лет 18; как любятся!

…Как солнцем он лоснился — маленький, толстенький, перетирающий ручки, хихикающий, черномазый, с сединочками…»

Я не хочу осуждать Минского: старый человек, впавший в вуайеризм, в некое подглядывание за молодыми. Не самый большой грех. Большее прогрешение «навесили» на Минского революционно настроенные демократы, которые считали его главным виновником «насаждения „черных роз“ декадентства в русскую литературу». Мол, испортил. Отравил. Обезобразил.

Любить других, как самого себя…

Но сам себя презреньем я караю.

Какой-то сон божественный любя,

В себе и ложь, и правду презираю… —

писал Минский в стихотворении «Любовь к ближнему» (1893), заканчивая его так:

И всех людей, равно за всех скорбя,

Я не люблю, как самого себя.

Вот вам и «черная роза» в заключение. От Минского. От Николая Максимовича.