ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ Виктор Владимирович 28. X(9.XI).1885, Зимняя Ставка близ Астрахани (ныне село Малые Дербенты, Калмыкия) — 28.VI.1922, дер. Санталово бывшей Новгородской губернии

ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ

Виктор Владимирович

28. X(9.XI).1885, Зимняя Ставка близ Астрахани (ныне село Малые Дербенты, Калмыкия) — 28.VI.1922, дер. Санталово бывшей Новгородской губернии

На одном из автопортретов Хлебников сделал надпись: «Заседания общества изучения моей жизни». И пророчески угадал. Специалисты — и не только литературоведы — заседают. Изучают. Силятся понять феномен Хлебникова. Три спеца — Вячеслав Вс. Иванов, Зиновий Паперный и Александр Парнис выпустили исследование «Мир Велимира Хлебникова». Ну, и что? Разгадали? Очень сомневаюсь. Когда Хлебников писал:

Мне мало надо!

Краюшку хлеба

И каплю молока.

Да это небо,

Да эти облака! —

тут все предельно ясно. А когда он описывал, к примеру, «грозу в месяце ау»:

Гул голгота. Это рокота раскат.

Гугота. Гак. Гакри.

Вука вэво. Круги колец.

Цирцици! —

то тут обычного человека, не филолога, тем более не лингвиста, берет оторопь: что такое «цирцици»? А что означает «пи — пипизи» или «бай гзогзизи». По всей вероятности, звуковая вещность, но, увы, не все ее могут услышать и осмыслить. Не случайно Николай Чуковский, сын Корнея Ивановича, в раздражении писал:

«Я утверждаю, что Хлебников — унылый бормотальщик, юродивый на грани идиотизма, зеленая скука, претенциозный гений без гениальности, услада глухих к стиху формалистов и снобов, что сквозь стихи его невозможно продраться и т. д.»

Сказано истинно по-советски: не понимаю — и поди прочь!..

Подверстаем примерчик. В 1918 году Всероссийский союз поэтов организовал на Тверской кафе «Домино». Хлебников приходил сюда каждый день в сумерках. Сидел один. Всегда один, не снимая шубы и шапки. Ему подавали обед. Он молча съедал его и уходил… Однажды в «Домино» устроили вечер Хлебникова. Он сидел на эстраде за столиком, на котором была груда рукописей. Сначала он читал громко, потом голос его стал глуше, пока не перешел в тихий лепет и невнятное бормотание. Он совсем забыл о слушателях, перебирал свои рукописи, путался в них. Читал что-то наугад, не дочитав до конца, возвращал в «родимый хаос». Вскоре зал опустел… Второй вечер был таким же неудачным и безуспешным, как и первый. С тех пор Хлебникова оставили в покое… (сборник «Встречи с прошлым», М-78).

Маяковский так определил роль Велимира: «Хлебников — не поэт для потребителя. Его нельзя читать. Хлебников — поэт для производителя». То есть поэт для поэтов. А что поэт был гением чистой воды, в этом не сомневались ни Вячеслав Иванов, ни Блок, ни Кузмин, ни Мандельштам, ни другие поэтические авторитеты. Даже Ходасевич, противник всего того, что мнилось ему «ненужной зарослью внешней непростоты», бросил звонкую фразу: «Гениальный кретин!»

Многие спорили о Хлебникове, пытаясь определить личность поэта: безумец или гений? Или гениальный безумец? Но бытовали и другие определения: «Новейший Колумб словесных Америк», «Ведун наших дней» и даже «Русский дервиш» за пристрастие Хлебникова к постоянным путешествиям и перемещениям.

Хлебников родился в семье ученого-естественника, орнитолога и лесовода (прекрасный генный фундамент!). Однако оказался недоучившимся студентом (учился в Казани и Петербурге). Весной 1908 года в Крыму Хлебников познакомился с Вячеславом Ивановым и осенью того же года перебрался в Петербург. Стал посещать «Башню» Вячеслава Иванова, где его нарекли славянским именем Велимир. Общался со всем литературным бомондом. В письме к брату написал: «Я подмастерье знаменитого Кузмина. Он мой madister. Он написал „Подвиги Александра Македонского“. Я пишу дневник моих встреч с поэтами…»

Но в подмастерьях Хлебников долго не ходил. Он порвал с символистами и примкнул к футуристам. Участвовал в нашумевших сборниках «Садок судей» и «Пощечина общественному вкусу». Футуристы считали Хлебникова законченным мастером и своим идеологом. Не случайно, когда Хлебников умер, Маяковский написал следующие строки в некрологе: «Во имя сохранения правильной литературной перспективы считаю долгом черным по белому напечатать от своего имени и, не сомневаюсь, от имени моих друзей, поэтов Асеева, Бурлюка, Крученых, Каменского, Пастернака, что считали его и считаем одним из наших поэтических учителей и великолепнейшим и честнейшим рыцарем в нашей поэтической борьбе».

В оценке Маяковского все верно, кроме слова «борьба». Это Маяковский был борцом и участвовал в борьбе, а Хлебников никак не подходил на роль боевого поэта. Да, он подписывал футуристические манифесты, но сам был в стороне от литературных битв.

И как нахохленная птица,

Бывало, углублен и тих,

По-детски Хлебников глядится

В пространство замыслов своих, —

биографически точно определил Хлебникова Сергей Спасский.

Поэт-футурист Хлебников, он же математик-цифроман и шаман-заумник, лелеял грандиозные замыслы. В стихотворении «Одинокий лицедей» он писал:

И пока над Царским Селом

Лилось пенье и слезы Ахматовой,

Я, моток волшебницы разматывая,

Как сонный труп, влачился по пустыне,

Где умирала невозможность,

Усталый лицедей,

Шагая напролом…

И концовка стихотворения, написанного в конце 1921 — начале 1922 года:

И с ужасом

Я понял, что я никем не видим,

Что нужно сеять очи,

Что должен сеятель очей идти!

«Лицедей» и «Сеятель» и шел вперед, делая смелые прорывы в словотворчестве. В труде «Наша основа» (1920) Хлебников писал: «Словотворчество есть взрыв языкового молчания, глухонемых пластов языка… Словотворчество — враг книжного окаменения языка… Заумный язык — значит находящийся за пределами разума… То, что в заклинаниях, заговорах заумный язык господствует и вытесняет разумный, доказывает, что у него особая власть над сознанием, особые права на жизнь рядом с разумным…»

Они голубой тихославль,

Они голубой окопад,

Они в никога улетавль,

Их крылья шумят невпопад…

Или можно привеети другое:

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

Что смеются смехами,

Что смеюнствуют смеяльно,

О, засмейтесь усмехально!..

Говорить дальше о хлебниковской зауми, о его говорящих звуках не будем. Мы не лингвисты. Поговорим о другом. Хлебников с настойчивостью крота корпел над хронологическими рядами и сцеплениями судеб и событий. Он хотел открыть Закон времени. Черпал «клювом моря чисел». И обнаружил повторяемость исторических явлений, что позволило ему периодизировать всемирную историю. Знаменитое предчувствие: «но в 534 году было покорено царство Вандалов; не следует ли ждать в 1917 году падения государства!»

Российское государство и пало в 1917 году. А дальше:

Свобода приходит нагая,

Бросая на сердце цветы,

И мы, с нею в ногу шагая,

Беседуем с небом на ты…

17 ноября 1920 года Хлебников с гордостью известил Ермилова в письме из Баку, что «открыл основной закон времени и думаю, что теперь так же легко предвидеть события, как считать до трех».

Однако Хлебникову не удалось составить периодическую систему событий наподобие таблицы Менделеева, хотя многое он гениально предугадал.

Ах, если бы! Если бы это!

И я свирел в свою свирель

И мир хотел в свою хотель.

Мне послушные свивались звезды

в плавный кружеток.

Я свирел в свою свирель,

выполняя мира рок…

Сколько неологизмов! Не так давно в Вене вышла книга «Словари неологизмов Хлебникова», в ней 6130 слов.

В апреле 1920 года в Харькове в городском театре Хлебникова избрали… Председателем Земного Шара. В этом действии принимали участие Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф. Хлебников новое звание принял серьезно, как и до этого другое: «В 1913 году был назначен великим гением современности, каковое звание храню и по сие время», — написал он в автобиографической заметке. Далее Хлебников предложил создать международное общество Председателей Земного Шара из 317 членов (317 — одно из выведенных Хлебниковым «магических чисел» Времени). Председатели, по мысли Хлебникова, должны были осуществлять программу мировой гармонии в «надгосударстве звезды». Еще один великий мечтатель! Поэт-утопист! Хлебников свято верил в свою миссию провозвестника будущего. Работая над своими «законами времени», он считал, что совершает великое открытие, которое послужит на пользу всему человечеству, так же как и изобретаемый им «мировой заумный язык».

Хлебников ненавидел все суетное и мелкое. Людей делил на «изобретателей» и «приобретателей». Мечтал о времени, когда исчезнут войны, частная собственность, отчужденность человека от природы:

Взлететь в страну из серебра,

Стать звонким вестником добра, —

писал он в стихотворении «Конь Пржевальского» (1912).

В апреле 1917 года Хлебников опубликовал «Воззвание», в котором резко выступил против войн и государств:

А пока, матери,

Уносите своих детей,

Если покажется где-нибудь государство.

Юноши, скачите и прячьтесь в пещеры

И в глубь моря,

Если увидите где-нибудь государство.

Девушки и те, кто не выносит запаха мертвых,

Падайте в обморок при слове «границы»:

Они пахнут трупами…

Это написано Хлебниковым до создания тоталитарных государств в XX веке, до фашистской Германии, Советского Союза, Северной Кореи, Кампуччии и других государств-монстров.

Велимир Хлебников — явный «будетлянин», заочный житель лучезарного будущего. «Был он похож больше всего на длинноногую задумчивую птицу, с его привычкой стоять на одной ноге… с его внезапными отлетами… и улетами во времена будущего», — вспоминал Николай Асееев. Хлебников был человек вне бытовой. Тот же Асеев отмечал, что «все окружающие относились к нему нежно и несколько недоуменно. Действительно, нельзя было представить себе другого человека, который так мало заботился бы о себе. Он забывал о еде, забывал о холоде, о минимальных удобствах для себя в виде перчаток, галош, устройства своего быта, заработка и удовольствий. И это не потому, что он лишен был какой бы то ни было практической сметливости или человеческих желаний. Нет, просто ему некогда было об этом заботиться. Все время свое он заполнял обдумыванием, планами, изобретениями…»

Лиля Брик подтверждала: «У Хлебникова никогда не было ни копейки, одна смена белья, брюки рваные, вместо подушки наволочка, забитая рукописями… Писал Хлебников постоянно и написанное запихивал в наволочку или терял. Когда уезжал в другой город, наволочку оставлял где попало. Бурлюк ходил за ним и подбирал, но большинство рукописей все-таки пропало. Корректуру за него всегда делал кто-нибудь, боялись дать ему в руки — обязательно все перепишет заново, и так без конца. Читать свои вещи вслух он совсем не мог, ему делалось нестерпимо скучно…»

Не случайно Хлебников дважды помещался в психиатрическую лечебницу, про себя он однажды написал так:

Я ведь такой же, сорвался я с облака.

Свое последнее путешествие Хлебников совершил в деревню Санталово Новгородской губернии весной 1922 года. Со своими неизменными мешками с рукописями Хлебников, уже больной, добрался до места назначения, но вскоре у него отнялись ноги. Скончался он в страшных мучениях, прожив всего лишь 36 лет.

Бобэоби пелись губы

Бээоми пелись взоры…

И вот губы смолкли и взоры потухли. Осталось творчество. Как точно выразился Осип Мандельштам: «Хлебников возится со словами, как крот, между тем он прорыл в земле ходы для будущего на целое столетие».

Хлебников оказал влияние на многих поэтов, и прежде всего на Маяковского, Цветаеву, Пастернака, Мандельштама, Асеева, Заболоцкого. Как заметил Константин Ваншенкин: «Здесь брали многие». И не только рифму, но и неожиданность, ракурс взгляда, интонацию и многое другое.

«Хлебников — это магазин не только без продавца, но и без кассира. Десятилетия открытых дверей. Мастерская, склад, где лежат инструменты, материалы, детали и конструкции, целые блоки и маленькие шурупчики. И как раз именно все это — для поэтов. Полная свобода в обращении со словом, выходящая порою за пределы здравого смысла, возможного, допустимого. Но зато он приучил к мысли о смелости…» (К. Ваншенкин. ЛГ. К 100-летию со дня рождения Велимира Хлебникова).

«Лобачевский слова» — назвал Хлебникова Юрий Тынянов. Однако этот поэт-математик был не так заумен и прост, как кажется на первый взгляд. В сверхповести «Зангези» ученики требуют:

«Зангези! Что-нибудь земное! Довольно неба! Грянь „Комаринскую“! Мыслитель, скажи что-нибудь веселенькое. Толпа хочет веселого. Что поделаешь — время послеобеденное…»

Велимир Хлебников отлично понимал вкусы и суть толпы, массы, публики. Но в отличие от Игоря Северянина не подыгрывал ей «Комаринского» и уж тем более не исполнял фокстротов.

Сегодня снова я пойду

Туда — на жизнь,

на торг, на рынок,

И войско песен поведу

С прибоем рынка

в поединок!

Одинокий лицедей-воин, он сражался! Сражался в одиночестве, ибо он один из немногих, кто «пил жизнь из чаши Моцарта».