Велемир Хлебников (настоящее имя – Виктор Владимирович) (28 октября (9 ноября) 1885 – 28 июня 1922)

Велемир Хлебников

(настоящее имя – Виктор Владимирович)

^{(28 октября (9 ноября) 1885 – 28 июня 1922)}

Родился в селе Малые Дербеты Астраханской губернии в семье орнитолога и лесовода Владимира Алексеевича Хлебникова, попечителя Малодербетовского улуса Калмыцкого края. Его дед был купцом первой гильдии и почётным гражданином Астрахани. Мать, Екатерина Николаевна Вербицкая, историк по образованию, рано вовлекла Виктора в мир гуманитарных увлечений, он не только хорошо знал историю, но увлекался и литературой – рано начал писать стихи – и музыкой, и живописью. Отец по службе часто переезжал, Виктор начал учиться в Симбирске, окончил гимназию в Казани. В гимназии он увлёкся, возможно под влиянием отца, естественными науками. Будучи студентом математического отделения Казанского университета, он в ноябре 1903 года за участие в студенческой демонстрации месяц провёл в заключении, но позже получил хорошее образование, изучал математику, биологию, химию, кристаллографию, с упоением читал знаменитых греческих и римских историков, потом философов Платона, Лейбница, хорошо зная латынь, читал Спинозу, изучал японский язык. В 1908 году учился в Петербургском университете, сначала на естественном, потом на историко-филологическом факультете, но не окончил его, захваченный литературным потоком сначала символистов, с которыми его связывал интерес к мифологии и древней истории, здесь же он получил новое имя – Велемир (южнославянское – «большой мир»), а потом, увлёкшись теорией стихосложения, основал группу молодых художников и поэтов и назвал их будетлянами (потом эту группу авангардистов назвали футуристами). В 1914 году, когда имя Хлебникова становится известным, в автобиографическом наброске он писал: «Родился 28 октября 1885 в стане монгольских, исповедующих Будду, кочевников – имя «Ханская ставка», в степи – высохшем дне исчезающего Каспийского моря… При поездке Петра Великого по Волге мой предок угощал его кубком с червонцами разбойничьего происхождения. В моих жилах есть армянская кровь (Алабовы) и кровь запорожцев (Вербицкие), особая порода которых сказалась в том, что Пржевальский, Миклухо-Маклай и другие искатели земель были потомками птенцов Сечи» (Хлебников В. Стихотворения. Поэмы. Драмы. Проза. М., 1986. С. 11).

Начало ХХ века было разнообразным своими предложениями в поэзии, в живописи, в театре. В эти поиски включались люди яркие и талантливые, которые заметили, что порывы символизма сходят со сцены и дают новые просторы в сфере искусства. Уже Дягилев, принадлежащий новому искусству, поехал по дворянским домам и собрал уникальную коллекцию портретов и картин. Выставленные им картины привлекли всеобщее внимание и породили новые замыслы, всё новые и новые имена художников и поэтов представали на выставках и в журналах.

Но главное было не в этом. «Двадцатый век наступил не просто, – вспоминал художник К.С. Петров-Водкин… – Главным признаком новой эры наметилось движение, овладение пространством. Непоседничество, подобно древней переселенческой тяге, охватило вступивших в новый век… Еще неяснее, чем Метерлинк, но ближе к нам замуцировали символисты, раздвигая преграды для времени и пространства… Заговорил Заратустра… Ибсен бесплотил поэтику… Моя живопись болталась пестом о края ступы. Серо и косноязычно пришепетывали мои краски на неопрятных самодельных холстах. Что форма, что свет, когда полусонная греза должна наискивать неясный образ? Недодумь и недоощупь – это и есть искусство. Томился я, терял самообладание, с отчаянием спрашивал себя: сдаться или нет, утерплю или не вытерплю зазыва в символизм, в декадентство, в ласкающую жуть неопределенностей?..

Надо было бежать, хотя бы временно наглотаться другой действительностью…» (Хлыновск. Пространство Эвклида. Самаркандия. М., 1982. С. 370).

И Петров-Водкин побывал в Москве, Варшаве, Бреславле, Праге, Мюнхене, Генуе, потом побывал в Милане, Неаполе, Пизе, Риме. В Париже Петров-Водкин увидел выставку французских художников в Осеннем салоне 1905 года. Их назвали «дикими». А. Матисс, А. Дерен, М. Вламник, А. Марке, Р. Дюфи, А. Манген тоже писали с натуры, но красочные картины художников полностью зависели от воли живописца, разрывая с традицией правдивой передачи натуры. Они были первыми художниками на этом пути. Потому и – «дикие».

Никто не знал Ларионова и Гончарову, а в 1907 году они не раз выставляли свои картины, которые поражали своими фигурами и красками. И о них заговорили.

Хлебников послал несколько писем знаменитому теоретику символизма Вячеславу Иванову и попросил у него разрешения бывать у него по средам. В это же время один из своих рассказов, «Искушение грешника», Хлебников передал в журнал «Весна», который был опубликован в № 9 за 1908 год. Не сразу можно постигнуть смысл рассказа, но ведь и символизм, бурно развивавшийся уже десять лет, тоже был не всем понятен. Следующий свой рассказ, «Зверинец», Хлебников решил хоть чуточку объяснить. В письме 10 июня 1909 года он писал Вячеславу Иванову: «Я был в Зоолог. саду, и мне странно бросилась в глаза какая-то связь верблюда с буддизмом, а тигра с исламом… Я в спокойном лице верблюда читал развернутую буддийскую книгу. На лице тигра какие-то резы гласили закон Магомета. Отсюда недалеко до утверждения: виды потому виды, что их звери умели по-разному видеть божество (лик). Волнующие веры суть лишь более бледный отпечаток древле действовавших сил, создавших виды. Вот моя несколько величественная точка зрения» (Неизданные произведения. М., 1940. С. 356).

Казалось, знакомство с Вячеславом Ивановым полностью свяжет Хлебникова с символизмом, с творчеством и его журналами, но то, что поэт задумал, не умещалось в творческие рамки символизма и импрессионизма. Он прочитал всех символистов, очень понравился ему Фёдор Сологуб, но эта эстетика не удовлетворяла его исканиям. Увлечение языческой Русью, мифами, древним русским языком, книгами Ремизова «Посолонь» и «Лимонарь», книгами Городецкого «Ярь» и «Перун» на какое-то время задержало Хлебникова в кругу символистов, но и это увлечение быстро миновало.

Хлебников познакомился с Василием Каменским, а затем и со всем кругом молодых яростных людей, с братьями Бурлюками, В. Маяковским, Б. Лившицем, которые мечтали прославиться новыми открытиями в живописи и поэзии. Символизм им казался чем-то устаревшим и отживающим. Вскоре Хлебников переехал на квартиру братьев Бурлюков.

Среди молодых писателей и живописцев большой популярностью пользовался Николай Иванович Кульбин (1868–1917), доктор, приват-доцент Военно-медицинской академии, статский советник, а по призванию – художник и организатор художественных выставок молодых живописцев. «Не было новшества, мысли самой дичайшей по искусству не было, которую бы не подхватывал, а назавтра на серой оберточной бумаге уже печатались основы для нового кружка «наиновейших» живописцев. Дилетантов возле Кульбина была тьма-тьмущая по всем специальностям. Художники, поэты, музыканты, не понятые в их исканиях, находили приют, отклик и поддержку в квартире Кульбина на Петроградской стороне. Кульбин и сам много работал по живописи…» (Петров-Водкин К.С. Хлыновск. Пространство Эвклида. Самаркандия. С. 640).

В декабре 1907 года Давид Давидович Бурлюк (1882–1967), поэт и художник, устроил в Москве выставку молодых художников, на которую обратил внимание и Н.И. Кульбин. Д. Бурлюк прошёл большую школу живописи, учился в Казани, Одессе, Москве, затем в Мюнхене и Париже, был в курсе всех российских и западных поисков в искусстве. Запад в чём-то существенном опережал Россию в этих поисках. С безошибочным чутьём, как свидетельствуют очевидцы, Д. Бурлюк представил на выставке всех русских художников, стиль которых существенно отличался как от реализма, так и от символизма и импрессионизма и которые терпимо относились ко всем верованиям в искусстве, находя в искусстве свое направление, свои сюжеты, свои краски. Выставки следовали одна за другой, и с каждой из них имена Ларионова, Гончаровой всё больше и больше привлекали внимание своей грубостью и неотёсанностью фигур и взбалмошным употреблением красок. Всем было ясно, что это далеко не символизм и ничуть не похоже на акмеизм. Эту загадку искусства решил итальянец Филиппо Томмазо Маринетти, объявив новое течение в искусстве футуризмом. Русские искатели не сразу пришли к такому выводу, называли себя будетлянами, потом в 1910 году Хлебников, Давид и Николай Бурлюки, Е. Гуро и А. Кручёных назвали свою группу кубофутуристами. Для них форма была выше содержания, отсюда поиски в области языка приводили к «заумному языку», зауми, рождались неологизмы, отсюда возникала и завеса над художественной плотью – простой читатель не понимал того, что хотели сказать будетляне, то есть кубофутуристы. В это время (март 1910 года) Хлебников в сборнике «Студия импрессионистов» под редакцией Н.И. Кульбина опубликовал одно из своих программных стихотворений «Заклятие смехом»:

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,

О, засмейтесь усмеяльно!

О, рассмешищ надмеяльных – смех усмейных смехачей!

О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!

Смейево, смейево,

Усмей, осмей, смешики, смешики,

Смеюнчики, смеюнчики.

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

В 1910 году Хлебников напечатал несколько стихотворений в сборнике «Садок судей», среди них были «Зверинец», начало поэмы «Журавль». Критики встретили книгу разгромными рецензиями. В. Брюсов писал, что сборник переполнен мальчишескими выходками дурного вкуса, авторы лишь дразнят читателя и бросают вызов критике и обществу.

Н.И. Кульбин чем-то не устраивал молодых поэтов и живописцев, и они основали свою группу и по предложению Хлебникова назвали её «Будетляне».

В 1912 году в манифесте «Пощёчина общественному вкусу» открыто говорилось о разрыве с классическими традициями русской культуры, молодые призывали бросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода современности…

Только будетляне – «лицо нашего Времени».

В это общество молодых писателей входили: Елена Генриховна Гуро (наст. имя – Элеонора, 1877–1913), поэтесса, дочь генерала и художницы, рано обнаружила свои таланты в литературе и живописи, в 1905 году был опубликован первый её рассказ, первый сборник рассказов «Шарманка» был опубликован в 1909 году, второй, «Осенний сон», в 1912 году. Исследователи русской литературы ХХ века отмечают, что в её творчестве заметны следы влияния прозы Алексея Ремизова, его урбанизм и религиозность. Е. Гуро финансировала первые издания кубофутуристов, вместе с В. Хлебниковым и А. Кручёных с иллюстрациями К. Малевича она принимала участие в сборнике «Трое» (1913), в футуристических сборниках «Садок судей» (1910, 1913). Большую роль в становлении футуризма как течения в искусстве принимал художник, композитор и меценат Михаил Матюшин, муж Е. Гуро, с его участием и помощью Елена Гуро познакомилась и с братьями Бурлюками, и Велемиром Хлебниковым, и с Алексеем Кручёных, их коллегами и друзьями.

Алексей Елисеевич Кручёных (1886–1968) родился в деревне Олевка Херсонской губернии в крестьянской семье. В 1906 году окончил Одесское художественное училище. В 1907 году переехал в Москву. Печатался в сборниках футуристов. Известен как один из теоретиков кубофутуризма. В сборнике «Слово как таковое» (1913) дал обоснование своего «заумного языка». Стихотворения, созданные А. Кручёных, в футуристических сборниках не печатались.

В сборнике «Садок судей» было опубликовано много сочинений Велемира Хлебникова, в которых выразилась суть нового течения в искусстве. Он не умел создавать себе имя публичными выступлениями. Игорь Северянин, Владимир Маяковский, Давид Бурлюк привлекали своим темпераментом, яркостью выступлений, Велемир Хлебников оставался на втором плане, хотя почти вся теоретическая и практическая часть футуризма была в его стихах, прозе и теории. Привлекал бурный Давид Бурлюк, которого некоторые исследователи называют родоначальником футуризма, а на самом деле таковым был Велемир Хлебников.

На диспуте «О современной литературе» в 1913 году, вспоминал Алексей Кручёных, ему особенно запомнилось, как Маяковский читал стихи Хлебникова: «Бронебойно грохотали мятежные»:

Веселош, грехош, святош

Хлябиматствует лютеж.

И тот, что стройно с стягом шел,

Вдруг стал нестройный бегущел.

Кажется, никогда, ни до, ни после, публика не слыхала от Маяковского таких громовых раскатов баса и таких необычных слов!» (Наш выход. К истории русского футуризма. М., 1996).

Хлебников не принимал участия в диспуте. Чаще всего его можно было застать в библиотеке, где он рылся в словах и высчитывал теоретические возможности неологизмов, своей, футуристической, зауми.

В воспоминаниях Маяковского и Михаила Матюшина проясняется облик Хлебникова. «Его тихая гениальность, – вспоминал Маяковский, – тогда была для меня совершенно затемнена бурлящим Давидом». А Матюшин дал Хлебникова таким, каким он запомнился: «Хлебников был всегда молчалив и страшно рассеян. Отсюда его неловкость, беспомощность и неуверенность… Помню, обедая у меня, он задумался и поднес ко рту коробку со спичками вместо хлеба и тут же начал высказывать замечательные мысли о новом слове. В эти минуты высшей рассеянности он был глубоко собран внутренне. Его огромный лоб всегда производил впечатление горы… Работая целыми днями над изысканием чисел в Публичной библиотеке, Хлебников забывал есть и пить и возвращался измученный, серый от усталости и голода, в глубокой сосредоточенности. Его с трудом можно было оторвать от вычислений и засадить за стол». Но как только возникали споры о роли искусства в жизни общества, он тут же становился точным и определенным: «Свобода искусства слова всегда ограничена истинами, каждая из которых – частность жизни. Эти пределы в том, что природа, из которой искусство слова зиждет чертоги, есть душа народа. И не отвлеченного, а вот этого именно».

В сборнике «Пощёчина общественному вкусу» есть такие интересные произведения, как поэма «И и Э», стихи «Бобэоби», «Гонимый – кем, почем я знаю?..», «Кузнечик».

Крылышкуят золотописьмом

Тончайших жил,

Кузнечик в кузов пуза уложил

Прибрежных много трав и вер.

Пинь, пинь, пинь! Тарарахнул зинзивер.

О лебедиво.

О, озари! («Кузнечик»).

В книге «Учитель и ученик» (1912) Велемир Хлебников изложил свою «фантастико-поэтическую» (В. Маяковский) программу.

В апреле 1916 года Хлебников был призван в армию. Своё положение в запасном полку Хлебников описал в письме доктору Н.И. Кульбину, который как меценат давно интересовался судьбой поэта: «Но что дальше? Опять ад перевоплощения поэта в лишенное разума животное, с которым говорят языком конюхов, а в виде ласки так затягивают пояс на животе, упираясь в него коленом, что спирает дыхание, где ударом в подбородок заставляли меня и моих товарищей держать голову выше и смотреть веселее, где я становлюсь точкой встречи лучей ненависти, потому что я не толпа и не стадо, где на все доводы один ответ, что я еще жив, а на войне истреблены целые поколения… Таким образом, побежденный войной, я должен буду сломать свой ритм (участь Шевченко и др.) и замолчать как поэт».

События 1917 года Хлебников встретил с радостью. Наконец-то он мог прокричать гимн свободе: «Это было сумасшедшее лето, когда после долгой неволи в запасном полку… Я испытывал настоящий голод пространства, и на поездах, увешанных людьми, изменившими Войне, прославлявшими Мир, Весну и ее дары, я проехал два раза, туда и обратно, Харьков – Киев – Петроград. Зачем? Я сам не знаю».

Свобода приходит нагая,

Бросая на сердце цветы.

И мы, с нею в ногу шагая,

Беседуем с небом на ты.

С приходом Октябрьской революции Хлебников не только путешествует по стране, но и работает как журналист в различных газетах, в Пятигорском и Бакинском отделениях РОСТА, в Политпросвете Волжско-Каспийского флота, пишет поэмы, стихи и воспоминания о пережитом. О событиях октября 1917 года он написал воспоминания «Октябрь на Неве» и поэму «Ночной обыск»; о событиях в Москве – в поэме «Сестры-молнии»; о Гражданской войне на Волге в 1918 году – в поэме «Ночь перед Советами» и воспоминаниях «Никто не будет отрицать этого…»; о событиях 1919—1920-х годов – в поэмах «Каменная баба», «Полужелезная изба», «Ночь в окопе» и в рассказе «Малиновая шашка». Куда ни заносила его судьба, Хлебников оставлял поэтические следы своего пребывания, поэмы или стихи о Кавказе или о Персии.

Но стихотворения становятся всё прозрачнее и яснее, их трудно отделить от реалистической поэзии, меньше поисков новых слов, почти совсем нет «зауми»:

Ах вы, сони! Что по-барски

Вы храпите целый день?

Иль мила вам жизни царской

Умирающая тень?

Иль мила вам плетки древней

Налетающая боль?

И в гостях цинги деревни

Опухающая голь?

В людях, вещах, явлениях Велемир Хлебников искал не просто предметы, а природу этих людей, вещей и явлений, их закономерности и связи. Он был конкретен и непосредствен в показе времени и обобщённо символичен. Его реализм, вбиравший в себя как историю, так и сегодняшнюю сиюминутность, исследователи относили к мифологическому реализму, сюда полновластно входили и фантастика, и символика.

В одном из последних произведений Велемира Хлебникова поэме «Ладомир» созданный им человек, по мнению исследователей, словно бы возвращается к самому себе, к своей изначальной природе, хотя вся его поэзия свидетельствует о будущем, о движении вперёд:

Опять волы мычат в пещере

И козье вымя пьет младенец,

И идут люди, идут звери

На богороды современниц.

Я вижу конские свободы

И равноправие коров:

Былиной снов сольются годы,

С глаз человека спал засов.

В декабре 1921 года, вернувшись в Москву, он уже понимал, что проживёт недолго. Весной 1922 года он вместе с художником Петром Митуричем уехал в деревню Санталово Новгородской губернии.

Он, обладая пророческим даром, знал о своей смерти: «Люди моей задачи часто умирают тридцати семи лет». 28 июня Виктор Владимирович Хлебников скончался.

Критики, учёные, писатели много раз говорили о достоинствах поэзии Велемира Хлебникова, о глубине его поэтических экспериментов. Всё яснее становился его вклад в отечественную поэзию, решительный подход к темам современности, обращение не только к узкой группе поэтов, но и к широкому читателю. В 1928 году В. Маяковский иронически упрекал своих коллег, что если раньше В. Хлебников обращался только к семерым товарищам-футуристам и его идеи заряжали поэтов, то сейчас академия хочет угробить его изданием классического стиха. Во вступительной статье к пятитомному собранию сочинений В.В. Хлебникова Юрий Тынянов отметил, что поэт создал ряд эпических поэм о современности и революции. А известный литературовед А.И. Метченко, вспоминая высказывания В.В. Маяковского о бескорыстии художника, писал: «Он восхищался им в Хлебникове, у которого «бессребренничество принимало характер настоящего подвижничества, мученичества за поэтическую идею».

Такой тип художника, несомненно, резко отличается от карьеристов и дельцов в искусстве… Называя Хлебникова одним из честнейших рыцарей поэтической идеи, Метченко говорил о нём как о беспомощном одиночке, далёком от людей и жизни. В конце двадцатых годов он приходил к выводу, что почти маниакальная деятельность Хлебникова представляет заблуждение с точки зрения борьбы за народное искусство (Метченко А.И. Творчество Маяковского 1925–1930 гг. М., 1961. С. 630).

Итогом характеристики В. Хлебникова могут служить оценки «Лексикона» и О. Мандельштама: «Написанная Х. незадолго до смерти «сверхповесть» «Зангези» является поэтическим сплавом поисков в сфере языка, мифологии, истории и математики, который он вел на протяжении всей своей жизни. В драматических сценах-диалогах Х. говорит устами Зангези, мудреца, пророка и поэта, о волнующих его культурно-исторических законах, например об уничтожении движущих сил и о всемогущем «звездном языке», основанном на алгебраических формулах, о возврате науки, поэзии и языка к мифологическому противостоянию. Хлебников написал даже не стихи, не поэмы, а огромный всероссийский требник-образник, из которого столетия и столетия будут черпать все, кому не лень… Он наметил пути развития языка, переходные, промежуточные, и этот исторически небывший путь российской речевой судьбы, осуществленный только в Хлебникове, закрепился в его зауми, которая есть не что иное, как переходные формы, не успевшие затянуться смысловой корой правильно и праведно развивающегося языка (Мандельштам О. Лексикон русской литературы XX века. С. 445–446). К этому добавим ещё несколько слов О. Мандельштама: «Когда прозвучала живая и образная речь «Слова о полку Игореве» – насквозь светская, мирская и русская в каждом повороте, – началась русская литература. А пока Велимир Хлебников, современный русский писатель, погружает нас в самую гущу русского корнесловия, в этимологическую ночь, любезную уму и сердцу умного читателя, жива та же самая русская литература, литература «Слова о полку Игореве». Русский язык так же точно, как и русская народность, сложился из бесконечных примесей, скрещиваний, прививок и чужеродных влияний… Хлебников во зится со словами, как крот, – между тем он прорыл в земле ходы для будущего на целое столетие… (О природе слова // Осип Мандельштам. Проза поэта. М., 2008. С. 194, 197).

Хлебников В. Собр. произведений: В 5 т. Сост. и предисл. Ю. Тынянов. М., 1928–1933.

Хлебников В. Стихотворения. Поэмы. Драмы. Проза. Сост. и предисл. Р. Дуганов. М., 1986.