Иван Сергеевич Шмелёв 3 октября (21 сентября) 1873 – 24 июня 1950

Иван Сергеевич Шмелёв

^{3 октября (21 сентября) 1873 – 24 июня 1950}

Родился в купеческой семье старообрядцев, которая строго соблюдала религиозные праздники. Прадед Иван Шмелёв ещё до нашествия Наполеона с молодой женой Устиньей покинул свои Гуслицы и обосновался в Москве на Калужской улице. Здесь был построен дом, где спустя семьдесят лет и родился Иван Сергеевич Шмелёв, который затем в своих произведениях опишет быт и обычаи купеческой семьи, опишет прабабку Устинью, даст яркий портрет своего деда и отца. Сергей Иванович женился на купеческой дочери Евлампии Гавриловне Савиновой, один за другим пошли дети – Софья, Мария, Николай, Сергей, Иван, Екатерина. Жили в достатке, принимали гостей и сами ходили в гости, оделяли бедных и неимущих. Жизнь отца, Сергея Ивановича, трагически оборвалась в 1880 году, когда он на необъезженной лошади упал и зацепился за стремя, а после этого скончался от сотрясения головного мозга. Семилетний Иван вместе с братьями и сёстрами получил благословение от умирающего отца 26 сентября 1880 года, в день Иоанна Богослова:

«…Мы сбились к изразцовой печке и смотрели на зелёные ширмы, за которыми был отец. На покрытом свежей скатерью столике лежали вынутые из кивотиков образа. Над ширмами на стене, над изголовьем дивана, горели в настеннике две свечи…

– Дети здесь… благослови их, Серёженька… – сказала матушка…

Отец выговорил чуть слышно:

– Не вижу… ближе… ощупаю…

Я знал… сейчас будет важное – благословение, прощание, прощание.

Слыхал от Горкина: когда умирают родители, то благословляют образом, на всю жизнь» (Шмелёв И. Лето Господне. Шмелёв И.С. Собр. соч.: В 5 т. М. 2004. Т. 4. С. 361).

Евлампия Гавриловна с помощью старшего приказчика Василия Косого вошла в дела, ей помогали две старших сестры Ивана, тётка. Прежнего благополучия не утратили. До гимназии с Иваном занимались приглашённые педагоги. Кругом были крестьяне, рабочие, купцы, от них Иван Сергеевич, обладавший феноменальной памятью, усвоил острый, богатый и неповторимый русский язык, которым свободно пользовался в своих сочинениях. В частном пансионе Шмелёв хорошо усвоил французский язык, чтение, арифметику. Получил образование в гимназии, очень много читал западных и отечественных писателей, увлекался чтением настолько, что начал отставать по геометрии и другим предметам. Писал стихи, поэмы, был интересным рассказчиком. Посещал театры, увлёкся музыкой, часами слушал игру своей сестры Марии, влюбился в её подругу голубоглазую Зосю, что вызвало иронические насмешки Марии и Зоси. Ему нравились девочки и женщины, проблема пола заговорила в нём с особой силой. В 1891 году он познакомился с будущей женой Ольгой Александровной Охтерлони. Отец – генерал Александр Александрович Охтерлони, участник обороны Севастополя во время Крымской войны 1854 года, выходец из шотландского аристократического рода, мать – дочь обрусевшего немца. Но вот, готовясь к выпускным экзаменам в гимназии, Иван Шмелёв вдруг представил перед собой события прошедшего лета, отложил Овидия и за вечер написал «большой рассказ», название которого как бы явилось само собой – «У мельницы». В «Русском обозрении» рассказ был напечатан в июле 1895 года. Потом, поступив на юридический факультет Московского университета, испытывал всё время большую тягу к литературе и искусству. Свадьба Ивана и Ольги состоялась 14 июля 1895 года в имении в селе Трахоньево в 70 верстах от Москвы. Ольга, как человек глубоко религиозный, уговорила Ивана Шмелёва поехать на Валаам посмотреть старинные места, побывать у монахов, увидеть их подлинную жизнь. Иван Шмелёв был потрясён простотой и скромностью монахов и всё увиденное и продуманное описал в серии очерков. Получилась любопытная книга, которую он предложил издать в «Русском обозрении», но там, прочитав, настаивали по цензурным соображениям изъять из рукописи около 30 страниц. Страницы эти были дороги Ивану Шмелёву, и он решил книгу очерков «На скалах Валаама» издать за свой счёт, но из этого ничего не вышло: цензор князь Н.В. Шаховской выбросил из книги 27 страниц «порнографии». Книга вышла в феврале 1897 года получила две положительные рецензии в «Русском богатстве» и в «Русской мысли» и отрицательную в «Новом слове», а после этого Иван Шмелёв надолго отошёл от литературных дел, увлёкшись сначала адвокатской карьерой, а потом получив должность чиновника особых поручений при Министерстве внутренних дел. Почти десять лет занимал должность налогового инспектора, встречаясь с десятками интересных и любопытных людей, объездив чуть ли не всю страну и накопив огромное число сюжетов для будущих повестей и рассказов. В 1897 году родился сын Сергей, потребовалась няня, а когда сын подрос, ему нужна была хорошая гимназия. Трёх тысяч рублей годовых Шмелёвым хватало, но он уже давно чувствовал, что душа его оскудевает, призвание его – быть профессиональным писателем, столько накопилось фактов и наблюдений, а во время чиновничьей службы ему не хватало времени даже на чтение газет. В автобиографии Иван Шмелёв писал: «Семь с половиной лет службы, разъезды по губернии столкнули меня с массой лиц и жизненных положений. Эти семь лет дали мне очень многое, заставили меня перечувствовать и многому дать оценку. Служба моя явилась огромным дополнением к тому, что я знал из книг. Это была яркая иллюстрация и одухотворение ранее накопленного материала. Я знал столицу, мелкий ремесленный люд, уклад купеческой жизни. Теперь я узнал деревню, провинциальное чиновничество, фабричные районы, мелкопоместное дворянство… В тревоге бродил я по тёмным комнатам квартиры по вечерам. Надо бросить это нудное чиновничье прозябание… И властно стояло в душе моей: надо, надо! Сломать, переломить эту пустую дорогу и идти, идти… на волю…» (Шмелёв И.С. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. М., 2004. С. 20).

В один вечер написал рассказ «К солнцу», послал его в журнал «Детское чтение», потом ещё рассказ, большую повесть. Когда это всё было напечатано, Шмелёв бросил службу.

Один за другим появляются рассказы и повести «Служители правды» (1906), «По спешному делу», «Вахмистр», «Жулик», повесть «Распад» в журнале «Русская мысль», в журнале «Трудовой путь» рассказы «Иван Кузьмич» (1907), «Гражданин Уклейкин» (1908), «В норе» (1909), «Под небом» (1910), «Под горами» (1910), «На том берегу» (1911). Из Владимира переехали в Москву в 1907 году, поселились на Полянке. Стал сотрудничать с газетами «Русские ведомости», «Биржевые ведомости», «Киевская мысль», «Русь», крупные вещи печатал в журналах «Русское богатство», «Современный мир», «Русская мысль». Появляется извечная тема отцов и детей, распад старых отношений, возникновение новых, конфликты, ссоры, вплоть до самоубийства. И всё это было показано в ярких образах и превосходным русским языком.

Эти повести и рассказы заметили Короленко и Горький, критик А. Горнфельд. В январе 1910 года А.М. Горький, прочитав рассказы «Гражданин Уклейкин», «В норе» и повесть «Распад», писал: «…эти вещи внушили мне представление о Вас как о человеке даровитом и серьёзном. Во всех трёх рассказах чувствовалась здоровая, приятно волнующая читателя нервозность, в языке были «свои слова», простые и красивые, и всюду звучало драгоценное, наше русское, юное недовольство жизнью. Всё это очень заметно и славно выделило Вас… из десятков современных беллетристов, людей без лица» (Горький М. Собр. соч.: В 30 т. 1955. Т. 29. С. 107). Книга рассказов и повестей 1906–1910 годов И. Шмелёва вышла в октябре 1910 года в издательстве «Знание».

Подводя творческие итоги раннего Ивана Шмелёва, В. Львов-Рогачевский озаглавил свою статью «Художник обездоленных» (Современный мир. 1912. № 11. С. 308–321). Писал Иван Шмелёв эти произведения в хорошем настроении: «Это настроение я назову – чувством народности, русскости, родного. Окончательно это чувство во мне закрепил Толстой. Его «Казаки и «Война и мир» меня закрутили и потрясли. И помню, закончив «Войну и мир», – это было в шестом классе, я впервые почувствовал величие, могучесть и какое-то божественное, что заключено в творениях писателей. Писатель – это величайшее, что есть на земле и в людях. Перед словом писатель я благоговел. И тогда, не навеянное уроками русского языка, а добытое внутренним опытом, встали передо мной как две великие грани Пушкин и Толстой», – писал он в своей автобиографии. (Шмелёв И.С. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. С. 17).

Иван Шмелёв начал набирать свою силу как художник в то время, когда новые течения в литературе были на пике своей популярности. Его считали «старовером». Шмелёв видел недостатки и провалы этих новых течений: «Национальны должны быть, по-моему, темы. – Писал он 10 апреля 1910 году одному из своих единомышленников. – Как национальна должна быть и литература, последнее время в молодых представителях своих ушедшая в какой-то тупик. Что сейчас национального, своего, родного в Андрееве, таланте большом? А в Сологубе? И в других? Под творениями их могут подписаться и англичанин и француз. Свидетельствует ли это о гениальности? Нет, это свидетельствует об обезличении литературы, об отсутствии у них основы, целостности, души живой. Или уж так далеко ушло время Пушкина, Гоголя, Тургенева, Толстого, Короленко, Чехова… Или уже пропало народа и наше… Потеряли и плоть, и кровь и облеклись в ткани холодных умозаключений, и страшных андреевских вопросов, и мистических переживаний, и легенд сологубовских? И быт пропал, и потерял народ свои жгучие боли, стремления, свои преступления, и перестали тискать и гнать, и родная природа погасила свои краски? Не по-прежнему в душах бродит и бурлит… и куда делась русская женщина? Не вся же она перелилась в бледно-больное отображение женщин Сологуба, этой клеветы на женщину? В страстно трепетную женщину – предмет притязаний Санина? Ведь это восковые фантазии кабинетных беллетристов, проезжающих из Питера в Ялту и обратно» (Сорокина О. Московиана. Жизнь и творчество Ивана Шмелёва. М., 2000. С. 58).

И эти мысли – лишь подтверждение всех его произведений, национальных и по форме, и по характерам, и по описаниям природы. В это время Иван Шмелёв и начал работать над повестью «Под музыку», опубликованной в 1911 году в сборнике «Знания» под названием «Человек из ресторана», которое писатель принял по совету А.М. Горького, и сделавшей имя автора знаменитым.

Самый чуткий к новинкам в литературе, К. Чуковский писал 23 октября 1911 года автору повести, что об этой поразительной повести весь Петербург кричит, все восхищаются, за последние десять лет не было ничего подобного. В критической статье «Русская литература» Корней Чуковский дал развёрнутую характеристику повести «Человек из ресторана»: «Реалист, «бытовик», никакой не декадент и даже не стилизатор, а просто «Иван Шмелёв», обыкновеннейший Иван Шмелёв написал, совершенно по-старинному, прекрасную, волнующую повесть, то есть такую прекрасную, что всю ночь просидишь над нею, намучаешься и настрадаешься, и покажется, что тебя кто-то за что-то простил, приласкал или ты кого-то простил. Вот какой у этого Шмелёва талант! Это талант любви. Он сумел так страстно, так взволнованно и напряжённо полюбить тех Бедных Людей, о которых говорит его повесть, – что любовь заменила ему вдохновение. Без неё – его рассказ был бы просто «рассказ Горбунова», просто искусная и мёртвая мозаика различных лакейских словечек, и в нём я мог бы найти тогда и подражание Достоевскому, и узковатую тенденцию («долой интеллигентов!»), и длинноты, и сентиментальность. Но эта великая душевная сила, которую никак не подделаешь, ни в какую тенденцию не вгонишь, она всё преобразила в красоту. Рассказ для меня – безукоризнен, я бы в нём не изменил ни черты, даже самые его недостатки кажутся мне достоинствами» (Ежегодник газеты «Речь» за 1911, 1912 гг. С. 441, см. также: Шмелёв И.С. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. С. 5).

Яков Софронович Скороходов, от имени которого ведётся повествование, просто и ёмко рассказывает о своей работе в известном в Петербурге ресторане, о своей семье, о сыне, который увлёкся передовыми идеями, о дочери, которой так хочется независимой и богатой жизни – ей скучно с родителями, она мечтает о новой судьбе, рассказывает о том, что происходит изо дня в день в ресторане, о пороках и двойной морали богатых посетителей ресторана. Дома он хозяин, а в ресторане «маленький человек», официант, зависящий от любого желания клиента. Получал чаевые, но никогда не унижал своё достоинство, чаевые он получал за свою добросовестную работу. С первых страниц повести официант Скороходов после «очень горячего разговора» с сыном «Колюшкой», упрекнувшим отца в том, что «всякий негодяй может ткнуть пальцем», «пятки им лижешь за полтинники», признаётся: «А?! Упрекал меня за полтинники! А ведь он вырос-то на эти полтинники, которые я получал за всё – и за поклоны, и за услужение разным господам, и пьяным, и благородным, и за разное! И брюки на нём шились на эти полтинники, и курточки, и книги куплены, которые он учил, и сапоги, и всё!.. Я-то всего повидал. Когда раз в круглой гостиной был сервирован торжественный обед по случаю прибытия господина министра, и я с прочими номерами был приставлен к комплекту, сам собственными глазами видел, как один важный господин, с орденами по всей груди, со всею скоростью юркнули головой под стол и подняли носовой платок, который господин министр изволили уронить. Скорей моего поднял и даже под столом отстранил мою руку… Я-то, натурально, выполняю своё дело, и если подаю спичку, то подаю по уставу службы, а не сверх комплекта…» (Там же. Т. 1. С. 22–23). Официант Скороходов рассказывает много интересных эпизодов, которые свидетельствуют о социальных противоречиях в современном ему русском обществе, и не зря Николай мечтает перестроить это общество, и не зря его преследуют за эти намерения жандармы. О переменах идут разговоры.

В повести «Росстани» рассказано о том, как разбогатевший Данила Степанович к старости стал изнемогать в Москве, «стал прихварывать и киснуть», его сын Николай Данилович хорошо вёл дела, а у него то ноги болели, то сон пропадал. Предлагали ему заграничное лечение, но он отказался и задумал поехать на родину. Сын съездил в Ключевую, отремонтировал дом, завёл хозяйство, нанял работников. И вот Данила Степанович приехал в родную Ключевую под око обрадованной сестры Арины, у которой бывали и внуки его. Вся жизнь его прошла перед ним. Видел он, как греется на завалинке его сосед Семён Иваныч Морозов, а сейчас имя его стёрлось из памяти, стёрлись черты «особливого человека»: «Оставил он в прошлом все отличавшие его от прочих людей черты, оставил временное, и теперь близкое вечному начинало проступать в нём… и уже чуяли в нём зоркие бабьи глаза близкое смёртное, тронувшее землёй лицо» (Там же. Т. 1. С. 162). Ну как не поговорить с этим соседом, почти ровесником, да и сын его работает у Николая Даниловича. При виде Данилы Степановича Семён Морозов снимает шапку, он почти ничего не слышит, они с трудом вспоминают прошедшую жизнь. Данила Степанович радуется увиденному, поют соловьи, вот он рассердился, когда увидел, как «неумело, по-бабьи» копает Степан, взял лопату, копнул два раза, устал: «На земле живёшь, а земного дела не знаешь!» По календарю и по приметам высчитал, что он проживёт здесь двенадцать лет. И события мелькают одно за другим, и он видит, как жизнь прекрасна и удивительна. Но приметы не помогли: смерть наступила мгновенно и неотвратимо, так в кресле, посматривая на свежие огурчики, и скончался. А накануне оделял всех нищих и скорбящих своими подарками.

Вскоре Ивана Шмелёва поставили в один ряд с талантливыми И. Буниным, А. Куприным, С. Сергеевым-Ценским, Б. Зайцевым, А.Н. Толстым.

В 1912 году издательство «Знание», несколько лет существовавшее без редакторского диктата А.М. Горького, в то время как Пятницкий не справился с делами, завершило свою деятельность. Но «Среда» существовала, и вот несколько писателей-реалистов из этого общества, Н.С. Ангарский (Клестов), И. Белоусов, И. Бунин и Юлий Бунин, Шмелёв, Вересаев, Крашенинников, Серафимович, Телешов и Тимковский, создали издательство писателей в Москве и зарегистрировали его как «Книгоиздательство писателей в Москве – Торговый дом «Д.Я. Голубов и С.Д. Махалов», как коммерческое предприятие во главе с членами товарищества «Среда» Голубовым и Махаловым. Сначала вышел сборник издательства «Слово», в котором В. Вересаев заявил, что новое издательство намерено издавать произведения, в которых будет изображена современная жизнь в её социальных противоречиях и конфликтах, с её современными образами человека и природы. Критики тут же признали, что это будет издательство писателей-реалистов. Так появился «Суходол» Ивана Бунина, «Человек из ресторана» Ивана Шмелёва и «Избранные рассказы» Ивана Новикова (1877–1959, сын помещика, автор романов «Пушкин в Михайловском» (1936), «Пушкин на юге» (1943), затем оба романа вышли под общим названием «Пушкин в изгнании» (1947).

Заявив о себе как о коммерческом предприятии, книгоиздательство за три предвоенных года выпустило три тома сочинений Ивана Шмелёва, дав ему возможность поехать на Кавказ летом 1913 года. А вернувшись в Москву, Шмелёв задумал написать пьесу «Догоним солнце». Ольга Сорокина рассказывает об увлечении Ивана Шмелёва драматургией, о постановке его пьес в театрах, но тут же приводит и письмо Леонида Андреева, в котором «резко и безапелляционно» говорится об этих пьесах: «Подтвердилось то, что я писал о затхлости московской жизни: до чего затхлы эти «Паи» (пьеса «На паях» И. Шмелёва. – В. П.), точно открыл шкаф с дедовским платьем или к букинисту забрёл. До чего ужасны эти светлые личности, до чего человек отстал на своём Коровьем Валу (угол 3-го и 4-го Коровьих переулков), до чего разительно отсутствуют высшие цели и высшее сознание. Точно горохом из детского пистолетика, стреляет и сам падает. Так я и Шмелёву написал, жаль будет, если рассердится: он очень хороший человек и большой талант. Но ободран жизнью и мнителен» (Реквием. С. 126).

Шмелёв был и в самом деле мнителен. Здесь уместно упомянуть и о некоторых других чертах его характера: «о глубокой чувствительности, которая скрывалась под ничем особо не привлекательной внешностью, о добродушном юморе и понимании людей. К этому следует добавить чрезвычайный дар живой, острой речи. Нервный, страстный, легко загорающийся по поводу как серьёзных, так и пустячных причин и очень общительный – вот каким запомнился Шмелёв своим современникам… Судьба маленькой птички, выпавшей из гнезда, волновала его не меньше крупного политического конфликта» (Сорокина О. Московиана. Жизнь и творчество Ивана Шмелёва. С. 72–73).

Журнал «Северные записки», как только началась война с Германией, поручил Ивану Шмелёву написать ряд очерков об отношении к войне крестьянства. Он бывал в некоторых деревнях, расспрашивал крестьян, ловил слухи, собирал материалы о войне, а в итоге получилась книга очерков и рассказов «Суровые дни», куда вошли «На крыльях», «На пункте», «Лошадиная сила», «Развязка», «Ожидание», «Под избой», «Знамения», «Оборот жизни», опубликованные сначала в журнале «Северные записки», а потом в седьмом томе Собрания сочинений в 8 томах, изданном в 1916 году «Книгоиздательством писателей» в Москве. Жизнь круто изменилась, деревня перестраивалась, женщины провожали своих мужей и сыновей, а потом приходили извещения о смерти близких, отсюда горькие переживания родителей и жён. Шмелёв правдив в своих очерках и рассказах. И многие неудобства войны омрачили жизнь И. Шмелёва. Сын Сергей Шмелёв был призван в армию, Окончив артиллерийскую школу, юноша в чине прапорщика был отправлен на фронт. В письме сыну Шмелёв сообщает 12 января 1916 года, что «эта проклятая война» удручает его, у него упадочное настроение, никак не может начать работу. В это время И. Шмелёв работал над рассказом «Лик скрытый», опубликованным сначала в сборнике «Слово», а затем в восьмом томе «Книгоиздательства писателей» в 1916 году, в который во шли рассказы 1915–1916 годов: «Забавное приключение», «История», «Загадка», «Пианино», «Три часа», «В Калинове». В рассказе «Лик скрытый» рассказано о переживаниях подпоручика Сушкина, когда он во время отпуска с фронта думает о Наташе, о том, как он с ней познакомился, подружился, они год не виделись, но она всё та же – юная и прекрасная. В поезде он узнал, что в одном купе с ним едет легендарный капитан Шеметов, совершивший немало подвигов во время войны, а сейчас, в разговоре с ним, глубоко рассуждает о философии жизни, вспоминает доктора, который ищет смерти, перед войной у него утонул единственный сын, студент, жена отравилась от горя, а он пошёл на войну, чтобы найти смерть, а смерть не приходит, вспоминает Достоевского, у которого «тонкие инструменты», он «мог прикасаться к Правде». А в жизни действует «закон Великих Весов», «Громаднейшие Весы, а точность необычайная. Закон тончайшего равновесия» (Шмелёв И.С. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. С. 345–347). Капитан знает о личной ответственности, а теперь, на фронте, узнал об ответственности «круговой поруки». Капитан молод, а от своих мыслей он постарел, фронт безжалостен, и при второй встрече с подпоручиком Сушкиным он понял, что и у Сушкина несчастье, о котором мы уже знаем: его Наташа уже вышла замуж и уехала в Ташкент, настолько он изменился от страданий. Рассказ «Лик скрытый», по мнению критиков и литературоведов, один из самых сильных в числе дореволюционных рассказов Ивана Шмелёва.

Февральскую революцию Шмелёв принял с большими надеждами на свободу во всех отношениях, свободу слова, свободу собраний, одним из первых распоряжений Временного правительства было – амнистировать всех политических заключённых. Но потом события развернулись так, что породили сомнения в чуткой душе писателя. В июне 1917 года Шмелёвы были в Крыму, в Алуште у С. Сергеева-Ценского. Писатель думал купить усадьбу в Крыму, настолько здесь было хорошо. Так он и сделал в июне 1918 года, как только Сергей Шмелёв вернулся с фронта. С декабря 1917 по октябрь 1919 года Иван Шмелёв написал несколько сказок – «Панкрат и Мутный», «Степное чудо», «Преображенец», «Весёлый барин», «Всемога», «Инородное тело», «Сладкий мужик», в которых подверг острой критике революционные перемены. В «Сладком мужике» Иван Шмелёв жёстко написал о тех писателях, которые наслаждаются двойной жизнью: живут барской жизнью, а пишут плаксивые сочинения о мужиках. Вот и прислали ему сахарного мужика шести пудов весом. Поставил он его в своём кабинете, а дети прибегают к нему и лижут, да и сам он иногда лизнет. Вот и обвалился Сладкий мужик прямо ему на голову. «Прибежала жена – ах-ха – а ни мужика, ни барина: одни куски» (Там же. Т. 1. С. 452).

Но беспокоила Шмелёвых только судьба Сергея, раненного, отравленного газами на войне, офицера Добровольческой армии, заболевшего чахоткой и освобождённого от воинской службы. В Алуште, где находился Сергей Шмелёв, чекисты объявили, что все офицеры должны явиться на регистрацию, Шмелёв был взят из лазарета, доставлен в Феодосию, месяц продержали в подвале, где морили голодом, а потом без суда и следствия погнали ночью за город и расстреляли вместе с другими офицерами. В Крыму установилась власть чекистов под руководством Михельсона, венгерского коммуниста Бэлы Куна и Розалии Землячки, которым Дзержинский дал всю полноту власти. Шло полное уничтожение русских офицеров, чиновников, фабрикантов. «Нельзя пролить более человеческой крови, – писал по горячим следам событий историк С.П. Мельгунов ещё в 1923 году, – чем это сделали большевики; нельзя себе представить более циничной формы, чем та, в которую облечён большевистский террор. Это система, нашедшая своих идеологов; это система планомерного проведения в жизнь насилия, это такой открытый апофеоз убийства, как орудия власти, до которого не доходила ещё никогда ни одна власть в мире. Это не эксцессы, которым можно найти в психологии гражданской войны то или иное объяснение» (Мельгунов С.П. Красный террор в России. 1918–1923. 4-е изд. Нью-Йорк, 1989. С. 6). Всем белым офицерам командовавший революционными армиями Фрунзе гарантировал «амнистию». Но чекисты действовали по другим указаниям. Известный венгерский журналист и коммунист Бэла Кун вспоминал: «Троцкий сказал, что не приедет в Крым до тех пор, пока хоть один контрреволюционер останется в Крыму; Крым – это бутылка, из которой ни один контрреволюционер не выскочит, а так как Крым отстал на три года в своём революционном движении, то быстро подвинем его к общему революционному уровню России…»

И «подвинули» ещё неслыханными массовыми расстрелами. Не только расстреливали, но и десятками зарубали шашками. Были случаи, когда убивали даже в присутствии родственников. «Война продолжится, пока в Красном Крыму останется хоть один белый офицер», так гласили телеграммы заместителя Троцкого в Реввоенсовете Склянского» (Там же. С. 66). Это был, как пишут исследователи и критики, сознательный геноцид. В этих условиях Шмелёвы прожили почти полтора года. «Свидетельствую: я видел и испытал все ужасы, выжив в Крыму с ноября 1920 года по февраль 1922 года, – писал Шмелёв адвокату Оберу, защитнику Конрада (белогвардейцу, расстрелявшему торгового представителя Советского Союза В. Воровского, причастного к отмыванию «немецких» денег для пролетарской революции. – Если бы случайное чудо и властная Международная комиссия могла бы получить право произвести следствие на местах, она собрала бы такой материал, который с избытком поглотил бы все преступления и все ужасы избиений, когда-либо бывших на земле» (Кутырина Ю.А. Трагедия Шмелёва // Возрождение. 1956. Т. 59. С. 135).

В это время Бунин присылает Шмелёву приглашение выехать за границу. Вскоре И. Шмелёв после обычных хлопот выехал сначала в Берлин в 1922 году, потом в Париж.

«Поддавшись безмерному горю утраты, – писал один из лучших знатоков русской эмиграции Олег Михайлов, – Шмелёв переносит чувства осиротевшего отца на свои общественные взгляды и создаёт пронизанные трагическим чувством обречённости рассказы-памфлеты и памфлеты-повести – «Каменный век» (1924), «На пеньках» (1925), «Про одну старуху» (1925). В этом ряду, кажется, и «Солнце мёртвых» (1923), произведение, которое сам автор назвал «эпопеей».

Уже эта повесть по праву может быть названа одной из самых сильных вещей Шмелёва. Вызвавшая восторженные отклики Т. Манна, А. Амфитеатрова, переведённая на двенадцать языков, принёсшая автору европейскую известность, она как бы «плач о России», трагический эпос о Гражданской войне. На фоне бесстрастной в своей красоте крымской природы страдает и гибнет всё живое – птицы, животные, люди. Жестокая в своей правде, повесть «Солнце мёртвых» написана с поэтической, дантовской мощью и наполнена глубоким гуманистическим смыслом. Она ставит вопрос вопросов: о ценности личности в пору великих социальных катастроф, безмерных и зачастую бессмысленных жертвах, принесённых Молоху Гражданской войны.

И всё же против русского человека Шмелёв не озлобился, хоть и многое в новой жизни проклял. О Шмелёве этой поры – о человеке и художнике – писал мне близко знавший его Борис Зайцев: «Писатель сильного темперамента, страстный, бурный, очень одарённый и подземно навсегда связанный с Россией, в частности с Москвой, а в Москве особенно – с Замоскворечьем. Он замоскворецким человеком и остался и в Париже, ни с какого конца Запада принять не мог. Думаю, как и у Бунина, у меня, наиболее зрелые произведения написаны здесь. Лично я считаю лучшими его книгами «Лето Господне» и «Богомолье» – в них наиболее полно выразилась его стихия…» «Очень мучительна натура, сверхнервы, а тут ещё трагическая эпоха – всё это сделало из него отчасти фигуру из Достоевского. Темперамент и внутренний напор у него были большие, замоскворецкий оттенок навсегда остался, дарование большое, несколько исступленное и собою мало владеющее. Именно во второй половине жизни облик его, язык (своеобразный по ритму, вроде какого-то «сказа»), всё это ярче и сильнее выразилось» (Михайлов О.Н. От Мережковского до Бродского. М., 2001. С. 123–124. Письма Б. Зайцева от 7 июля 1959 года и 1 декабря 1960 года; архив О.Н. Михайлова).

С первых же страниц повесть «Солнце мёртвых» потрясает эпизодами и фактами, в которых передан весь ужас и бесчеловечность. Снятся И. Шмелёву «странные» и «пышные сны», будто он ходит по залам дворца, тысячи комнат, груды цветов, он с великой мукой ищет кого-то, видит странных людей: «С лицами неживыми, ходят, ходят они по залам в одеждах бледных… Что-то мне говорит, – я чую это щемящей болью, что они прошли через страшное, сделали с ними что-то, и они – вне жизни, уже – нездешние… И невыносимая скорбь ходит со мной в этих, до жути роскошных, залах…» (Там же. Т. 1. С. 455–456). А проснувшись, он сталкивается с реальными жуткими картинами. Голод. Нет топлива на зиму. «Как каторжанин-бессрочник, я устало надеваю тряпьё, – милое моё прошлое, изодранное по чащам. Каждый день надо ходить по балкам, царапаться с топором по кручам: заготовлять к зиме топливо…» (Там же. Т. 1. С. 456). Потом расскажет о бродяге-павлине, который никому не нужный, потом – о корове Тамарке, потом – обо всём, что окружает его, и повсюду – голод, пустыня, безрадостное житьё. Рассказчик даёт Ляле «маленькую лепёшку», она сначала отказывается, «у самих мало», а потом мчится к пятигодовалому брату и отдаёт ему пол-лепёшки, а Володя «кричит звонко-звонко»: «Ба-а-ль-шо-е!.. спа-сибочко… ба-аль-шо-е!..» (Там же. С. 474). В главе «Что убивать ходят» автор рассказывает о тех, кто захватил власть и распоряжается жизнью людей как хочет. Вот музыкант Шура. От него, «как от стервятника, пахнет кровью», он наслаждается жизнью, приглашает к себе «женщин весёлых, поигристей», расплачивается «мукою… солью». «Вернулась давняя жизнь, пещерных предков… Да, дожди… и в этих дождях приехали туда, в городок, эти, что убивать ходят… Везде: за горами, под горами, у моря, – много было работы. Уставали. Нужно было устроить бойни, заносить цифры для баланса, подводить итоги. Нужно было шикнуть, доказать ретивость пославшим, показать, как «железная метла» метёт чисто, работает без отказу. Убить надо было очень много. Больше ста двадцати тысяч. И убить на бойнях.

Не знаю, сколько убивают на чикагских бойнях. Тут дело было проще: убивали и зарывали. А то и совсем просто: заваливали овраги. А то и совсем просто-просто: выкидывали в море. По воле людей, которые открыли тайну: сделать человечество счастливым. Для этого надо начать – с человеческих боен.

И вот – убивали, ночью. Днём… спали. Они спали, а другие, в подвалах, ждали. Целые армии в подвалах ждали. Юных, зрелых и старых – с горячей кровью. Недавно бились они открыто. Родину защищали. Родину и Европу защищали на полях прусских и австрийских, в степях российских. Теперь, замученные, попали они в подвалы. Их засадили крепко, морили, чтобы отнять силы. Из подвалов их брали и убивали.

Ну, вот. В зимнее дождливое утро, когда солнце завалили тучи, в подвалах Крыма были свалены десятки тысяч человеческих жизней и дожидались своего убийства. А над ними пили и спали те, что убивать ходят. А на столах пачки листков лежали, на которых к ночи ставили красную букву… одну роковую букву. С этой буквы пишутся два дорогих слова: Родина и Россия. «Расход» и «Расстрел» – тоже начинаются с этой буквы. Ни Родины, ни России не знали те, что убивать ходят. Теперь ясно» (Там же. Т. 1. С. 479).

А заканчивает автор, с грустью похоронив маленькую Торпедку, гневными словами к тем, кто сидит в мягких креслах и курит сигары: «Я знаю, как ревниво глядитесь вы в трескучие рамки листов газетных, как жадно слушаете вы бумагу! Вижу в ваших глазах оловянное солнце, солнце мёртвых. Никогда не вспыхнет оно, живое, как вспыхивало даже в моей Торпедке, совсем незнайке! Одно вам брошу: убили вы и мою Торпедку. Не поймёте. Курите свои сигары» (Там же. С. 481).

«Солнце мёртвых» И. Шмелёв начал в Париже, а закончил в Грассе, куда по приглашению Буниных Шмелёвы приехали в июне 1923 года. У Буниных бывали Мережковские, А.В. Карташёв, Н.Я. Рощин, Л. Зуров. Завязалась переписка с Куприным, Кутыриной, спорили с Буниным. Приехавший в Париж Ангарский привёз Шмелёву двадцать фунтов стерлингов за переиздание его произведений, но Шмелёв, с благодарностью вспоминая его поручительство, возвращаться в Россию отказался, он хочет оставаться «свободным писателем».

И. Шмелёв даёт слово одному из моряков, который вспоминает тех, кто расстреливал арестованных тысячами: «…Сколько-то тыщ. И всё этот проклятый… Бэла Кун. А у него полюбовница была, секретарша, Землячка прозывается, а настоящая фамилия неизвестна… вот зверь, вот стерьва! Ходил я за одного хлопотать… показали мне там одного, главного чекиста… Михельсон, по фамилии… рыжеватый, тощий, глаза зелёные, злые, как у змеи… главные эти трое орудовали… без милосердия! (Там же. С. 588). И ещё одна глубокая авторская мысль, пришедшая ему тогда, когда он вспомнил, что «янтарное, виноградное своё имя» Ялта потеряла, переименовали в Красноармейск: «Новые творцы жизни, откуда вы?! С лёгкостью безоглядной расточили собранное народом русским! Осквернили гроба святых и чуждый вам прах Благоверного Александра, борца за Русь, потревожили в вечном сне. Рвёте самую память Руси, стираете имена-лики. Самое имя взяли, пустили по миру, безымянной, родства не помнящей. Эх, Россия! Соблазнили тебя – какими чарами? Споили каким вином?!. Много без роду и без креста, – жаждут, жаждут… А вы, несущие миру новое, называющие себя вождями, любуйтесь и не отмахивайтесь. Пафосом слов своих оплакиваете страждущих?.. Жестокие из властителей, когда-либо на земле бывших, посягнули на величайшее: душу убили великого народа! Гордые вожди масс, воссядете вы на костях их с убийцами и ворами и, пожирая остатки прошлого, назовётесь вождями мёртвых» (Там же. С. 525–526).

«Солнце мёртвых» было опубликовано в сборнике «Окно» в издательстве «Возрождение» в Париже. И чуть ли не сразу в журналах и газетах появились отклики на повесть. Шведская писательница Сельма Лагерлёф написала Шмелёву, что она восхищается его талантом художника и печалит её то, что всё, что описано в повести, произошло на наших глазах и в Европе. Герхард Гауптман в письме Шмелёву признал его талант, способный «проникнуть в суть зыбкого социального строения и человеческой натуры вообще» (Архив И.С. Шмелёва. Цит. по: Сорокина О. Московиана. Жизнь и творчество Ивана Шмелёва. С. 147–148).

19 февраля 1928 года опубликовала рецензию на повесть газета New York Times, в которой говорилось, что Иван Шмелёв «с большой выразительностью передаёт весь ужас и всю боль, чем всё красноречие и пиротехника Карлейля в его «Французской революции» (Сорокина О. Московиана. Жизнь и творчество Ивана Шмелёва. С. 147).

Александр Амфитеатров писал о повести «Солнце мёртвых»: «Её общественное и общечеловеческое значение поглотило в ней литературу. Ибо более страшной книги не написано на русском языке… Покойный Леонид Андреев пугал, пугал, а мы не пугались. А Шмелёв не пугает, а только рассказывает день за днем… – и страшно! За человека страшно» (Амфитеатров А. Страшная книга // Возрождение. 1926. 17 ноября). В советской прессе – только отрицательные оценки: И. Аксёнов написал, что эта повесть «одна из самых остервенелых противосоветских агиток в белой литературе» (Печать и революция. 1923. № 6); Николай Смирнов дважды высказал свои оценки, в «Красной нови» признал талант Шмелёва, отметив в повести лишь «злобную мстительность» (1924. № 3), а через два года Смирнов отказал ему в таланте: «Все его произведения есть нечленораздельное завывание кликуши» (Новый мир. 1926. № 6); А. Воронский назвал повесть «совершенно исключительным пасквилем на республику Советов» (Прожектор. 1925. № 13); Д. Горбов назвал все послереволюционные произведения И. Шмелёва «омутом живучего безобразия» (Красная новь. 1926. № 7).

16 февраля 1924 года состоялся литературный вечер русских писателей в Париже, задумали объединить свои силы и организовать своего рода клуб «Русский Дом». С программной речью «Миссия русской эмиграции» выступил Иван Бунин, потом профессор А. Карташёв («Смысл непримиримости»), И. Шмелёв («Душа родины»), Н. Кульман («Культурная роль эмиграции»). «Но на первом же собрании, – писала О. Сорокина, – произошли распри политического характера. В упрёк собранию было высказано, что Дом-де будет слишком «правый» и что речи, произносившиеся на собрании, имели откровенно правую окраску. Шмелёв возмутился, указав, что стыдно бояться таких слов, как «правый», – нужно искать правду в её целостности, и если её сейчас видишь в обострённом чувстве национального, которое могут назвать «национализмом», нельзя придавать тенденциозного значения словам, а надо проникать в суть явления, ничего не боясь. Это Иван Шмелёв и делал во всём своём творчестве. К его мнению присоединился Карташёв, резко разойдясь с Зинаидой Гиппиус. Последняя упрекала Карташёва в том, что он служит правым, а тот в долгу не остался и сказал: «А вы говорите левые пошлости» (Сорокина О. Московиана. Жизнь и творчество Ивана Шмелёва. С. 154).

И. Шмелёв неустанно поднимал вопрос о творческой национальной мысли. Близко сошёлся с редактором газеты «Возрождение» Петром Бернгардовичем Струве, который поддерживал Шмелёва не только в политических вопросах, но и литературных, о чём свидетельствует возникшая между ними переписка (Мосты. 1958. № 1 и др.).

Иван Шмелёв опубликовал много рассказов и повестей в различных сборниках, журналах, газетах. Однако здоровье слабело, давала о себе знать язва желудка, и он подолгу проводил в постели. На лето стали выезжать в Капбретон, где познакомился с Деникиными, философом И. Ильиным, с поэтом Константином Бальмонтом, которого в России недолюбливал, а тут крепко подружился.

Поразила И. Шмелёва экранизация повести «Человек из ресторана» в России, поразила своей халтурностью и просто хулиганским отношением к тексту и творческим замыслам писателя. Но это было как бы личное оскорбление его самолюбия. А вот когда в октябре 1928 года советское правительство устроило аукцион распродажи русских национальных богатств в доме Лепке в Берлине, это потрясло Ивана Шмелёва. Он написал письмо Томасу Манну, приложил письмо президенту Германии Гинденбургу. В письме Томасу Манну, опубликованному в газете «Возрождение» 26 октября 1928 года, говорилось:

«Дело идёт о постыднейшем, против чего должен был восстать весь культурный мир и что не тревожит совесть этого всего мира… Вы, я верю, не можете допустить спокойно, чтобы Ваша страна стала поприщем – сильнее сказать, разбойничьим майданом, где без зазрения совести и громогласно могут распродаваться ценнейшие из сокровищ, собранные веками и силами России, украденные у неё насильниками и воровски доставленные на германский рынок…

Скажите же, прикажите же, дорогой Томас Манн, – и Вас услышат в Германии… Ваш голос останется в нашем сердце, как голос совести, как голос долга, как знамение великой духовной связи между нашими народами».

В ответ Томас Манн написал: «Аукцион прошёл, и постфактум объявить, что теперь, зная, в чём дело, мне, как немцу, за него стыдно, было бы делом напрасным. Какая бессмыслица и какое неприличное отсутствие логики с обеих сторон! Коммунистическая Россия продаёт национализированные ценности иностранному капиталу. Германия, где понятие частной собственности ещё священно, позволяет у себя, несмотря на это, продавать отобранные у собственников ценности. Что Вы хотите: les affairs sont les affairs (Дела есть дела (франц.), это положение более всего отвратительно, внедуховно, по ту сторону добра и зла» (Сорокина О. Московиана. Жизнь и творчество Ивана Шмелёва. С. 172–173).

Вокруг этого аукциона много было скандального, но это не помешало этому постыдному мероприятию.

Иван Шмелёв опубликовал романы и повести «История любовная» (1929), «Солдаты» (1930), «Въезд в Париж. Рассказы и публицистика (1924–1930), «Богомолье» (1931), «Няня из Москвы» (1933), «Пути небесные» (1935–1947), а мысли его всё время возвращались к давно задуманным религиозно-бытовым произведениям «Лето Господне» (1934–1944) и «Богомолье», в которые он мог бы целиком погрузиться, вспоминая своё детство и юность, вспоминая тех, кто окружал его и своим примером воспитывал в нём свободный дух и непреклонность.

Иван Шмелёв написал много писем – Ивану Ильину, Бунину, Деникиным, есть превосходные публицистические выступления, отличные воспоминания, «Как я узнавал Толстого», «Как я стал писателем», «Как я встречался с Чеховым», «Как нам быть? (Из писем о России)», «Похоть» совести» – всё это лишь дополняет многоцветный художественный портрет выдающегося писателя, оставившего неизгладимый след в русской литературе.

В 1933 году Александр Иванович Куприн написал небольшой литературный портрет Ивана Сергеевича Шмелёва к его 60-летию, отметив, что это «возраст мудрости, прозорливости, спокойных, обдуманных решений, беспристрастного творчества, веских слов и умной доброй улыбки». А в заключение, воздав должное хозяйственным талантам Шмелёва, Куприн написал:

«Шмелёв теперь – последний и единственный из русских писателей, у которого ещё можно учиться богатству, мощи и свободе русского языка… Шмелёв… коренной прирождённый москвич, с московским говором, с московской независимостью и свободой духа. Вот почему большинство произведений Ивана Сергеевича имеют место в Москве…

Эх! Если станешь прилежно всматриваться в теперешних писателей, то без труда найдёшь: кто у кого учился, кто у кого заимствовал, кто кому подражал. У Шмелёва только один помощник, это – ШМЕЛЁВ. Его узнаёшь сразу, по первым строкам, как узнаёшь любимого человека издали по тембру голоса. Вот почему Шмелёв останется навсегда вне подражания и имитации. Бог дал ему редкий свой дар – печать милосердного и великого таланта – спокойный, задушевный юмор» (Куприн А.И. Голос оттуда. 1919–1934. М., 1999. С. 627–628).

Шмелёв И.С. Собр. соч.: В 5 т. М., 2004.

Сорокина О. Московиана. Жизнь и творчество Ивана Шмелёва. М., 2000.

Михайлов О.Н. От Мережковского до Бродского. М., 2001.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.