Вячеслав Яковлевич Шишков 3 октября (21 сентября) 1873 – 6 марта 1945
Вячеслав Яковлевич Шишков
3 октября (21 сентября) 1873 – 6 марта 1945
Родился в обеспеченной купеческой семье. Получил образование в Вышневолоцком техническом училище. Во время практики работал в Новгородской и Вологодской губерниях. Большое влияние на духовный облик молодого специалиста оказало знакомство со священником Иоанном Кронштадтским во время путешествия по Пинеге. Много лет Шишков работал сначала в европейской части, а с 1894 года в течение двадцати лет руководил экспедициями по изучению проблем сибирских рек. И все это время не пропадала его тяга к литературному труду, во время работ он записывает, по словам биографов, 80 песен и три отрывка из былин, которые поразили его красотой и самобытностью. Может быть, тогда у него мелькнула мысль написать об этом, может быть, зародилась мечта о романе «Угрюм-река». Кого он только не встретил, с кем он только не разговоривал о судьбе России и собственной его судьбе! Все произведения Шишкова первой поры пропитаны жизненными соками, добыты из его необыкновенной жизни, а характеры взяты из самых глубин русской жизни. Сначала он писал статьи и очерки, но познания не укладывались в сухую информацию, жизнь толкала его к более высоким художественным размышлениям. Так возникли рассказы «Помолились» (Заветы. 1912. № 2), «На севере» (Сибирская жизнь. 1912. 4 ноября), «Холодный край» (Красная нива. 1923. № 4), «Краля» (Заветы. 1913. № 2), «Чуйские были» (Ежемесячный журнал. 1914. № 2), «Ванька Хлюст» (Ежемесячный журнал. 1914. № 10), «Суд скорый», «На Бие» (Алтайский альманах. СПб., 1914), «Колдовской цветок» (Отечество. 1915. № 8) – все эти рассказы свидетельствовали о том, что в русской литературе появился писатель, который берёт свои сюжеты со дна русской жизни и глубоко исследует её, добираясь до корня её сложных и противоречивых проблем. Автор, выслушав откровенные рассказы своих персонажей («Краля», «Ванька Хлюст» и др.), задумывается над тем, как им «всплыть на божий свет». В. Шишкова, столкнувшегося в своей повседневной трудовой жизни с таким ворохом житейских проблем, что они казались неразрешимыми, прежде всего мучают просветительские, гуманистические, философские вопросы. Но светлый взгляд пожившего художника всегда побеждал в нём, традиции великой русской литературы всегда стояли перед ним.
«Сибирский сказ» – первый сборник его прозы – вышел в 1916 году.
Крупным художественным произведением В. Шишкова до революции была повесть «Тайга» (Летопись. 1916. № 7—11), над которой он начал работать ещё с 1914 года. Огромный опыт общения с крестьянами, с которыми он постоянно работал в эти экспедиционные годы, их характеры, их рассказы, собственные наблюдения дали ему возможность показать сложности и противоречия сибирской деревни того времени, с их заботами, праздниками, пьянством, отрезвлением. В. Шишков много повидал доброго и злого в человеке, наблюдал постоянную борьбу светлого и тёмного, Зла и Добра в человеке.
«Кедровка – деревня таёжная, – начинает своё повествование В. Шишков. – Всё в ней было по-своему, по-таёжному. И своя правда была – особая, и свои грехи – особые, и люди в ней были другие. Не было в ней простору: кругом лес, тайга со всех сторон нахлынула, замкнула свет, лишь маленький клочок неба оставила» (Шишков В.Я. Собр. соч.: В 8 т. М., 1983. С. 203). Вот эта особая, «таёжная» правда и раскрывается в повествовании, тут и богатый купец Бородулин, тут и староста Пров, и красавица Анна, и десятки особых лиц, со своими грехами и своей правдой. Здесь мужик не дорожил землёй: «Ему тайга давала всё – и белку, и соболя, и медведя, и орех». Но жизнь ухудшилась, всё подорожало, и люди, не понимая происходящего, озлобились и радовались неудаче каждого из кедровчан: «И всегда так случалось, что сначала как будто жалость падет на сердце, словно кто свечку зажёг и осветил душу, тепло так, приятно, а потом – подошел чёрт с чёрной харей, дунул на эту свечечку и притоптал копытом. Вдруг становилось темно в душе, вдруг начинало ползать в ней что-то холодное и подмывающее» (Там же. С. 204). Почему люди в Кедровке «так плохо живут, впроголодь живут, неумытые и тёмные, донельзя забитые нуждой, озверелые люди, всеми забытые и брошенные, как слепые под забором котята… Так и жили в равненье и злобствовании, в зависти и злорадстве, жили тупой жизнью зверей, без размышления и протеста, без понятия о добре и зле, без дороги, без мудрствований, попросту, – жили, чтоб есть, пить, пьянствовать, рожать детей, гореть с вина, морозить себе, по пьяному делу, руки и ноги, вышибать друг другу зубы, мириться и плакать, голодать и ругаться, рассказывать про попов и духовных скверные побасенки и ходить к ним на исповедь, бояться встретиться с попом и тащить его на полосу, чтоб бог дал дождя» (Там же. С. 205). Таков творческий замысел повести «Тайга», таково и его исполнение.
Много событий происходит в повести, разными предстают перед читателем люди, плохими и хорошими, злобными и благородными, пьяными и трезвыми, но многие из них, когда загорается тайга и идёт огненным вихрем на Кедровку, становятся гораздо лучше, чем перед этим, пожар – это общая беда, всё мелкое надо отбросить и помогать друг другу. Особо выделяется при этом староста Пров, при виде беды он выглядит жестоким и суровым:
«Андрей взглянул на него и удивился. Никогда он не чувствовал таким Прова. Он даже отступил от него в сторону, чтоб пристальней разглядеть его. Здесь был другой Пров, – не тот, что направил при таёжной дороге в его грудь ружьё, не тот, что пал к его ногам, там, у часовни, и молил его, и ронял слёзы. Огромным посиневшим медведем стоял Пров, грузно придавив землю, – скала какая-то, не человек.
Крутые плечи Прова, широкая спина, плавно и глубоко вздымавшаяся грудь накопили столько неуёмной мощи, что, казалось, трещал кафтан. Большие угрюмые глаза упрямо грозили огню.
Андрей вдруг показался себе маленьким, ничтожным, незначащим, будто песчинка на затерявшейся заклятой тропе. Какой ветер метнул его сюда? Неужели всему конец? Конец его думам, его гордым когда-то мечтам?
И опять вспомнилась, стала мерещиться ему Русь, – Русь могутная, необъятная, мрачная и дикая, как сама тайга… Русь! Веруй! Огнём очищаешься и обелишься. В слезах потонешь, но будешь вознесена… Широкий большой мужик каменным истуканом недвижимо стоял, скрестив на груди руки. Его волосы и бороду чесал ветер, глаза по-прежнему властно грозил пожару: вот-вот нагнется Пров, всадит в землю чугунные свои пальцы и, взодрав толстый пласт, как шкуру с матёрого зверя, перевернёт вверх корнями всю тайгу» (Там же. С. 360). Анна успокаивает его: «Не тужи, новое будет, хорошее».
В начале января 1916 года В. Шишков послал повесть А.М. Горькому, который написал ему в ответ письмо: «Тайга» очень понравилась мне, и я поздравляю Вас, – это крупная вещь. Несомненно, она будет иметь успех, поставит на ноги, внушит вам убеждение в необходимости работать, веру в свои силы. Не скрою, – над ней следует ещё поработать. Местами Вы увлекаетесь словом, а многословие делает рассказ жидким. Местами Ваша лирика – излишня, тем более излишня, что Вы прекрасно чувствуете лирику фактов, коя всегда несравненно красивее, а потому и ценнее лирики слов» (Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1955. Т. 29. С. 356). А далее следовал целый ряд указаний опытного писателя.
«В. Шишков пишет о дореволюционной деревне, – говорится в критической статье, – но его повесть, несомненно, вещь революционная. Революционность её в том, что она вызывает у читателя определённое чувство ненависти к звериному быту таёжной деревни, поднимает в его сознании резкий протест против того «мира», который живёт такой жуткой жизнью» (Сибирские огни. 1923. № 5–6).
Февральскую революцию В. Шишков принял с восторгом, а Октябрьскую – от безысходности, как многие писатели того времени.
О Гражданской войне В. Шишков написал роман «Ватага» (Наши дни: Альманах. 1924) и повесть «Пейпус-озеро». Как и в «Тайге», в романе В. Шишков последовал за ходом событий в маленьком городке Кузнецке, недалеко от Томска, где он жил и работал многие годы, которые происходили после Октябрьской революции. Сибиряки не сразу понимали, что происходит в России; царя скинули, власть взяли разные люди – большевики, анархисты, социалисты, эсеры, от них идут разные мысли и приказы, а народ много лет мечтал о самостоятельности, привык сам распоряжаться своей судьбой. И на этом фоне возникают предводители крестьянской судьбы. Разбушевалась народная стихия, у которой нет управляющей силы. Анархист Зыков возглавил партизанский отряд, который совершает неправые и кровавые действия, похожие на историческую пугачёвщину, во время которой много пролилось напрасной крови. По признанию самого В. Шишкова, в ответ на хор критики романа, который всё усиливался, им выведен в образе анархиста Зыкова «символ, соборный тип, чёрная сила, чугунный, тёмный, с завязанными глазами богатырь». И влияние «Ватаги», её так называемая поэтизация стихийности, было огромным и на читателей, и на писателей. Фурманов заметил, что «опасность «Ватаги» усугубляется тем, что написана повесть хорошо и читается с большим захватом».
После острой критики романа «Ватага» Шишков накинул на себя котомку с самым необходимым и пошёл по сёлам и деревням новой России, которая отстраивалась и приспособлялась к только что появившимся законам, что ломали привычный образ деревенского быта. Сначала были очерки «С котомкой», «Приволжский край», которые печатались в газетах, а потом один за другим в периодической печати появлялись его рассказы: «Журавли» (Красный журнал для всех. 1924. № 1), «Свежий ветер» (Молодая гвардия. 1924. № 4), рассказы «Спектакль в селе Огрызове» и другие вскоре появились в сборниках «Ржаная Русь» и «Потешные рассказы», полные драматических столкновений и юмора. «Все мои «трагические» темы перемешаны с юмором, – на мой взгляд, это делает вещь жизненной и правдивой», – признавался В. Шишков позднее.
В жизни деревни вроде бы ничего нового не происходит, мужья бьют жён, пьют самогон, вспыхивают драки, возникают непременные стычки между родителями и детьми, в общественном мнении господствуют слухи, сплетни. Два лета В. Шишков прожил в одной деревне Лужского уезда Петроградской губернии, размышлял над увиденным, и в итоге появился рассказ «Свежий ветер», который символично подул после двух революций и Гражданской войны и внёс новые законы в жизнь деревенских жителей. Здесь он увидел драму между отцом и Петром Гусаковым, передовым рабочим, красным бойцом Гражданской войны, вернувшимся в родные места и увидевшим, как отец постоянно избивает его мать, больную от ударов и превратившуюся в старуху, приучает своего пятнадцатилетнего Ваньку и восемнадцатилетнего Мишку к пьянству, к безделью. Пётр испытывает боль при виде этой страшной картины и решительно говорит отцу об этом, а тому хоть бы что. Так начинается конфликт, который заканчивается стрельбой и ударом топора. Состоялся суд, на котором многие выступали за Петра, но некоторые и критиковали его. Умную, тонкую речь произнёс на суде крёстный Петра, полностью его оправдавший, а в страстной речи секретаря комсомольской ячейки Галкина воплощена главная мысль рассказа: «…Мы просим товарища председателя и судей, мы умоляем не верить некоторым ораторам, я не буду намекать на личности, а только скажу, товарищи, что толстая ораторша, она всем известна как самая скверная гражданка, которая торгует самогоном, поэтому веры её словам нет! Это она всё врёт, взводя такое, прямо скажу, подлое обвинение на Петра Терентьевича. А почему она может защишать пострадавшего Терентия Гусакова? Ответ, товарищи, ясен – он её бывший сожитель от живой жены, которую он преступно истязал, как последнюю клячу, или хуже в десять раз, пороча новый новый деревенский быт в глазах культуры. Вот разгадка истины и опроверженье подлых слов. И обратите, товарищи, внимание, как деревня разлагается по всем слоям. Пьянство, разбой, поножовщина, непростительный разврат и сифилис… Мужья калечат жён, отцы – детей. А кругом такая тьма, как в непроходимых брынских лесах. И это наша Россия, новая Россия, за которую, за благо которой столько пролито человеческой крови и сяких легло жертв!.. Может быть, старики принюхались, им ничего, по нраву, а нас от такой России, откровенно скажу, тошнит. Наше молодое… Наша молодая душа, товарищи, такую Россию не желает. К чёрту её! Даешь новую Россию!!! Даешь новую жизнь! К чёрту пьянство, к чёрту самогон, к чёрту увечье женского…» От Галкина к Петру, «от сердца к сердцу, от души к душе, прошёл невидимый ток высокой человеческой любви» (Шишков В. Собр. соч.: В 8 т. М., 1983. Т. 2. С. 12–14).
А в «Журавлях» Андрей и Татьяна полюбили друг друга, Татьяна забеременела, Андрей согласен взять её в жёны, они расписались в сельсовете, но и родители Татьяны, и родители Андрея не пускают их в свой дом: Григорий сердито отвечает Андрею, что таких «много поганых мужьёв найдётся», «испакостил девку», «записались скрадом у какого-то Абрашки. Тьфу твоя свадьба чёртова! Сводники проклятые…». Татьяна давно бы ушла к Андрею, но «его старики меня не принимают». Андрей хочет жить по-новому: «Я по декрету желаю жить», «Раз новые права, надо уважать» (Там же. С. 68–69). Сложные и противоречивые отношения завязались между влюблёнными, а тут ещё молодая вдова Настасья ввязались в этот драматический конфликт. Разрешил конфликт родной брат, работавший в городе, и Татьяна уехала город, где мечтает учиться.
Но одна тема продолжала волновать писателя – тема Гражданской войны. Так возник замысел большой повести «Пейпус-озеро», начатой в 1924 году и опубликованной в альманахе «Наши дни» (1925. Кн. 5). Материал для повести В. Шишков собирал в 1922–1923 годах в Лужском уезде, когда свежи были в памяти события, связанные с отступлением здесь Северо-Западной армии генерала Юденича. 2 сентября 1923 года в письме другу В. Шишков сообщал: «Был опять в Лужском уезде… Здесь проходил Юденич, и мне необходимо было собрать материал для романа в дополнение к собранному прошлым летом» (Архив Шишкова. Т. 2. С. 527). Вл. Бахметьев много лет спустя писал о повести: «…содержание её строго отвечало исторической действительности. Повесть привлекла внимание широких читательских кругов своим патриотическим пафосом, яркостью рассказа о переживаниях «заблудившихся» и вновь обретших себя в любви к родине сынов её» (Бахметьев Вл. Вяч. Шишков. М., 1947. С. 74–75).
Глазами и чувствами Николая Реброва, только что окончившего реальное училище, читатель видит, как разлагается армия Юденича. С тоской оглядывается Николай на Россию, ступая на чужой порог Эстонии, предавшей Юденича, разгромленного Красной армией. Всё больше погружается Николай Ребров в причины разгрома белых в борьбе за власть. Со временем узнаёт, что вместе с белыми ушли и большевики, с одним из них, прапорщиком Ножовым, Ребров сблизился и многое узнал о революции, большевиках, о белых, большинство которых по-прежнему стояли за возвращение императорской власти и дворянских привилегий. В. Шишков беспощаден в эпизодах, показывающих спесь, гордость белых офицеров, по-прежнему мечтавших сформировать новую армию, пойти вновь в Россию, разбить большевиков и взять власть в свои руки. Выразительна сцена, когда на эстонский праздник прибыли в каретах белые офицеры, словно хозяева, нагло вели себя, особенно ротмистр Белявский, кричавший в глаза собравшимся эстонцам:
«– Эстонская республика… Ха-ха!.. Великая держава… Да наш любой солдат, ежели его кашей накормить, сядет, крякнет, вашу республику и не найти… Не правда ли, господа офицеры?..
В ответ раздался золотопогонный смех. Толпа оскорблённо зашумела.
– Господин офицер! – вышел вперед высокий жилистый эстонец. На рукаве его пальто был красный бант. – Я вас буду призывайт к порядку.
– Молчать! Ты кто такой? Коммунист? Товарищ? А хлыстом по харе хочешь? Научись по-русски говорить, картофельное брюхо, чухна!.. Где ваша чухонская поддержка войскам генерала Юденича? Изменники!.. Если бы не ваша измена, русские большевики давно бы качались на фонарных столбах… Подлецы вы со своим главнокомандующим!» (Там же. С. 261–262).
Поручик Баранов, преданный адъютант «тучного» генерала, стал приходить на работу пьяным, совесть его стала мучить, а тут заболел тифом, который косил солдат и офицеров. Да вскоре и генерал предстал в своём истинном обличье, разочарованный в своих делах, старый, больной, но всё ещё мечтавший о том, чтобы на ночь к нему приходила Нелли «читать, хе-хе-хе… читать… И ничего более…». А баронессе, к которой он вошёл «кофе кушать», признался: «Чувствую себя прескверно… так чувствует подыхающий в конуре старый пёс, простите за сравнение» (Там же. С. 266–267). И в авторской речи писатель не жалел мрачных красок: «Генерал поднял смущённое, старое, как стоптанный сапог, лицо…» (Там же. С. 268).
Белые офицеры не скрывают, что многих большевиков вешали на фонарях, тоскуя о родине, понимали, что вернуться на родину они могут только с мощной армией, а Белая гвардия разлагалась. Прапорщик Ножов с двенадцатью солдатами ушли в Россию, перейдя на другую сторону Пейпус-озера, многие солдаты бегут на родину.
И наконец, после мучительной болезни и мучительных раздумий на могиле писаря Кравчука Николай Ребров вместе с Трофимом Егоровым решили бежать на родину: «Либо смерть, либо Россия» – так решил Николай Ребров.
Несколько человек создали группу беженцев из Эстонии в Россию, разную по своему социальному составу, подкупили стражников-эстонцев и отправились по льду Пейпус-озера. И оказались в трагическом положении, дойдя почти до русской границы: дважды догоняли их эстонцы и, угрожая оружием, обыскали всех, забрав сначала самое ценное, а вторая группа, с оружием в руках, раздев их чуть не догола, бросила им какие-то рваные ошмётки. Половина группы беженцев так и осталась на льду Пейпус-озера, вторая вместе с Николаем Рубцовым добралась до ближайшей деревни, в бедной избёнке их приютили, поехали за оставшимися, но так никого и не нашли: густой туман стоял на озере.
Мучительна судьба поручика Баранова, после расформирования армии Юденича оказавшегося не у дел: он кадровый военный, а дела нет. И в прощальном письме Николаю он написал, что выбрал не ту дорогу в жизни, понадеялся и был обманут, «иностранный капитал, самый изворотливый и самый подлый, вынул из нас сердце, отнял совесть, вложил в наши руки меч и повёл бить – кого? Наших же русских парней и рабочих, нашу же плоть и кровь. И выходит, что мы ландскнехты, фендрики, бандиты, продажная сволочь, – вот кто мы. Это – не ужас?!». Баранов застрелился, он офицер, он готов был биться за Советскую Россию, но боялся, что его не поймут большевики. А Николай Ребров, по его мнению, ни в чём не повинен, он юн, чист, «а белейшая, чистая юность – залог счастья всего человечества». Николай Ребров в тяжком раздумье на берегу Пейпус-озера: «Он опять в родных местах, вот он спрашивает своё сердце, пытается прочесть свою грядущую судьбу, – ведь круг юных дней его завершён, концы сомкнулись, – и от этой грани, из этих береговых туманов он должен твёрдо вступить на крестный путь, может быть, похожий на стезю к Голгофе» (Там же. С. 341).
В. Шишков заканчивает на этих раздумьях путь Николая Реброва. Что сулит ему будущая дорога, автор не раскрывает, а нам, читателям, остаётся только догадываться.
После выхода в свет повести «Пейпус-озеро» (1925) и изданного Собрания сочинений в 12 томах в 1926–1929 годах В. Шишков взялся вновь за роман «Угрюм-река», над которым работал уже двенадцать лет. Здесь были судьбы людей, с которыми он вместе работал, а через их судьбы дана жизнь России в конце ХIХ и начале ХХ века. Роман сложный, многогранный, с противоречиями и ошибками главных действующих лиц.
Весной 1932 года Вячеслав Шишков принёс в издательство сборник «Шутейные рассказы», в сборнике обратил на себя внимание очерк «Громов». Молодой редактор Н. Еселев, рассказывая об этом эпизоде, узнал, что «Громов» – «это маленький отрывок из большого романа», который автор вскоре принёс в издательство. «Роман произвёл на меня очень сильное впечатление, – вспоминал Н. Еселев. – Он покорил меня новизной, широким показом дореволюционной Сибири, яркостью образов, своеобразием языка» (Воспоминания о В. Шишкове. М., 1979. С. 177). В.А. Десницкий представил положительную рецензию. Издательство заключило договор, и началась работа. Редактор предложил убрать из романа религиозные мотивы: «есть мистика, есть всякая чертовщина», символизм и другие теоретические рассуждения. И автор второпях согласился. 26 июля 1933 года В. Шишков писал Л. Когану: «…Наступила мне на горло корректура второго тома и высосала всю кровь из жил. В гранках сгоряча повыбрасывали с товарищем Еселевым разные места и местечки в романе – и сразу в вёрстку. А в вёрстке стал вчитываться – мать честная! – всюду нелепости, хвостики, пробелы, излишки. И на шпаклёвку прорывов потратил множество времени. Оказывается, не так-то легко делать выбросы – это тебе не аборт! – надо с умом и глубокой оглядкой. Глава пустынников – осталось только начало. «Давайте, В.Я., ограничимся показом быта пустынников и тем, что Прохор у них, – убеждал меня милый мой Еселев, и я, дурак, согласился. А на кой мне быт. Мне нужна психология. Ведь в этой главе – начало будущей болезни героя, он в первый раз себе признаётся: «Мысль моя затмевается». Он весь во власти «сумбуров». А раз всё это насмарку, нет достаточной подготовки к сумбурной речи героя на пиршестве. Кой-что всё-таки исправить в этой ошибке удалось, но в общем и целом, целиком и полностью – ни пропорционально, ни согласуемо, а так как-то…»
Время было такое, что изгонялась религиозная тематика, мистика, всяческая чертовщина, символизм, а в романе В. Шишкова всего этого было полным-полно.
Получив письмо с Ленских приисков о том, что инженер Протасов работал у них во время Ленского расстрела, В. Шишков удивился: «Вот это необыкновенно!.. Многие типы «Угрюм-реки» – собирательные. Воедино собраны черты тех людей, с которыми приходилось встречаться. Некоторые переживания автобиографичны. Описания природы прямо взяты из моих записных книжек того времени, когда я сам проехал в качестве геодезиста с партией изыскателей по Лене. И только один инженер Протасов выдуман от начала до конца» (Там же. С. 159–160).
«Главная тема романа, так сказать, генеральный центр его, возле которого вихрятся орбиты судеб многочисленных лиц, – это капитал со всем его специфическим запахом и отрицательными сторонами. Он растет вглубь, ввысь, во все стороны, развивается, крепнет и, достигнув предела могущества, рушится. Его кажущуюся твердыню подтачивают и валят нарастающее самосознание рабочих, первые их шаги борьбы с капиталом, а также неизбежное стечение всевозможных обстоятельств, вызванных к жизни самими свойствами капитала», – писал В. Шишков, определяя творческий замысел.
Много в романе насилия, бесправия, ограбления, злобы и корысти, а главное – много страдания, эта книга, уверял В. Шишков, – «самая главная в моей жизни, именно то, для чего я, может быть, и родился» (Архив Шишкова).
На первой странице романа возникает один из интереснейших образов – хозяин цирюльни черкес Ибрагим-оглы, потом юный ученик гимназии Прохор Громов, за драку исключённый из гимназии, а вслед за этим появляются Данила и Пётр Громовы, и речь пойдёт о кладе, который награбил умирающий Данила. Сразу после этого с трудом отысканного клада сразу разбогател Пётр Громов, решил послать своего наследника за богатствами в глухую Сибирь, на Угрюм-реку. И вот за обильно уставленным яствами столом собрались все главные герои романа – Прохор, Пётр Данилович и Марья Кирилловна Громовы, отец Ипат, пристав, писарь Иван Кондратьич, несколько зажиточных крестьян с женами, а главное – красавица Анфиса Петровна Козырева, молодая вдова, любовница Петра Громова, на неё поглядывают и отец Ипат, и пристав, и юный Прохор – уж больно хороша. Так начинают развиваться события в историко-бытовом романе «Угрюм-река», тут и бытовые подробности обихода жителей торгового села Медведево, тут и главный персонаж романа Прохор Громов, которому «очень нравилась кипучая работа»: «Он разбивал рулеткой план дома, ездил с мужиками в лес, вёл табеля рабочим и, несмотря на свои семнадцать лет, был правой рукой отца… Он много читал, брал книги у священника, у писаря, у политических ссыльных, и прочитанное крепко западало в его голову» (Шишков В. Собр. соч.: В 8 т. Т. 3. С. 14–15). Увлекательно развиваются события по дороге в Угрюм-реку, набирается жизненного опыта высокий красавец Прохор Громов, рядом с ним преданный Ибрагим-оглы, девушки и женщины сразу влюбляются в него, а мужики и купцы видят в нём отважного человека и будущего строителя огромного хозяйства. Так оно и получилось, ничто не помешало ему – ни страстная влюблённость в Анфису, ни притягательная купеческая дочь Нина Яковлевна, за десять лет Прохор основал на Угрюм-реке заводы, торговые предприятия, добычу золота. Автор с изумительной точностью показал, как Прохор Громов добивался своей цели: Нина Яковлевна во время путешествия шла в музеи, а Прохор – на заводы, знакомился с инженерами, мастерами, сманивал их на Угрюм-реку. Приехал Протасов, американец Кук, со своими планами и чертежами, и дело пошло. «Нина с жалеющим каким-то роковым чувством в сердце влюблённо смотрела на его двигавшиеся хмурые брови, на чёрные, в скобку, по старинке подстриженные волосы, чёрную бороду и думала: «Русский богатырь… Сила, ум… Но почему же, почему жестокое сердце?» «Запомни, Нина!.. Прохор Громов идёт по земле сильной ногой, ворочает тайгу, как травку… И пусть лучше никто не становится мне поперёк дороги. Вот!» (Там же. С. 376–377). Однажды Нина Яковлевна в сопровождении Протасова вошла в рабочий барак и поразилась тому, что там увидела: «Из светлого дня – в барак, как в склеп: темно. Нину шибанул тлетворный, весь в многолетнем смраде воздух. Она зажала раздушенным платком нос и осмотрелась. На сажень земля, могила. Из крохотных окошек чуть брезжит дряблый свет. Вдоль земляных стен – нары. На нарах люди: кто по праздничному делу спит, кто чинит ветошь, кто, оголив себя, ловит вшей. Мужики, бабы, ребятишки. Шум, гармошка, плевки, перебранка, песня. Люльки, зыбки, две русские печи, ушаты с помоями, собаки, кошки, непомерная грязь и теснота…» (Там же. Т. 4. С. 15).
После этого посещения барака с рабочими Нина направила письмо в Петербург Прохору: «Обстановка хуже каторжной. Она вызывает справедливый укор хозяину, низведшему людей до состояния скотов, и нехорошие чувства к этим самым людям-рабам, которые способны переносить такую каторжную жизнь и терпят такого жестокосердного хозяина, как ты. Прости за резкость. Но я больше не могу. Я приказала партии лесорубов заготовить материалы для постройки жилых домов, просторных и светлых…» (Там же. С. 17). Но Громов отменил это решение. Если в начале жизненного пути Прохор впадал в противоречивое положение и не знал, что делать, то через десять лет он был твёрд и упрям: «Но весна брала своё, хмелем сладким опьяняла кровь. Мечталось о женщине, о Ниночке, и мечталось как-то угарно, дико. А Анфиса? Об Анфисе всё молчало в нём. Иногда, впрочем, подымалось острое желание обладать ею и, стиснув зубы, так мучить её, чтоб она кричала криком, чтоб из её сердца выплеснулась кровь. Тот поцелуй в церкви, как можно его забыть? Но и обиды матери и весь ад в доме из-за ведьмы он никогда забыть не сможет. Однако нет такого человека, который бы знал себя до дна. Даже вещий ворон не чует, где сложит свои кости» (Там же. Т. 3. С. 182).
Такие умные и отважные люди, как Прохор Громов, осваивали Сибирь, строили заводы и фабрики, возводили торговые предприятия, но эти же люди испытывали и трагические противоречия, когда ради цели все средства были хороши, и то, что предлагала ему Нина Яковлевна, разрушало его замыслы. Ему казалось, что и недовольство рабочих он может победить. Но не получилось. Отсюда и его трагедия. За год Громов получил два миллиона рублей прибыли, а нужно всего лишь четыреста тысяч рублей, говорит ему Протасов, потратить на улучшение жизни рабочих. Но Прохор отказался, на эти четыреста тысяч рублей он может ещё что-то купить… И вот вспыхнули забастовки, затем расстрел бастовавших, а за этим – психологическая драма, раздумья, видения, взятки, старцы, их поучения… Вроде бы Прохор казался здоровым, с ним был врач, но это мало помогало. Любовь ушла из его сердца, даже дочь Верочка не радовала его. Он взобрался на крышу дома и бросился вниз.
У Вячеслава Шишкова и в этом романе – потрясающий юмор, неожиданный и острый.
Роман «Угрюм-река» был подарен Горькому с дарственной надписью: «Дорогому Алексею Максимовичу Горькому, когда-то направлявшему мои первые шаги в литературе (1916 г.) – с чувством искренней благодарности. Вяч. Шишков. 11/Х11.33».
После этой книги, вышедшей в Ленгизе в 1933 году, в середине 30-х годов В.Я. Шишков начал работу над романом «Емельян Пугачёв». В России всерьёз заговорили о необходимости патриотического воспитания в школе, в вузе, в литературе, в искусстве, когда был окончательно разгромлен троцкизм во всех областях идеологической жизни страны. По воспоминаниям А. Симановича, отечественную школу, школу Ушинского, в 20-х годах ломали по программам ненавистников России, которые трудились в теснейшем контакте с крупнейшими банкирами из-за океана над тем, чтобы «превратить Россию в груду погребальных обломков», чтобы «раздавить Россию». Школу Ушинского тогда пытались заменить заокеанским «дальтон-планом», всякими бригадно-лабораторными методами и прочим прожектёрством, которое насаждало в стране безграмотность, поверхностность знаний, затрудняло доступ к знаниям детям трудящихся. Из школы в те годы была изгнана история России. «Реформаторы» тех лет наставляли нас: «Особой беды не будет, если дети не усвоят некоторые факты и события, которые имели место до Октябрьской революции», «Время героического в истории России ушло безвозвратно», «Патриотизм – ложное чувство». Троцкистские «реформаторы» учили нас: «Мы должны воспитывать не русского ребёнка, не ребёнка для русского государства, а гражданина мира». Именно в этих целях уничтожалась отечественная школа (см.: Советская Россия. 1998. 25 июня).
К этому времени В.Я. Шишков был уже сложившимся художником. Его «Тайга» (1918), «Ватага» (1925), «Пейпус-озеро» (1925), а главным образом его замечательный роман в двух книгах «Угрюм-река» (1933) прочно вошли в большую русскую советскую литературу.
Решительный поворот идеологической работы в России произошёл после постановления ЦК ВКП(б) и СНК «О преподавании отечественной истории в школах СССР» от 15 мая 1934 года. Вновь заговорили о русской истории и Русском государстве, разгромив до этого историческую школу М.Н. Покровского, пытавшуюся в своих трудах представить историю России только в чёрном или искажённом свете. И. Сталин, А. Жданов и С.М. Киров в августе 1934 года написали «Критические заметки к проекту школьного учебника истории СССР», опубликованные в 1936 году.
После всех этих решений на законных основаниях в школу, в литературу, культуру вернулась патриотическая идея. Появились фильмы, книги, оперы, спектакли, художественные выставки, фестивали народного творчества. Ожили великие имена России, такие как Александр Невский и Дмитрий Донской, Иван Грозный и Пётр Великий, Минин и Пожарский, Суворов и Кутузов, Пушкин и Лев Толстой, Чайковский и Глинка, Репин и Суриков.
20 апреля 1940 года, завершая первую книгу «Емельян Пугачёв», В.Я. Шишков писал своему другу А. Суслову: «Работа идёт хорошо. Пугачёв получается довольно живым: в меру весёлый, в меру жестокий, но довольно умный, сообразительный, с большой волей». Сначала Шишков раздумывал над вопросом, писать ли своё сочинение в форме фабульного романа или в форме исторической хроники, но после тщательного изучения огромного фактического материала пришёл к выводу: «Пугачёв» не роман будет, а повествование, историческая хроника. Хотя я и не плохо справляюсь с сюжетом («Угрюм-река»), но в данном случае от сюжетной линии я совершенно отказался. Сюжет увёл бы в дебри ненужного вымысла, удлинил бы и без того затянувшуюся работу. Вся пугачёвская эпопея (корни, предпосылки, окружение, последствия) сама по себе – готовый сюжет», – писал он в письме А. Суслову.
Мучается превосходный писатель В. Шишков и над извечными вопросами исторического романиста: есть ли границы творческого вымысла и в какой степени он может использовать домысел в изображении тех или иных событий и поступков избранного героя. Пугачёв у Шишкова ухаживает за раненым Михельсоном, который спустя годы будет гоняться за Пугачёвым. Нигде не зафиксирован этот факт, но Пугачёв и Михельсон участвовали в Семилетней войне, вполне могли встретиться, разговаривать, и храбрый Пугачёв мог восхищаться бесстрашным офицером Михельсоном и ухаживать за ним. Правда в том, что оба участвовали в этой войне, а домысел оживил это участие. Домысливает Шишков и пребывание Пугачёва в Берлине и Кёнигсберге. «Судя по показаниям Пугачёва, он ни в Кёнигсберге, ни в Берлине не был. И я боюсь, – признавался Шишков, – прав ли я был дать волю фантазии и на фоне исторически верных событий показать (не в центре, а с краюшку) Пугачёва? С другой стороны, он, может быть, и был в Берлине (ведь четыре года провёл человек на войне), да не хотел об этом рассказывать следователю, а следователь не считал нужным интересоваться столь отдалёнными от пугачёвщины событиями» (Шишков В.Я. Неопубликованные произведения. Письма. Л., 1956. С. 312). Не зафиксирован в документах и эпизод, когда бесстрашный казак Емельян Пугачёв в ходе Гросс-Эггерсдорфской битвы отдал своего коня генералу Петру Панину, под которым только что убили коня, и тем самым спас его от неизбежного плена, а через два десятка лет получил от главного усмирителя пощёчину, гром от которой раздался по всей России.
«Вымысел исторического романиста – это стремление уйти от рутины следования за фактами в сторону наиболее сильных и свободных раскрытий своей творческой мысли» (Вопросы литературы. 1958. № 1. С. 88) – вот ещё одна точка зрения на соотношение исторической правды и вымысла.
А завершая своё историческое повествование «Емельян Пугачёв», В.Я. Шишков признавался в марте 1944 года: «Да, да, мой Емельян Иваныч добропорядочным человеком получается, он, несомненно, таким и был. Милостию своею – пленял народ, силой воли – всех держал в руках, искусством воевать побеждал царицынских генералов». Под воздействием времени В.Я. Шишков несколько выпрямлял сложный и противоречивый характер народного вождя, чаще всего отбирая в своём историческом повествовании только те эпизоды и события, в которых «мужицкий царь» предстаёт с наилучшей стороны. Не случайно академик Тарле, рецензируя рукопись второй книги повествования, писал: «Роман тов. Шишкова был мною прочитан с неослабевающим интересом и удовольствием. И со стороны чисто эстетической я бы затруднился отметить сколько-нибудь бросающиеся в глаза неровности или погрешности. Но от меня редакция ведь не требует критики художественной, – но исключительно историческую. С этой точки зрения роман «Пугачёв» тоже производит очень благоприятное впечатление. Может быть, чуть-чуть идеализирован Пугачёв и не оттенены тоже присущие Емельяну Ивановичу некоторые разбойничьи черты». И, высказав ряд предложений по доработке рукописи, Е. Тарле заключает, что «все эти мелкие замечания не могут никак повлиять на высказанную вначале положительную оценку правдивого и содержательного, а также художественно ценного произведения» (Бахметьев Вл. Вячеслав Шишков. Жизнь и творчество. М.: Советский писатель. 1947. С. 128).
Вторая книга повествования была опубликована ещё во время Великой Отечественной войны, и чуть ли не во всех центральных газетах и журналах, начиная с «Литературы и искусства» (1943. 15 мая) до «Нового мира» и «Большевика», появились статьи и рецензии, высоко оценившие исторические и художественные достоинства произведения.
В самом начале своей работы над произведением автор поставил перед собой цель передать историю в её подлинном виде, во всей правдивости, достоверности, многогранности, соблюдая главное правило писателя-реалиста: «Характеры и душевные движения действующих лиц должны быть раскрыты не так, как хочет автор, а в подчинении логике исторической необходимости». Он считал, что живописать прошлую эпоху можно лишь тогда, когда всесторонне исследовал её, собрал все известные по различным источникам факты, только тогда автор может вжиться в уклад тогдашней жизни, всмотреться в ход исторических событий, представить себя в тогдашней церкви, на паперти с нищей братией, побывать в кабаках и кружалах, потолковать с завсегдатаями, мысленно пробраться в царские дворцы, в палаты вельмож, побывать в монастырях и рудниках, в простых крестьянских хижинах, вообще представить себя на месте действующих лиц, исторических и вымышленных, только тогда он может понять и художественными средствами объяснить поведение своих героев, обрисовать их такими, какими они были на самом деле, не улучшая их и не ухудшая, не подлаживаясь под сиюминутные социологические трафареты. Вот почему его персонажи и предстают во всей красочности своей натуры и многообразных связях со своими современниками.
Своеобразие композиции «Емельяна Пугачёва» в том, что в романе не отыщешь традиционных завязки, кульминации и развязки, все эпизоды и картины представлены для того, чтобы отыскать, понять и показать причины возникновения недовольства народа своим зависимым положением, показать, как появилась легенда о добром царе Петре III и почему недовольные восшествием Екатерины II на престол породили слух якобы о том, что Пётр III жив, успел сбежать в свою Голштинию, и как у Пугачёва возникла мысль, что он похож на свергнутого царя. Автору порой приходится отступать от принятой стройной композиции и что-то очень важное пояснять читателям; так в размеренный ход исторических событий врываются главы об Иоанне-императоре и Мировиче, о Салтычихе, о заговоре Хрущёва и братьев Гурьевых, которые как бы не связаны с основным ходом сюжетного развития событий, но многое объясняют. И лирические отступления о храбрости русской армии, о тяготах русского народа, о крепостнических порядках помогают создать целостную широкую панораму русской жизни XVIII века. Автор свободно изливает свою душу и в изображении сложных разветвлённых эпизодов и авторских отступлениях. Порой лирическое отступление похоже на авторское комментирование текста, но Шишков осознавал, что и лирические отступления, и комментарии вредят художественности произведения, придают ему известную описательность. «Экскурсы в историю, написанные мною в помощь читателю разобраться в эпохе, несколько портят вещь, переводят внимание читателя из одного жанра в другой, из показа истории в рассказ о ней. Но на это я шёл умышленно, я думал, – пусть будет вещь с погрешностями против канонов, но зато в познавательном отношении книга выиграет», – писал Шишков К. Федину» (Шишков В.Я. Неопубликованные произведения. Письма. Воспоминания. Л., 1956).
Сюжет романа развивается как противостояние двух классовых групп эпохи: Елизавета, Пётр I, Екатерина и их приближённые – с одной стороны, Пугачёв, крестьянство, казаки, солдаты, работный люд – с другой. Картины, изображающие одну сторону, закономерно следуют за картинами, изображающими другую. Так параллельно развиваются события, мелькают действующие лица одно за другим, одни надолго приковывают внимание автора и читателей, другие эпизодически появляются на страницах и надолго пропадают, выполнив отведённую ему роль. Такое построение сюжета и даёт возможность писателю широко, правдиво, полнокровно показать бескомпромиссность классовых и социальных противоречий, неизбежность столкновения этих разнородных сил в остром трагическом конфликте, пролившем много крови с обеих сторон. С одной стороны – богатство, роскошь, борьба за власть, мелкие и крупные интриги между приближёнными царствующих особ; нищета, бесправие, забота о куске хлеба – с другой. Императрица Екатерина II действовала в интересах господствующего класса дворян, Пугачёв – в интересах большинства простого народа. Как художник-реалист, Шишков стремился избежать в показе противоборствующих сторон симпатии той или иной группе действующих лиц, что обычно происходило у средних беллетристов и историков: если граф Салиас в своих «Пугачёвцах» идеализировал Екатерину II, а Пугачёва представлял как разбойника, то в биографических произведениях советского времени Пугачёв изображался как героический защитник народных интересов, чаще всего образ его представал идеализированным, как в некоторых народных песнях и преданиях.
В. Шишков показывает Екатерину II умной, образованной, просвещённой, рисует её внешне привлекательной, искренней в своих порывах. В его описаниях преобладает многоцветная палитра, чёрные оттенки редко возникают как мелкие штришки, необходимые лишь для того, чтобы нарисованное и воссозданное по документам эпохи ожило и предстало в многогранном облике. Он запечатлел её такой, какой описывают очевидцы, её современники, какой её сохранили документы времени. Но документы документам рознь. Ко многим свидетельствам очевидцев и писателей-историков Шишков был настроен скептически и критически воспринимал их сочинения и мемуары. «Княгиня Дашкова, – писал он 7 февраля 1935 года Аверьянову, – восторженный вральмонт в юбке. Ни одному сивому мерину не приснится так наврать, как наврала она в своих превосходных по форме записках» (Бахметьев Вл. Вячеслав Шишков. С. 101). А 28 июня 1938 года он писал А. Суслову, что он прочитал Валишевского, но ничего не использует из его сочинения: «Валишевский вообще Россию не любил, писал предвзято, Екатерину совершенно оплевал, пожалуй, в той же степени, в какой Бильбасов расхвалил её, отыскав в ней и её деятельности чрезмерные достоинства» (Там же. С. 176).
«Емельян Пугачёв» – это широкое историческое полотно, на котором запечатлены самые яркие личности и наиважнейшие события эпохи. Автор превосходно знает петербургские дворцы, убранство парадных залов, ковры, мебель, утварь; подробности и детали домашнего обихода и царских палат, и крестьянской избы. Сказывается мастерство писателя, великолепно реконструировавшего не только внутренний мир действующих лиц, но и фон, на котором происходят события. И не только Петербурга, но и Кёнигсберга, и Берлина, взятого русскими во время Семилетней войны. И возникает чудесное свойство талантливого произведения – дух времени, живые лица, вещный мир, которой их окружает. С большим мастерством Шишков описывает появление на страницах своего произведения Михаила Ломоносова. Случайная встреча с Алексеем Орловым, который чувствует себя в Питере одним из властителей, предоставила писателю возможность показать весь трагизм великого человека, так и не получившего возможности реализовать свои недюжинные силы во многих областях человеческой деятельности. Он много сделал. Он сам это знает и откровенно говорит об этом. Но он мог бы сделать в сотни раз больше, если б сильные мира сего поняли опасность иноземного владычества над духовностью русского народа и Русского государства. Сколько сил он положил на борьбу против засилья немцев в Академии наук! Шишков мастерски вводит эпизод с «ломоносовкой», и читателю остаётся только дорисовывать им недосказанное – «ломоносовкой» он заливал проигранные битвы в академии, что и привело его к преждевременной гибели. Шишков не описывает появление Екатерины в доме Ломоносова. Это подробно описано в других сочинениях. Ломоносов вспоминает этот эпизод в своей жизни, и читатель понимает: умная Екатерина не могла не воспользоваться таким случаем, чтобы укрепить в сознании своих подданных, а больше всего европейских писателей, философов, энциклопедистов, что она радетельница науки, искусства, просвещения.
Писатель, широко показывая дворцовую жизнь, Петра III, Екатерину II, его приближенных и её фаворитов, сражения и битвы в Семилетней войне и 1-й Русско-турецкой, показывая крупных исторических лиц, как Пётр Панин и Пётр Румянцев, Апраксин, Фермор, Салтыков, Бутурлин, братья Орловы, Никита Панин, и многих других, игравших во всех этих событиях значительную роль, постоянно вводит массовые сцены, отражающие чаще всего разнохарактерные мнения народные. Коли показывает сражение, то непременно вслед за генералами автор описывает и солдат; если показывает жизнь дворцов, то вслед за этим непременно показывает сцены то ли на улице, то ли в кабаке, то ли в простой крестьянской избе, и в этих эпизодах на первый план выдвигается человек из простого люда и высказывает очень важные для понимания эпохи мысли. В действие включаются разные слои населения, тут и солдаты Варсонофий Перешиби-Нос и Павел Носов, тут и поставщик мяса двора её величества Хряпов, и купец Барышников, приезжий зеленщик и многие другие – все они выходцы из крестьян, умные, ловкие, оборотистые, они сумели разбогатеть, и на заседаниях Комиссии, созванной Екатериной, уже поднимают свой голос против князя Щербатова, высказавшегося в пользу того, чтобы лишь дворяне имели право строить заводы и фабрики, торговать их изделиями. Все эти персонажи своей хваткой напоминают знаменитого Ивана Бровкина из романа «Пётр Первый» A.Н. Толстого.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.