Николай Алексеевич Клюев (10 (22) октября 1884 – 23–25 октября 1937)

Николай Алексеевич Клюев

^{(10 (22) октября 1884 – 23–25 октября 1937)}

Трагическая и противоречивая судьба Николая Клюева, выдающегося поэта и прозаика Серебряного века, как традиционно называют это время историки и литературоведы, началась в крестьянской семье в деревне Коштуги Вытегорского уезда Олонецкой губернии. Отец, Алексей Тимофеевич, служил урядником, потом, как свидетельствуют биографы, сидельцем в казённой винной лавке, продолжал свой род от крестьян-сектантов. Мать, Прасковья Дмитриевна, – грамотная, исполнительница народных песен, «былинщица, песельница», с грустью вспоминал свою мать Н. Клюев в феврале 1914 года в письме В.С. Миролюбову, умерла – «от тоски» и оттого, что «красного дня не видела» (Словесное древо. СПб., 2003. С. 216), она научила сына грамоте, внушила любовь к песне, книге, внушила веру ко «всякой словесной мудрости». Н. Клюев окончил Вытегорскую церковно-приходскую школу, год учился в Петрозаводске в фельдшерской школе. С детства Николай хорошо знал Библию, былины, сказки, песни. Очень рано стал писать стихи, с 1904 года стихи появлялись в печати, в сборниках «Новые поэты», СПб., 1904, «Родная нива», 1905, № 51, «Волны», 1905, вып. 2. Молодой поэт призывал к свободе слова и свободе религиозных убеждений. В Петербург Н. Клюев приехал как маляр-подмастерье и, ремонтируя квартиру Городецких, запел свои стихи в манере русского былинного сказа. Так он познакомился с Сергеем Городецким.

К 1906 году Николай Клюев крепко связал себя с эсерами, социалистами-революционерами. В марте 1906 года в письме «Политическим ссыльным, препровождаемым в г. Каргополь» (Олонецкой губернии) Николай Клюев прямо писал о том, что он, член Крестьянского союза, «делал, что мог, свято веря в счастливый исход», раздал больше 800 прокламаций, полученных от Крестьянского союза, а вот «бороться за решетками – глупость» (Там же. С. 161). В январе 1906 года был арестован и просидел в Вытегорской и Петрозаводской тюрьмах до июля за агитацию крестьян не платить налоги.

Но поражение революции 1905–1907 годов охладило революционный пыл Николая Клюева. И 15 июня 1907 года Н. Клюев в письме Л.Д. Семёнову признаётся, что послал ему 8 писем с 52 стихотворениями, но ответа на них не получил. Не писал ему раньше «не по нежеланию, а по невозможности». Страдает оттого, что редко приходит в деревню Желвачёво, где он сейчас живёт, почта, нет книг, нет журналов «Русское богатство» и «Трудовой путь», в котором опубликованы его стихи.

Не выдержав изоляции от внешнего мира, Николай Клюев в начале октября 1907 года написал письмо Александру Блоку с просьбой прочитать его стихотворения. В деревню случайно попал сборник стихов А. Блока «Нечаянная радость», Клюеву нравятся стихи Блока, он находит в них что-то очень родное и бликое его творческим замыслам: «Читая, чувствуешь, как душа становится вольной, как океан, как волны, как звёзды, как пенный след крылатых кораблей. И жаждется чуда прекрасного, как свобода, и грозного, как Страшный Суд» (Там же. С. 164). Получив это письмо, А. Блок 9 октября сообщает матери, что получил «очень трогательное письмо от крестьянина Олонецкой губернии» (Блок А. Собр. соч. Т. 8. С. 215). В письме Клюева есть примечательные фразы: «Я человек малоучёный», он крестьянин, ему так о многом хочется спросить образованного человека, он ждёт его ответа, «доставьте и мне «Нечаянную Радость» (Там же. С. 164). Все эти фразы – от игры в своё происхождение, своего рода маска глубокого и образованного человека, но не университетскими знаниями, а глубиной постижения народного духа, богатством русского языка и народного творчества. С этого началась переписка с А. Блоком, который вскоре прислал в деревню Желвачёво свою «Нечаянную радость» и в ноябре 1907 года письмо, в котором сообщил Н. Клюеву, что не понимает крестьян («Письмо написано, – признаётся Блок в примечании к статье «Литературные итоги 1907 года», – в ответ на мои очень отвлечённые оправдания в духе «кающегося дворянина»). И Н. Клюев отбрасывает свою «малоучёность» и мощно отвечает от имени крестьянства «кающемуся дворянину» в письме А. Блоку в начале ноября 1907 года: «Простите мне мою дерзость, но мне кажется, что если бы у нашего брата было время для рождения образов, то они не уступали бы Вашим. Так много вмещает грудь строительных начал, так ярко чувствуется великое окрыление!.. И хочется встать высоко над Миром, выплакать тяготенье тьмы огненно-звёздными слезами и, подъяв кропило очищения, окропить кровавую землю, в славословии и радости дав начало новому дню правды.

Вы, господа, чуждаетесь нас, но знайте, что много нас, неутолённых сердцем, и что темны мы только, если на нас смотреть с высоты, когда всё, что внизу, кажется однородной массой, но крошка искренности, и из массы выступают ясные очертания сынов человеческих, их души, подобные яспису и сардису, их рёбра, готовые для прободения… Все древние и новые примеры крестьянского бегства в скиты, в леса-пустыни, есть показатель упорного желания отделаться от духовной зависимости, скрыться от дворянского вездесущия. Сознание, что «вы» везде, что «вы» «можете», а мы «должны», – вот необоримая стена несближения с нашей стороны…» (Там же. С. 166–167). В. Розанов и Д. Философов язвительно откликнулись на клюевские рассуждения о «несближении» крестьянского и дворянского в литературе. В последующем Н. Клюев признаётся, что не имеет права говорить от имени народа. «Одно только и утешает меня, – писал он Блоку в сентябре 1908 года, – что черпаю я всё из души моей, – всё, о чем я плачу и воздыхаю, и всегда стараюсь руководиться только сердцем, не надеясь на убогий свой разум-обольститель» (Там же. С. 171).

В ноябре 1907 года Николая Клюева призвали в солдаты, но по религиозным убеждениям он отказался брать в руки оружие, последовал арест, в начале 1908 года – Петербургский военный госпиталь, здесь врачи признали, что к военной службе Н. Клюев непригоден.

В это время Н. Клюев познакомился с главным редактором журнала «Трудовой путь» (прежнее название «Журнал для всех») В.С. Миролюбовым, печатал в журнале стихи, а главное – напечатал анонимную статью «В чёрные дни (Из письма крестьянина)», в которой как бы продолжил полемику с Блоком и «образованным обществом», отошедшим от революции. «Сердцем полным тоски и гневной обиды пишу я эти строки. В страшное время борьбы, когда все силы преисподней ополчились против народной правды, когда пущены в ход все средства и способы изощрённой хитрости, вероломства и лютости правителей страны, – наши златоусты, так ещё недавно певшие хвалы священному стягу свободы и коленопреклоненно славившие подвиги мученичества, видя в них залог великой вселенской радости, ныне, сокрушённые видимым торжеством произвола и не находя оправдания своей личной слабости и стадной растерянности, дерзают публично заявлять, что руки их умыты, что они сделали всё, что могли, для дела революции, что народ – фефёла – не зажёгся огнем их учения, остался равнодушным к крёстным жертвам революционной интеллигенции, не пошёл за великим словом «Земля и Воля».

Проклятие вам, глашатаи, – ложные!..» (Там же. С. 103).

В статье Н. Клюев протестует против статьи Энгельгардта и восхищается подвигом Марии Спиридоновой (1884–1941), убившей в 1906 году Г.Н. Луженовского, подавившего крестьянское восстание в Тамбовской области, и получившей вечную каторгу.

Молодой Клюев не только свободолюбивыми стихотворениями, но и как публицист-мыслитель считает себя равным по таланту и Блоку, и «образованному обществу» и резко выражает свои мысли, а то, что он именует себя «крестьянином», так это маска в ожесточённом споре с писателями-дворянами.

И дворянин А. Блок в статье «Литературные итоги 1907 года» признаёт, отвечая Н. Клюеву, что «в то время как мы, в интеллигентских исканиях, не покладаючи рук ежедневно меняем свои мнения и воззрения, а больше болтаем, что ни попало, – в России растёт одно грозное и огромное явление… Явление это – сектантство…» (Там же. Т. 8. С. 215). А. Блок упрощает явление – это приход в литературу выходцев из крестьянского сословия.

Оставаясь в деревне Желвачёво, Николай Клюев продолжал писать стихи, которые появлялись в различных петербургских и московских журналах, по-прежнему писал письма А. Блоку. Наконец в октябре 1911 года состоялось свидание двух известных поэтов, о котором Блок в своём дневнике оставил запись: «Клюев – большое событие в моей осенней жизни» (Там же. Т. 7. С. 70). И на какое-то время Блок попал под обаяние Н. Клюева. В одном из писем он признаётся: «Сестра моя, Христос среди нас. Это Николай Клюев» (А. Блок в воспоминаниях современников. М., 1980. Т. 1. С. 338.

Текст письма процитировал в своих воспоминаниях С. Городецкий, но само письмо А. Блока так и не обнаружено).

Николай Клюев познакомился с Андреем Белым, Сергеем Городецким, Валерием Брюсовым, Анной Ахматовой, Николаем Гумилёвым, со всей литературной элитой Петербурга и Москвы.

Первая книга стихотворений Н. Клюева «Сосен перезвон» вышла в конце 1911 года с предисловием Валерия Брюсова, в 1912 году выходят «Братские песни», в 1913-м – «Лесные были». Было много рецензий о книгах Н. Клюева. В одной из них Н. Гумилёв (Аполлон. 1912. № 1) писал: «Эта зима принесла любителям поэзии неожиданный и драгоценный подарок. Я говорю о книге почти не печатавшегося до сих пор Н. Клюева. В ней мы встречаемся с уже совершенно окрепшим поэтом, продолжателем традиций пушкинского периода. Его стих полнозвучен, ясен и насыщен содержанием… Пафос поэзии Клюева редкий, исключительный – это пафос нашедшего… В стихотворении «Голос из народа» звучит лейтмотив всей книги. На смену изжитой культуре, приведшей нас к тоскливому безбожью и бесцельной злобе, идут люди, которые могут сказать про себя: «Мы – предутренние тучи, зори росные весны…» В творчестве Клюева намечается возможность поистине большого эпоса».

Ни к символизму, ни к акмеизму Н. Клюев не примкнул. На приглашение Н. Гумилёва остаться в Цехе поэтов Н. Клюев сказал: «Рыба ищет где глубже, человек – где лучше».

В Петрограде Н. Клюев познакомился с двадцатилетним С. Есениным. Об этом знакомстве и их отношениях написал С. Городецкий: «Вероятно, у меня он познакомился с Есениным. И впился в него. Другого слова я не нахожу для начала их дружбы. История их отношений с того момента и до последнего посещения Есениным Клюева перед смертью – тема целой книги. Чудесный поэт, хитрый умник, обаятельный своим коварным смирением, творчеством, вплотную примыкавшим к былинам и духовным стихам Севера, Клюев, конечно, овладел молодым Есениым, как овладевал каждым из нас в своё время. Он был лучшим выразителем той идеалистической системы, которую несли все мы. Но в то время как для нас эта система была литературным исканием, для него она была крепким мировоззрением, укладом жизни, формой отношения к миру. Будучи сильней всех нас, он крепче всех овладел Есениным. У всех нас после припадков дружбы с Клюевым бывали и приступы ненависти к нему. Приступы ненависти бывали и у Есенина. Помню, как он говорил мне: «Ей-богу, я пырну ножом Клюева!» (С.А. Есенин в воспоминаниях современников. М., 1986. Т. 1. С. 180–181).

Многие очевидцы заметили отношение Клюева к Есенину, переводчик Фидлер, Галина Бениславская, Иван Приблудный утверждали, что они стали на первых порах неразлучными. Процитирую книгу «Сергей Есенин» (ЖЗЛ. М., 1995) отца и сына Куняевых, объясняющих эту близость: «И здесь не обойдём, не объедем то обстоятельство, что любовь у Клюева к Есенину была не только любовью поэта к поэту. Клюев, как и Кузмин с его окружением, как и многие молодые поэты из «Бродячей собаки» и «Привала комедиантов», был подвержен пороку, весьма распространённому в культурной элите той эпохи: содомскому греху. И естественно, что обаятельный Есенин сразу же стал объектом и его поклонения, и его притязаний» (Куняев Станислав, Куняев Сергей. Сергей Есенин. М., 1995. С. 76–77).

Есенин какое-то время терпел эти ухаживания, а потом порвал с Клюевым, но литературные признания друг друга остались неизменными.

Февральскую и Октябрьскую революции Н. Клюев принимает восторженно в надежде, что свобода даст возможность для развития крестьянского социализма. Н. Клюев вместе с Р. Ивановым-Разумником, А. Ремизовым, Андреем Белым, М. Пришвиным, С. Есениным создают литературную группу «Скифы», начинают издавать альманах «Скифы», мечтают о создании «мужицкого царства».

Н. Клюев вступает в члены РКП(б), пишет прославляющие стихи для революционной России. Заинтересовала Клюева и личность Владимира Ленина, которую он воспринимает восторженно:

Есть в Ленине керженский дух,

Игуменский окрик в декретах,

Как будто истоки разрух

Он ищет в «Поморских ответах».

Мужицкая ныне земля,

И церковь – не наймит казённый,

Народный испод шевеля,

Несётся глагол краснозвонный…(С. 377).

Но и в этих стихах слышится тайная мысль Н. Клюева: «О чём же тоскует народ / В напевах татарско-унылых?» А народ сразу почувствовал какие-то изъяны в этих декретах. В «Поморских ответах» вожди раскола твёрдо и чётко ответили на 106 вопросов иеромонаха Неофита. Но уже в самом начале Октябрьской революции её руководители стали подчёркивать пролетарский характер революции. А ведь Россия была многослойна, многие слои её населения оказались пассивными, возникали различные пролетарские организации, в том числе и в области культуры, а на крестьянских землях стали управлять только бедняки. Это чрезвычайно упрощало задачи революции.

Стихотворение «Ленин» было опубликовано в газете «Знамя труда» в 1-м номере за 1918 год. В последующих стихотворениях о Ленине Клюев продолжает воспевать его, прибегая к лестным определениям: «Ленин, лев, лунный лён, лучезарье», «Ленин – Красный Олень» (Там же. С. 399), «Спеваются горы для ленинской славы, / И грохот обвала роится в стихах» (Там же. С. 405), «Ленин – кедрово-таежный май, / Где и солнце, как воин, сурово» (Там же. С. 407). Н. Клюев воспевает не только образ Ленина, но и героев Гражданской войны, несущих свободу: «Красный орел. Товарищу Мехнецову», «Гимн Великой Красной армии», «Красная песня», «Гимн свободе», «Всемирного солнца восход – Великий семнадцатый год / Прославим, товарищи, мы / На черных обломках тюрьмы!» (Там же. С. 429). Мелькают в стихотворениях Николая Клюева имена Ивана III, Ивана IV, Бориса Годунова, Малюты Скуратова, мелькают былинные и сказочные богатыри России, поэт упоминает Библию и библейские сюжеты, обычаи и нравы Севера, всю Русь, раздираемую в чёрном бреду белыми и красными на части, снова возникает бессмертный образ Есенина, и Клюев скажет в одном из стихотворений: «В живых веках / Заколосится наше семя, / и вспомнит нас младое племя / На песнотворческих пирах!» (Там же. С. 499).

Но время было беспощадное, трагическое, столько происходило бессудного, непоследовательного с точки зрения человеческого разума и непонятного для человеческой совести, что первоначальное увлечение революционными переменами у Николая Клюева бесследно исчезло, и снова он думал о родных местах, где он был свободен. Стихотворения о Ленине, написанные в первые революционные годы, изданные в «Песнослове», Клюев собрал в единую книжицу и послал Ленину в Кремль с дарственной надписью: «Ленину от моржовой поморской зари, от ковриги-матери, из русского рая красный словесный гостинец посылаю я – Николай Клюев, а посол – мой сопостник и сомысленник Николай Архипов». Николай Архипов, делегат IX Всероссийского съезда Советов, и передал эту книгу В.И. Ленину (Там же. С. 899). Через два года поэт издал книгу «Ленин», но потом столь же решительно отказался от неё. В поэме «Песнь великой матери» Клюев признался: «Без журавля пусты страницы… / Увы… волшебный журавель / Издох в октябрьскую метель! / Его лодыжкою в запал / Я книжку «Ленин» намарал, / В ней мошкара и жуть болота. / От птичьей желчи и помёта / Слезами отмываюсь я / И не сковать по мне гвоздя, / Чтобы повесить стыд на двери!.. / В художнике, как в лицемере, / Гнездятся тысячи личин, / Но в кедре много ль сердцевин / С несметною пучиной игол? – / Таков и я!..» (Там же. С. 752).

После смерти отца, весной 1918 года, Николай Клюев несколько лет жил в городе Вытегра, у него дома не было, то жил у сестры, то в редакции местной газеты, то скитался по чужим домам, исходил и объездил чуть ли не всю Олонецкую губернию. Квартиру дали только в 1922 году, появились в ней иконы, церковная утварь, которая ясно показывает тяготение хозяина к сектантам-скрытникам и староверам-беспоповцам. Из членов РКП(б) Н. Клюева исключили за религиозность ещё в 1920 году (подробности см.: «Клюев Н. Словесное древо. СПб., 2003. С. 423–426. Исключили как христианина-мистика постановлением губкома РКП). Он по-прежнему ходил в поддёвке, в сапогах, ничем не выделяясь среди вытегорцев.

Н. Клюев всегда принимал участие в театральных представлениях, на митингах выступал со страстными призывами защищать Мать-Революцию, крестьянскую Родину от белого Змея-Чудовища. И постоянно писал, вскоре один за другим вышли сборники его стихотворений «Медный кит» (Пг., 1919), «Львиный хлеб» (М., 1922), «Четвёртый Рим» (Пг., 1922), «Мать Суббота» (Пг., 1922). В это время Н. Клюев всё чаще задумывался над тем, что в литературной среде он одинок. И часто писал об одиночестве, отвергая прежних законодателей литературных мод, таких как Блок и Городецкий, так и новых законодателей пролеткультовских теорий. «Наша интеллигенция, – писал Н. Клюев, – до сих пор не умела говорить по-русски; и любая баба гораздо сложнее и точнее в языке, чем «Пепел» Андрея Белого… Я не нашёл более приятных способов выражения Блоку своей приязни, как написав стихи в его блоковской излюбленной форме и чувстве. Стихи эти написаны мною совершенно сознательно по-блоковски, а вовсе не оттого, что я был весь пронизан его стихотворной правдой… И если разные Городецкие с длинным языком, но коротким разумом уверяют публику, что я родился из Блока, то сие явление вытекает от скудного и убогого сердца, которого не посещала любовь, красота и Россия как песня…» (Словесное древо. С. 56–57). Ещё резче Н. Клюев говорит о пролетарских писателях. «Золотая пролеткультовская рота, – писал Н. Клюев в письме С. Есенину 28 января 1922 года из Вытегры, – кормится на подножном корме, на густо унавоженных ассигнациями советских лугах. Это всё вытащенное за хвост из всех петербургских помойных ям смердящее тряпье (обломки урыльников, килечные банки и черепья) повергло меня в отчаяние. Я им спел: «На полях пролеткультовских, тамо седохом и плакахом», вспоминая об ассигновке. Повесили свои арфы на Фонтанке…» (Там же. С. 253).

В том же письме С. Есенину Н. Клюев признаётся, что он «во многом человек конченый»: «Революция, сломав деревню, пожрала и мой избяной рай. Мамушка и отец в могиле, родня с сестрой во главе забрали себе все. Мне досталась запечная Мекка – иконы, старые книги, их благоухание – единственное мое утешение… Всякие Исполкомы и Политпросветы здесь, в глухомани уездной, не имеют никакого понятия обо мне как писателе, они набиты самым тёмным, звериным людом, опухшим от самогонки… Каждому свой путь. И гибель!..» (Там же. С. 254).

И этот тоскливый тон Н. Клюева пронизывает чуть ли не все последующие письма 1923–1930 годов. И действительно, оказавшись в Москве, он тоскует, что живёт словно «в непробудном кабаке, пьяная есенинская свалка длится днями и ночами. Вино льётся рекой, и люди кругом без креста, злые и неоправданные», а вернувшись в Вытегру, оказывается словно в другом мире и тоскует о том, что «что-то драгоценное и невозвратное похоронено деревней – оттого глубокое утро почило на всём – на хомуте, корове, избе и ребёнке». А потом пишет о своих болезнях, операции (пять месяцев пролежал после операции в Ленинграде), пишет С. Клычкову, С. Толстой-Есениной, М. Слонимскому, Э.Ф. Голлербаху, А.П. Чапыгину о своей нужде, о безденежье, предлагает купить у него старинные книги. С. Клычков и А. Чапыгин оказали первую помощь, А. Чапыгин написал о нищете Н. Клюева А.М. Горькому. И Н. Клюев написал несколько писем А.М. Горькому. В одном из них, 16 сентября 1928 года, Н. Клюев сообщает, что мечтает «возвратиться к земле в родную избу… нищета, скитание по чужим обедам разрушают меня как художника», напоминает, что последний его сборник пролежал в издательстве «Прибой» два года и вышел в свет в объединённом с «Прибоем» Ленгизе под названием «Изба и поле» в начале апреля 1928 года, в книге его «не хватает девяноста страниц, не допущенных к напечатанию» (Там же. С. 262–263).

Узнав о смерти С.А. Есенина, Н. Клюев тут же написал поэму «Плач о Сергее Есенине», которая 29 декабря 1926 года была напечатана в «Красной газете» и в следующем году вышла в издательстве Ленгиз со вступительной статьёй П.Н. Медведева. Почти одновременно с этим в первом номере журнала «Звезда» за 1927 год была напечатана поэма «Деревня», после чего за Николаем Клюевым закрепилось прозвище «кулацкий поэт». Не раз Н. Клюев выступал с чтением этих поэм, и каждый раз успешно. А критики, особенно налитпостовцы, продолжали остро критиковать его за идеологические ошибки. Так что предложение Н. Клюева издать его поэму «Погорельщина» не имело успеха. Понимая сложность своего положения, Н. Клюев 20 января 1932 года написал письмо Всероссийскому союзу писателей: «Последним моим стихотворением является поэма под названием «Деревня», помещённая в одном из виднейших журналов нашей республики, прошедшая сквозь чрезвычайно строгий разбор редакции, которая подала повод обвинить меня в реакционной проповеди кулацких настроений. Говорить по этому поводу можно, конечно, без конца, но я признаюсь, что в данном произведении есть хорошо рассчитанная мною как художником туманность и преотдаленность образов, необходимых для порождения в читателе множества сопоставлений и предположений; чистосердечно уверяю, что поэма «Деревня», не гремя победоносною медью, до последней глубины пронизана болью свирелей, рыдающих в русском красном ветре, в извечном вопле к солнцу наших нив и чернолесий.

Свирели и жалкования «Деревни» сгущены мною сознательно и родились из уверенности, что не только сплошное «ура» может убеждать врагов трудового народа в его правде и праве, но и признание своих величайших жертв и язв неисчислимых от власти жёлтого дьявола – капитала… Просвещённым и хорошо грамотным людям давно знаком мой облик как художника своих красок и некотором роде туземной живописи. Это не бравое «так точно» царских молодцов, не их формы казарменные, а образы, живущие во мне, заветы Александрии, Корсуня, Киева, Новгорода от внуков Велесовых до Андрея Рублёва, от Даниила Заточника до Посошкова, Фета, Сурикова, Нестерова, Бородина, Есенина. Если средиземные арфы живут в веках, если песни бедной занесённой снегом Норвегии на крыльях полярных чаек разносятся по всему миру, то почему же русский берестяной Сирин должен быть ощипан и казнён за свои многопёстрые колдовские свирели – только лишь потому, что серые, невоспитанным для музыки слухом обмолвятся люди, второпях и опрометчиво утверждая, что товарищ маузер сладкоречивее хоровода муз? Я принимаю и маузер, и пулемёт, если они служат славе Сирина – искусства… Я отдал свои искреннейшие песни революции…» (Сердце Единорога. С. 971–972).

Но отношение к Н. Клюеву, несмотря на эти объяснения, продолжало оставаться противоречивым: на него обращены симпатии со стороны интеллигенции, а большевики продолжали его преследовать как кулацкого поэта. В начале 1930 года крестьянские писатели устроили вечер Н. Клюева, на котором он прочитал «Погорельщину»: сначала критик в зале, чтобы оправдать встречу с «кулацким поэтом», сделал разносный доклад, причём в другой комнате Н. Клюев пил чай, не обращая на доклад внимания; потом он вышел в зал и прочитал поэму «Погорельщина», впервые опубликованную итальянским славистом Этторе Ло Гатто (1890–1983) по рукописи, которую подарил ему Н. Клюев, в Нью-Йорке в 1954 году (в России – журналом «Новый мир». 1987. № 7). «Не снимая поддёвки, – вспоминал Р. Менский, – поэт сел у стола и стал читать «Погорельщину». Зазвучал, окаящий по-олонецки, его былинный сказ. В воображении, как в театре, пошёл вверх занавес, раскрывая перед слушателями народный мир, в его полном убранстве. Начинался этот мир где-то далеко за историческим рубежом. Неустанно развиваясь в себе, он приводил нас к настоящему. В «Погорельщине» в образе Настеньки-пряхи Русь тянет «с кудельной бороды» непрерывную нить народной жизни. Короткие словесные мазки окружают Настеньку нимбом благословенного труда, памятью о народных походах и битвах, сказкой и горестной былью. Ломается прялка под гибельной новью, рвётся нить, умирает Настенька. Сгорает духовный дом народа – «Погорельщина».

Поэма вызвала у слушателей восторг, смятение перед «новью» и тяжёлую тоску по «Настеньке». «Маята как змея «одолела»…» (Николай Клюев глазами современников. СПб., 2005. С. 182–183).

18 мая 1933 года из Москвы Н. Клюев строго предупреждает А. Яр-Кравченко быть осторожнее в своей жизни: «Получил от тебя бандероль с моей поэмой. Конечно, искажённой и обезображенной с первого слова: «Песня о великой матери» – разве ты не знаешь, что песнь, а не песня, это совсем другой смысл и т. д., и т. д. но дело теперь уже не в этом, а в гибели самой поэмы – того, чем я полон как художник последние годы – теперь все замыслы мои погибли – ты убил меня и поэму самым зверским и глупым образом.

Разве ты не понимаешь, кому она в первую очередь нужна и для чего и сколько было средств и способов вырвать её из моих рук? То, что не удалось моим чёрным и открытым врагам – сделано и совершено тобой – моим братом. Сколько было заклинаний и обетов с твоей стороны – ни одной строки не читать и не показывать… Но ты, видимо, оглох и ослеп и лишился разума от своих успехов на всех фронтах! Нет слов передать тебе ужас и тревогу, которыми я схвачен. Я хорошо осведомлён, что никакого издания моих стихов не может быть, что под видом издания нужно заполучить работы моих последних лет, а ты беспокоишься о моей славе! На что она мне нужна! Опомнись! Ни одной строки из моей поэмы больше под машинку! Всё сжечь!.. Приди в себя! Перекрестись! Опомнись! Пока не поздно – ни одной строки ни под каким предлогом никому» (Словесное древо. С. 297–299).

В феврале 1934 года Н.А. Клюев был арестован, произведения, написанные и начатые, были изъяты. Не вдаваясь в подробности, приведу письмо Н. Клюева С. Клычкову от 12 июня 1934 года из Колпашева, места ссылки: «Дорогой мой брат и поэт, ради моей судьбы как художника и чудовищного горя, пучины несчастия, в которую я повержен, выслушай меня без борьбы самолюбия. Я сгорел на своей «Погорельщине», как некогда сгорел мой прадед протопоп Аввакум на костре пустозерском. Кровь моя волей или неволей связует две эпохи: озарённую смолистыми кострами и запалами самосожжений эпоху царя Феодора Алексеевича и нашу, такую юную и потому много не знающую. Я сослан в Нарым…» (Там же. С. 313).

В Нарыме и Томске Н. Клюев написал две поэмы: «Кремль» и «Нарым».

Арестован 5 июня 1937 года в Томске и по приговору суда в конце октября того же года расстрелян в Томской тюрьме.

В воспоминаниях современников дан многогранный, глубокий, сложный, противоречивый образ Николая Алексеевича Клюева – от характеристик земляков-вытегорцев до наблюдений А. Блока, С. Есенина, М. Нестерова, И. Эренбурга, В. Шаламова, В. Горбачёвой, А. Яр-Кравченко и И. Гронского.

Клюев Н. Сердце Единорога: Стихотворения и поэмы. СПб., 1999.

Клюев Н. Словесное древо: Проза. СПб., 2003.

Николай Клюев глазами современников. СПб., 2005.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.