Сергей Антонович Клычков (24 июня (6 июля) 1889 – 8 октября 1937)
Сергей Антонович Клычков
(24 июня (6 июля) 1889 – 8 октября 1937)
Родился в деревне Дубровки Тверской губернии, мать принесла мальчика в дом сапожника-кустаря Антона Никитича Лешёнкова (так прозвали его в деревне). В деревне и в округе все занимались башмачным делом, недалеко, в Кимрах, был кожевенно-обувной центр, там можно было заключить договор, получить аванс и сырье. Работали сапожники по 15 часов, до позднего вечера, затем мать, Фёкла Алексеевна, уходила в Москву продавать мастерские изделия мужа, ничуть не уступавшие по качеству фабричной обуви.
Для юного Сергея Клычкова настоящими воспитателями были Никита Родионович и Евдокия Михайловна Клычковы, дед и бабушка. С детства бабка Евдокия внушила внуку любовь к лесу, скудным лугам и полям, приучила ценить лесных жителей, понимать сказки, пословицы, песни, русскую народную мудрость. Семья староверов Клычковых хранила древние книги, молитвы, песни, и всё это вобрал в свою душу юный Сергей; вобрал православный гуманизм, который войдёт в его стихи, книги и статьи. Занятые своим ремеслом, мужчины мало времени уделяли сельским работам, на полях работали женщины и дети. И эта работа на полях и лугах тоже была по душе юному Сергею. Особенно он любил сенокос.
Родители, собрав кое-какие средства, построили на окраине Дубровок двухэтажный каменный дом, разбили небольшой сад, в котором была сирень, яблони, шестигранная беседка и дюжина ульев. Здесь, когда Сергей Клычков стал известным писателем, бывали скульптор С. Конёнков, писатель М. Пришвин и многие другие известные люди, ловили рыбу, ходили на охоту.
Цепь неожиданностей, роковых случайностей сопровождала юного Сергея Клычкова: к примеру, отец, почувствовав способности сына, решил дать ему образование в Москве, но сын, впервые попав в Москву, не выдержал экзамены в реальное училище, и отец тут же, на улице, в Александровском саду, сурово и беспощадно наказал Сергея. Это случайно видел известный педагог Иван Иванович Фидлер и предложил Антону Никитичу и Сергею держать экзамены в то реальное училище, в котором он был директором. На следующий день Сергей выдержал экзамены и был зачислен.
За годы учёбы в Москве Сергей познакомился со многими интересными людьми. Пришло время революции 1905 года. Представители различных кругов общества каждый по-своему готовились участвовать в этом бурном движении. В мастерской скульптора С.Т. Конёнкова собиралась прогрессивно настроенная молодежь. Возникла мысль участвовать в баррикадных боях. Руководителем дружины избрали С.Т. Конёнкова, купили браунинги, но революция была жестоко подавлена. С.Т. Конёнков высоко отзывался об участнике дружины С. Клычкове как о боевом пропагандисте передовых идей среди рабочих.
Окончив реальное училище, С. Клычков поступил на филологический факультет Московского университета и неожиданно безответно влюбился. Хотел покончить с собой («от несчастной любви вздумал я было наложить на себя руки», – признавался С. Клычков в «Автобиографии»), но снова нежданная случайность отвлекла его от мрачных мыслей. В это время С. Клычков в узких кругах становится известен как поэт, первые его стихи были напечатаны в 1906 году в журнале «На распутье» («Гимн свободе», «Мужик поднялся», «Вихрь»), публикуются и первые прозаические вещи. Об этом узнал Модест Ильич Чайковский, брат знаменитого музыканта, драматург, автор оперных и балетных либретто, и предложил юному поэту совместную поездку в Италию в 1908 году; побывали и у М. Горького на Капри. В это время С. Клычков никак не может выбрать себе направление в учёбе в Московском университете – поступил на естественный факультет, потом перевёлся на филологический, потом на юридический. В университете познакомился с однокурсниками Борисом Пастернаком, Петром Журовым, который впоследствии писал о нём: «Яркой внешностью и щедрой душевностью Сергей привлекал к себе и чаровал. Он был тогда светел и радостен». А главное, Сергей Клычков понял, что ему надо писать стихи, которые пробовал писать в детстве, в нём так и бушует поэтическое пламя, которое хочется выплеснуть, погасить. Он уехал в Дубровку, часами ходил по лесам и полям, любовался природой, а бабушкины сказки то и дело всплывали в памяти, окрашивая его поэзию русской народной стихией. «Стихи-рифмы в моей душе полощутся, как утки, зазывая с реки диких селезней!» – писал С. Клычков в письме тому же Журову, с которым в это время решились совершить путешествие к Светлояру, куда якобы ушёл на дно древний Китеж.
«Дальше – очень неровная, очень причудливая дорога, о которой в двух словах не расскажешь, – писал в автобиографии Сергей Клычков. – В общем: языком обязан лесной бабке Авдотье, речистой матке Фёкле Алексеевне и нередко мудрому в своих косноязычных построениях отцу моему, Антону Никитичу Лешёнкову (Клычков – фамилия по бабушке), а больше всего нашему полю за околицей и Чертухинскому лесу, в малиннике которого меня мать скинула, спутавши по молодости сроки» (Клычков С. Чертухинский балакирь: Романы. М.: Советский писатель. 1988. С. 6).
О первой книге стихотворений Сергея Клычкова «Песни», которая вышла в 1911 году, сдержанно отозвались В. Брюсов, М. Волошин, Н. Гумилёв, лишь С. Городецкий поддержал юного поэта (Речь. 1911. 24 января). Вторая книга – «Потаённый сад», вышедшая в 1913 году, обратила на себя серьёзное внимание не только известных поэтов, но и критиков, литературоведов, историков. Вячеслав Полонский, рецензируя книги С. Клычкова, писал: «…Клычков всегда тих и скромен. Его поэзия целомудренна. Её хочется сравнить с зелёным клейким листочком только что распустившейся почки; кто знает – жестока судьба; быть может, завтра подует холодный ветер и заморозит нежную почку – так не хотелось бы этого; но покуда этот клейкий, полураспустившийся листок несёт большую радость, ибо говорит истомлённой душе о весне и солнце» (Новая жизнь. 1913. № 12. С. 198). В. Львов-Рогачевский столь же одобрительно писал о Клычкове: «Все его песни подслушаны в родной деревне. Много в них чуткости, тонкости, стыдливой влюблённости в природу. Богатый русский язык, оригинальные новые эпитеты, свежесть настроений – намекающая неясность символов захватывает вас» (Современник. 1913. № 10). Здесь не было гражданских тем, отмечали рецензенты, но от сборника С. Клычкова веяло бодрым, живым настроением, нежно звучавшими песнями, возникали любимые народные образы.
В первых книгах С. Клычкова ярко и вдохновенно выражена любовь к своему родному краю, к своей скудной на урожаи земле, обилию грибов в Чертухинском лесу, к живому зверью, к охотничьим и рыболовным занятиям, ко всему романтическому укладу деревенской жизни, в которую вторглась уже цивилизация, многое, а главное – покой разрушившая, ведь бабушка Авдотья погибла под поездом.
В стихотворении «Детство» С. Клычков напоминает, что окружало его и воспитывало: «Помню, помню лес дремучий, / Под босой ногою мхи, / У крыльца ручей гремучий / В ветках дремлющей ольхи… / Помню: филины кричали, / В тёмный лес я выходил, / Бога строгого печали / О несбыточном молил. / Дикий, хмурый в дымной хате / Я один, как в сказке, рос, / За окном стояли рати / Старых сосен и берёз…» (Клычков С. В гостях у журавлей. М.: Современник, 1985. С. 26).
Или «Пастух»: «Я всё пою – ведь я певец, / Не вывожу пером строки: / Брожу в лесу, пасу овец / В тумане раннем у реки. / Прошёл по селам дальний слух, / И часто манят на крыльцо / И улыбаются в лицо / Мне очи зорких молодух. / Но я печаль мою таю, / И в певчем сердце – тишина. / И как мне жаль печаль мою, / Не зная, кто и где она…» (Там же. С. 31).
Много внимания в сборнике С. Клычков уделяет созданию образа Лады, в восточнославянской мифологии богини весенне-летнего плодородия, которая покровительствует свадьбам и брачной жизни. «Лада у окна», «Половодье», «Лада в поле», «Лада купается», «Лада в саду», «Радуга», «Лада в хороводе», «Лада жнёт», «Жар-птица», «Лада-невеста», «Лада прядёт», «Девичник» – все эти стихотворения-песни не только о богине плодородия, но и о живой человеческой жизни девушки, которая живёт полной жизнью, вбирая в себя всё её разнообразие и многогранность: «Плачет Лада на пирушке: // В круг неё гуляют кружки, // Ходят чаши и ковши, //Нету рядом с Ладой дружки, // Нет подруженьки-души!..» – это и мифологическая богиня, и простая деревенская девушка Лада, которая печалится, ходит по полям, сеет, любуется шёлковым платком, а потом, неожиданно, бытовая ситуация превращается в мифологическую, из-под белого платка выплывают облака. Каждое его стихотворение, признавался С. Клычков, пронизано «и нежностью и скорбью».
С началом Первой мировой войны С. Клычкова призвали в армию, в Гельсингфорсе его зачислили писарем 427-го полка. Здесь он познакомился с Александром Куприным, который обучал новобранцев. С. Клычков поступил в школу прапорщиков. Потом Клычков был отправлен на фронт, в 7-й артиллерийский полк. Бывал в Москве. Не прекращал писать стихи, познакомился с Клюевым, Есениным, Наседкиным, Орешиным. Возникала и крепла группа новокрестьянских писателей.
Февральскую и Октябрьскую революции С. Клычков встретил радостно, открывались новые пути и дороги. На первых порах С. Клычков и С. Есенин сблизились с московским Пролеткультом, который расположился в бывшем особняке Маргариты Морозовой на Воздвиженке. Здесь жил пролетарский поэт М. Герасимов. К ним примкнула Надежда Павлович. 7 ноября 1918 года В.И. Ленин открывал памятник, созданный скульптором С.Т. Конёнковым, с изображением мифической фигуры и надписью: «Павшим в борьбе за мир и братство народов». Звучала кантата, слова написали С. Есенин, С. Клычков и М. Герасимов.
С надеждой продолжать работу в Пролеткульте Есенин и Клычков подали заявление в Пролеткульт с просьбой учредить крестьянскую секцию. Инициативная группа предполагала привлечь таких писателей из крестьян, как Есенин, Клычков, Клюев, Орешин, Ширяевец, Семеновский, Чапыгин, Касаткин, Подъячев, Конёнков. В литературных течениях после Октября ещё слабо разбирались, на первых порах после революции дружили и с пролеткультовцами.
С. Есенин восторженно приветствовал стихи С. Клычкова о движении революции вперёд, к новым свершениям. «Жизнь наша бежит вихревым ураганом, – писал С. Есенин в повествовании «Ключи Марии» (сентябрь – ноябрь 1918), – мы не боимся их преград, ибо вихрь, затаённый в самой природе, тоже задвигался нашим глазам, и прав поэт, истинно прекрасный народный поэт, Сергей Клычков, говорящий нам, что:
Уж несётся предзорная конница,
Утонувши в тумане по грудь,
И берёзки прощаются, клонятся,
Словно в дальний собрались в путь.
Он первый увидел, что земля поехала, он видит, что эта предзорная конница увозит её к новым берегам, он видит, что берёзки, сидящие в телеге земли, прощаются с нашей старой орбитой, старым воздухом и старыми тучами» (Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. М., 1983. С. 159–160).
В это время С. Есенин и С. Клычков создали издательство «Московская трудовая артель художников слова», в котором выходят «Сельский час», «Ключи Марии» С. Есенина и несколько книжек С. Клычкова. В письме А.В. Ширяевцу С. Есенин 26 июня 1920 года писал, сравнивая Клюева и Клычкова: «А Клюев, дорогой мой, – бестия. Хитрый, как лисица… Очень похож на свои стихи, такой же корявый, неряшливый, простой по виду, а внутри черт.
Клычков же, наоборот, сама простота, чистота и мягкость, только чересчур от него пахнет физической нечистоплотностью. Я люблю его очень и ценю как поэта выше Орешина. Во многом он лучше и Клюева, но, конечно, не в целом. Где он теперь, не знаю» (Полн. собр. соч. Т. 6. Письма. М., 1999. С. 112).
А в это время С. Клычков вместе с женой, Варварой Николаевной Горбачёвой, оказался в Крыму во власти белогвардейцев, которые знали о его сочувствии большевикам, дважды его допрашивали, дважды приговаривали к смертной казни… (См.: Писатели современной эпохи. Биобиблиографический словарь русских писателей ХХ века / Под ред. Б.П. Козьмина. Т. 1. М., 1928).
В Москву Клычковы вернулись в 1921 году. В 1923 году вышли сборники стихотворений «Гость чудесный» и «Домашние песни». Превосходный знаток творчества С. Клычкова, Николай Банников отметил, что стихи этих сборников существенно отличаются от раннего творчества: «В них исчезает бьющая в глаза сказочность и напевность, более сумрачным становится колорит. Всё большее место занимают в клычковских книгах стихотворения философского звучания с вечными темами любви и ненависти, добра и зла, жизни и смерти. Сосредоточенный в кругу своих чувств и переживаний, поэт всё чаще сетует на неустройства собственного бытия, на причиняемые ему литературные и нелитературные обиды, явственно слышатся у него ноты прощания с людьми и миром, хотя он осуждает Есенина за самовольный уход из жизни (стихотворение «Всегда найдётся место…» в сборнике «В гостях у журавлей»). И всё более чёткие черты обретает в его стихах тема тревоги за сохранность мира природы. Наступление цивилизации и техники на жившую своей самобытной жизнью деревню, на казавшиеся поэту заповедными леса и поля, на привычную тишину и глушь воспринималось Клычковым с чувством нескрываемой боязни. В душе он противился наступлению механизации и стандартизации жизни, жалел об утрате нравственно-этических ценностей, связанных со старой деревней» (В кн.: Клычков С. В гостях у журавлей. М., 1985. С. 19).
Вернувшись в Москву, С. Клычков заметил то, что ещё раньше заметил С. Есенин («уж очень мы все рассыпались»), в литературной среде – разобщённость, пустая полемика, групповая борьба. В четвёртом номере «Новостей» за 1922 год С. Клычков в статье «Утверждение простоты» подверг острой критике статьи Н. Асеева, который поверхностно анализировал поэтику Б. Пастернака. Н. Асеев ответил С. Клычкову в журнале «Печать и революция» (1923. № 6). С. Клычков в журнале «Красная новь», в котором он работал, в одном из номеров за 1923 год напечатал статью «Лысая гора», выразившую его теоретические размышления о современной поэзии, о неприятии формализма, о бесчестной групповой борьбе, похожей своей разноголосицей на шабаш на Лысой горе. С. Клычков, как и вся редакция журнала «Красная новь» во главе с А. Воронским, выступал за реализм, за Пушкина, за идеи и идеалы классического наследия выдающихся деятелей русской культуры.
Сергей Клычков задумал написать девятикнижие «Живот и смерть» о том, как жила и созревала Россия, как распадалась и разрушалась её жизнь, природа, истекала народная мудрость с её пословицами, поговорками, песнями, с её, казалось бы, нерушимым патриархальным укладом, с неистребимым русским национальным характером. Успел он написать только три прозаические книги и несколько полемических статей. В 1925 году появился автобиографический роман С. Клычкова «Сахарный немец», который сразу привлёк внимание критики. Валерьян Правдухин писал: «Большинство страниц романа написано на редкость крепким, подлинно русским, глубоко народным языком. Образность этой речи, её близость к старинным сказаниям порой прямо потрясают» (Красная новь. 1925. № 11). И действительно, неприхотливо повествование романа, которое ведётся от имени одного из участников Первой мировой войны: в центре событий Миколай Митрич Зайцев, прозванный в солдатском быту Зайчиком; сначала он был писарем, потом стал учиться на прапорщика, прибывает в свою родную часть уже «охвицером». Ротный командир, Палон Палоныч, тут же даёт указание, «встрёпку», Зайцеву, чтобы он держал себя как офицер. И потянулись скучные дни в «Хинляндии», ни немцы не стреляют, ни русские, только вшей подсчитывают в землянке. Фельдфебель Иван Палыч, Пенкин, капитан Палон Палоныч, Голубков, Василий Морковкин, Анучкин и другие появляются на страницах романа, раскрывая особенности этой тихой войны на Двине. Немцы случайно убили Морковкина и Анучкина, и больше никаких происшествий. Лишь рыжий Пенкин рассказал поучительную сказку «Ахламон», в которой злой царь Ахламон прошёл тяжкие испытания, чтобы вновь стать нормальным человеком, стать прекрасным витязем – «В кудрях шелк, / В речах толк, / Что стан, что рост, / А уж как про-ст!», – которого Зазноба повела в свой терем для совместного проживания. А так всё постыло и нудно.
Вызов к ротному взбодрил Зайчика. Ротному попалась старая газета, в которой имелась хвалебная рецензия о стихах Зайцева. Палон Палоныч язвительно сказал, что он стал «пылким почитателем» «статеек о вас и ваших стишках, а также, так сказать, и самих стишков ваших». В заключение капитан приказал: «…все эти ваши стихахушки с сего числа вы будете представлять мне, а после моего одобрения я сам буду их направлять в дивизию, и только после разрешения… ну, я думаю, понятно… Всех!» (Клычков С. Чертухинский балакирь. Романы. М., 1988. С. 45). А после этого драматического эпизода выпало счастье Зайчику побывать в отпуске в родных местах. И, проезжая по полям, лесам, попав в родную деревню Чертухино, никак Зайчик не налюбуется на дорогие сердцу места. А как встретили его родные, мать, отец, сестрёнка Пелагеюшка! Но многое изменилось в деревне, «мужиков позабрали, остались кобылы да бабы!», «теперь сено возят на бабах!», вышел во двор, потеплело на сердце, «на дворе корова Малашка стоит у яслей, сено по целой рукавице охаживает, а рядом с ней мерин Музыкант – уши расставил, и оба на Зайчика смотрят: молодой хозяин приехал!» (Там же. С. 70), а потом пришла досада, не дождалась его Клаша, вышла замуж за красавца богатея, так расстроился, что и прогулка по лесу ничуть не успокоила его, вспомнил огромную ёлку, к которой шёл, чтобы посмотреть на малинник, в котором мать, Фёкла Спиридоновна, «сбирая когда-то малину, в малине его родила. Хорошо у своей колыбели, под густой елкой, посидеть ему и подумать: до края наполнено сердце, и жизнь вся разломлена, словно краюха, на равные половины: одна половина у Клаши в белых руках, а другая… Зайчик об этом сейчас и подумать не в силах, и вспомнить страшится!» (Там же. С. 107). Выходя из церкви, Клаша случайно увидела Зайчика, рослого красавца, которого она любила до войны, и упала в обморок. Очнувшись, она попросила его довезти её до дома, и тут они вновь повторили свои клятвы в любви. И всё пошло наперекосяк. Оказавшись в Питере, Зайчик знакомится с художницей, сходится с другом, который написал когда-то о нём статью. Вернувшись в роту, в которой ведётся следствие о ротном командире Тараканове, который всё время пил и не руководил ротой, Зайчик становится по неведомым канцелярским интригам подпоручиком и назначается на должность капитана Тараканова.
И тут произошёл необыкновенный случай: Зайчик на виду всей землянки с чертухинскими мужиками выпрыгнул из окопа, пошёл к Двине, зачерпнул в котелок воды, вернулся, фельдфебель Иван Палыч поставил котелок с водой на огонь, и Зайчик вскоре увидел, как немец на том берегу тоже подошёл к воде и зачерпнул в котелок. Не выдержало сердце Зайчика, он взял винтовку и застрелил этого немца. За что? Ведь он сделал то же, что и Зайчик? Сначала Зайчика качали как героя, а потом пригорюнились: жалко убитого немца. Ведь не было боя, немец не стрелял, а просто взял воды. Бессмысленность этого поступка была безнравственна, это было нарушение человеческого закона: «у всех у нас шевельнулось к Зайчику недоброе чувство». Страдают солдаты, мучительно страдает и сам подпоручик. Зашёл Иван Палыч к Зайчику и увидел, недоумевая, «на призрачном свету от коптилки чистую струйку, бегущую из-под Зайчиковых глаз» (Там же. С. 216). А когда после этого убийства немцы открыли ожесточённый обстрел русских позиций, многие догадались, что это месть за убитого.
В романе действуют преимущественно мужики-чертухинцы, на фронте стоит тишина, есть время для разговоров, сказок, снов и сновидений, всё время мужики думают о равенстве, о богатых и бедных, мечтают о Счастливом озере, где живут совсем по-другому, поэтому сказка об Ахламоне очень близка душевному миру мужиков-солдат. «Сморгнёт Зайчик слезу, и исчезнет виденье, колыхнётся в углу паутинная сеть, и за нею снова вспыхнут далёкие страны… Смотрит Зайчик пристально, инда глаза больно: бежит, бежит, и чешуится Незнайка, а тот берег и глазами едва достанешь, на том берегу, на сахарном, стоит у самой воды маленький немчик с игрушечным ведёрком и черпает воду… – Стой, Русь, не бойся, ты мой, я твой, ты стрелял, теперь я стрелять буду…» (Там же. С. 218). И тут – вновь сражение, обстрел, Иван Палыч спасает подпоручика Зайцева, вытаскивая из разрушенной землянки.
Роман «Сахарный немец» привлёк внимание критики и читателей. В книге воспоминаний «Несгораемые слова» Николай Любимов писал: «У Клычкова всё было особенное, всё самобытное: от писательского почерка до манеры одеваться. Когда Клычков шёл по улице, «на нём нельзя было не остановить взгляда. Только ему могла идти его «летняя форма одежды»: выглядывавшая из-под пиджака, обычно синяя косоворотка и шляпа, из-под которой выбивались чёрные волосы, шляпа и косоворотка не создавали кричащего разнобоя. У Клычкова это воспринималось именно как сочетание, хотя и несколько странное. Оригинальность манеры одеваться соответствовала оригинальности его внешнего облика. Черты лица его были крупны, резки, но правильны. Посмотришь на него да послушаешь окающий его говор – ну, ясное дело: русский мужик, смекалистый, толковый, речистый, грамотей, книгочей, с хитрецой, себе на уме, работящий, но и бутылке не враг… В горделивой посадке головы и изяществе движений что-то почти барственное. Всё лицо озарено изнутри. В больших, синих-синих глазах, не глазах – очах, читается судьба русского таланта, всегда за кого-то страдающего» (Несгораемые слова. М., 1983).
В 1925 году роман «Сахарный немец» С. Клычков послал в Италию А.М. Горькому, который 31 марта 1925 года написал подробное письмо о достоинствах и недостатках романа, прочитав его «с великим интересом». О романе сразу стали говорить критики. В бюллетене Гиза была помещена рецензия, которая возмутила А.М. Горького, на что он откликнулся в письме своему секретарю П.П. Крючкову: «Писательское умение Клычкова, его великолепный образный язык, мастерское изображение человека и природы – достаточно хорошо известны, так же, как известны и все его недостатки. Роман «Сахарный немец», переиздаваемый «Федерацией», является первым прозаическим произведением Клычкова. В нём с большим лирическим напряжением показана гибель прочного мужицкого психологического и бытового уклада в столкновении с ужасами империалистической войны. Герой романа Зайчик, мирный, добрый человек и мечтатель, попадает на фронт. Он вынужден идти сам и посылать других на убийство – и это медленно, но верно опустошает его. В книге наряду с фронтом показана и деревня, родина Зайчика. Однако фронтовая часть производит более сильное впечатление своим реализмом, ярким и чётким изображением солдатской и денщицкой жизни, окопного и блиндажного быта. Читается роман с большим интересом» (Архив А.М. Горького. Т. XIV. С. 463).
В 1926 году в журнале «Новый мир» (№ 1. С. 3–9) опубликован роман «Чертухинский балакирь», а в журнале «Молодая гвардия» за 1927 год (№ 9—12) – роман «Князь мира», которые поставили С. Клычкова в ряд из самых талантливых прозаиков в новой России. А.В. Луначарский в статье «Литературный год» писал: «Приходится признать большое художественное достоинство за такими произведениями, как «Братья» Федина и «Неразменный рубль» Клычкова. Само собой разумеется, попутнический роман сводится не только к этим двум произведениям. Я называю их потому, что в художественном отношении и по глубине анализа некоторых явлений нынешнего времени у Федина и прошлого – у Клычкова эти романы мне кажутся самыми замечательными и такими, которые, несомненно, войдут прочно в нашу литературу» (Красная панорама. 1929. № 1).
А. Воронский отметил, что «Чертухинский балакирь» – «произведение большой общественной значимости» (Мистер Бритлинг пьёт чашу до дна: Сб. М., 1927. С. 120).
Но совсем по-другому думали законодатели литературной моды – рапповцы-налитпостовцы: В. Фриче, Г. Лелевич, О. Бескин и другие назвали С. Клычкова «Баяном реакционного прошлого». Если в «Чертухинском балакире» С. Клычков заглянул в события конца XIX века, то в романе «Князь мира» он ушёл в исторические события, полные вранья и сказок, как раз накануне отмены крепостного права. Мол, порой не веришь в рассказанное, но тут же возникает рассказчик, от имени которого ведётся повествование, и всё становится ясно. Слишком часто критики упрекали всех, кто уходил в прошлое. Но и в этом романе – много живых действующих лиц. Особенно ярко Клычков изобразил барыню Рысачиху, вдову майора Рысакова, имевшую четыреста крепостных душ, с которыми она расправлялась, как известная Салтычиха. Постельная девка Алёнушка по своей бесхитростности и простоте, сонная, забеременела от майора, который вроде бы в шутку её «тилискал». Барыня приказывает ей выйти замуж за страшного Хомку. Лукерью выпороли так, что она умерла. Хомку убил Буркан, который любил Алёнушку, а Алёнушка повесилась. А узнав про все эти несчастья, Раиса Васильевна в то же утро согласилась стать женой князя Копыто, а князь попросил Рысачиху исполнить его любимую песню. Страшны в своём бесчувствии и жестокости владельцы крепостных, и Клычков беспощадно их разоблачает: «Словом, когда-то и в самом деле словно царица, Рысачиха стала помахивать на заправскую ведьму» (Там же. С. 559–622). Но критики не угомонились, разоблачая художника как кулацкого писателя. С. Клычков попытался бороться, написал две статьи: «Свирепый недуг» и «О зайце, зажигающем спички», но всё напрасно – пятно антисоветчика плотно легло на его биографию.
Однажды в кругу друзей и коллег С. Липкин прочитал несколько стихотворений. С. Клычков тут же неожиданно сказал: «Еврей не может быть русским поэтом. Немецким может, французским может, итальянским или там американским может, а русским – нет, не может…
Клюев: Проснись, Сергулька, рядом с тобой – Мондельштам (именно так, через о).
Клычков: Мандельштам – исключение, люблю Осипа крепко, ценю его, не то что Пастернака, тот – спичечный коробок без спичек» (Липкин С.И. Из книги «Квадрига» // Николай Клюев глазами современников. СПб., 2005. С. 210–211).
Несколько ярких эпизодов рассказала в своих воспоминаниях В.Н. Горбачёва, вторая жена С. Клычкова: «28 октября 1933 года. Сегодня отнёс Сергей статью в «Известия» о колхозе и мужицкой зажиточности, и – мучается, и – не понимает, верен ли этот шаг (для души и для его неподкупной незапятнанности). С одной стороны, он видит и видел в колхозе множество действительно хорошего, с другой стороны, сытая Русь ещё только сказка – Ахламонное царство, – и писать о колхозной сытости не есть ли измена? «Измена? – спрашиваю я, невольно поддаваясь его тревоге. – Но чему? Голодной Руси, которая выползла на площади и закоулки Москвы просить милостыню? Только!» (Записи разных лет // Новый мир. 1989. № 9. С. 213).
В «Записях разных лет» В.Н. Горбачёва упоминает многих действующих лиц того времени. Зимой 1930/31 г. С. Клычков с трудом переживал «глупые газетные нападки», они доводили до того, что «он – как лось в клетке» в раздражении метался в маленькой комнате, потом садился на диван и стонал, как мокрый галчонок: «Я совсем больной», а потом брался за перо и сочинял: «Слава Богу, что нас двое, что нас двое здесь с тобой, я с дубиной у порога, ты с лампадой голубой» (стихи были опубликованы в Париже в 1985 году. – В. П.). В этих «Записях» даны характеристики – «пьяненького» Владимира Кириллова, Николая Клюева, «удивительный конгломерат искренности и позы, ханжества и настоящей любви к древнему благочестию, к старой прекрасной Руси», Осипа Мандельштама, «удивительное сочетание обыденного и торжественно-напыщенного, от французской классики, соединение одесского жаргона («сбондили»!) с утончённостью европейца и с трогательным чисто еврейским порывом к «русской натуре», Павла Васильева, «кудрявый гибкий высокий юноша, тоненький с маленькими глазами и большим ртом».
В.Н. Горбачёва, прожив с Клычковым восемь лет, уверена в своих впечатлениях: «Клычков никогда не был в душе ни мракобесом, ни контрреволюционером. Был плоть от плоти русского народа. Жил в туманной сказке, а не в политике, в которую его насильно вовлекали критики, делая из него кулацкое пугало. Погиб напрасно, погубив и свой могучий стихийный талант. Как он говорил: «Попал под колесо истории». Как художник не высказался и не раскрылся. «Замыслов у меня – на триста лет». «Писать – некогда». Боже мой, мне ли не знать, какие у него были возможности! Вот подлинная трагедия» (Клычков С.: переписка, сочинения, материалы к биографии // Новый мир. 1989. № 9. С. 217).
По лживому доносу Сергея Клычкова объявили участником контрреволюционного заговора и взяли под арест, 8 октября 1937 года осудили и в тот же день расстреляли. Реабилитирован по недоказанности преступления.
Клычков С. В гостях у журавлей. М., 1985.
Клычков С. Чертухинский балакирь. Романы. М., 1988.
Клычков С. Переписка. Сочинения. Материалы к биографии // Новый мир. 1989. № 9.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.