Это ваша голова, гражданин доуэль?

Это ваша голова, гражданин доуэль?

Зеев Бар-Селла. Александр Беляев. М.: Молодая гвардия

Зеев Бар-Селла — один из самых известных представителей радикальной ветви «антишолоховедения», по мнению которых не только роман «Тихий Дон» не принадлежал Шолохову, но и остальные его произведения на самом деле были написаны другими людьми в рамках коллективного «проекта» ОГПУ. Понятно, что, когда «Молодая гвардия» только анонсировала будущую книгу Бар-Селлы в серии «ЖЗЛ», поклонники Александра Беляева занервничали: а ну как неутомимый дешифровщик литературных кодов взялся за биографию фантаста не случайно? А вдруг автор примется доказывать, что и «Человека-амфибию», например, сочинили Бабель с Платоновым и примкнувшие к ним Олеша с Пильняком?

Тревожные ожидания читателей, к счастью, не оправдались. То есть о самой возможности коллективного «литпроекта» в сталинском СССР здесь все же упоминается, но мельком и по отношению не к Беляеву и даже не к Шолохову, а к Николаю Островскому. На моральный авторитет Беляева биограф не покушается и заслуг не отрицает. Другое дело, что и в новой книге Бар-Селла не стеснен рамками традиционного жизнеописания; ему, как и прежде, ближе «детективный» подход к событиям: «по случайным, на первый взгляд не относящимся к делу данным, выстраивать реальную картину» (цитируем его интервью). Там, где обычный биограф сосредоточен на главном, сыщик ныряет в частности. Он может найти жемчужное зерно, а может и потонуть.

Автор книги, увы, не всегда держится на плаву. Как только его сыщицкая дотошность перерастает во всеядность, он начинает путаться в масштабах явлений — и путать читателя. Бар-Селла не жалеет места для цитат из ранних газетных опусов своего героя, но в книге, скажем, не прокомментирована история создания романа «Человек, нашедший свое лицо» (две разные редакции, между прочим!). Автор перечисляет роли Беляева в полулюбительских театральных постановках Смоленска, но не объясняет внезапные переезды писателя то в Киев, то в Детское Село. Беляев был единственным фантастом в ленинградской делегации, которая встречалась с Уэллсом, но про саму встречу в книге — одна строчка. В начале повествования Бар-Селла ловит на неточностях автора забытой публикации о Беляеве в журнале «Милиция» — однако и сам дважды допускает ошибку в инициалах фантастоведа Анатолия Бритикова. А чего стоит мимоходом сделанное открытие: песню «Фабричная Камаринская» Лев Троцкий сочинил, оказывается, еще в 1882 году. Ага, в трехлетнем возрасте!

Ощущение сюра усиливается, когда дело доходит до опасной темы литературных влияний. Сравнивая «Собачье сердце» Булгакова и «Голову профессора Доуэля» Беляева, автор книги объявляет, что Александр Романович, скорее всего, был знаком с неопубликованным произведением Михаила Афанасьевича, а уж к моменту завершения цикла «Изобретения профессора Вагнера» — знаком наверняка: и Вагнер, и Преображенский — оба профессора, оба экспериментаторы и оба отлавливали для опытов бродячих собак. «Случайность? Нет, таких случайностей не бывает!» — вот уровень аргументации. Притом что о рассказе Карла Груннерта «Голова мистера Стайла», который и впрямь мог повлиять на «Доуэля», Бар-Селла умалчивает. Ну кто такой Груннерт? Малоизвестный немец, и даже не замаскированный Воланд. Кстати, через пару страниц автор, препарируя цитаты из беляевских «Властелина мира» и «Борьбы в эфире», с одной стороны, и «Мастера и Маргариты» — с другой, будет доказывать ответное влияние Беляева на Булгакова: у обоих описана встреча с неизвестным на скамейке — «не самый распространенный литературный ход. Я, по крайней мере, ничего подобного у других авторов не припомню». В воображении возникает дивная картинка: создатели «Белой гвардии» и «Звезды КЭЦ» ревниво следят друг за другом и заглядывают друг другу через плечо. Бред? Но в мире литературного сыска такая версия — в порядке вещей.

Вообще при чтении книги Бар-Селлы трудно отделаться от ощущения, будто перед нами — не столько труд литературоведа, сколько полицейский отчет. «На вопрос: «Где обретался Беляев весной 1907 года?» — ничего определенного ответить нельзя», «о том, чем был занят Беляев в первой половине 1908 года, мы сведениями не располагаем», «а чем он вообще занимался с осени 1909 года?». И тому подобное. «Дочь полагала, что он работал там (в почтовом ведомстве. — Р. А.) плановиком. Поверить в это трудно», — замечает бдительный автор и сразу дает иную версию: он служил в том же Наркомпочтеле юрисконсультом. И что? Для читателя нет разницы. Но не для сыщика: «Сообщения вполне нейтральные начинаешь подозревать в сокрытии тайных грехов». Однако Беляев, согласитесь, все-таки не Мориарти. Метод Холмса хорош, если есть преступление. Если тайн и грехов нет, маховик сыска начинает прокручиваться вхолостую. И тогда подобранный окурок — не улика, а просто мусор.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.