Несколько слов по поводу «Белладонны» Н. Гронского  

Несколько слов по поводу «Белладонны» Н. Гронского 

«Белладонна» Н. Гронского неточно (впрочем, кажется, не им самим) названа поэма. Это не эпос, - лирика, и лирика торжественная, высокопарная. Тут слышится всё время напряженный, взволнованный голос поэта, настроенный на возвышенный лад. Такие произведения в старину назывались одами. Почему не называть вещи своими именами. «Белладонна» и есть возрождение лучших традиций оды.

В этом роде поэзии были, несомненно, элементы вечные. Одописцы екатерининского времени посейчас способны нас волновать: и автор подражания Иову и

Парящий, пламенный и нежный сей творец, –

Сумароков[391] и собеседник о Боге - Державин. Последний был той вершиной одической поэзии, с которой жизнь ее «глядит на обе половины». Мы не отдаем себе отчета, что влекущее нас в лучших поэтах последержавинской эпохи есть воспоминание о тех чистых образцах первоначальной лирики оды. В Пушкине прекрасно именно воспринятое им у Державина сочетание двух слогов - торжественного с низким; в Тютчеве обольстителен именно возврат к одическому строю и т.д. Реалистическому роду поэзии по мере того, как он отходил от высокого языка оды, суждено было выродиться, стать вялым и невыразительным, окончиться вдохновенною прозою в стихах. Это предчувствовал и сам родоначальник его - Державин. Обратившись еще внезапным последним порывом к чистейшей лирике, он бежал из суетной обстановки, оставив дом, свою нежную Плениру, обиды вельмож, заботы создававшейся с трудом карьеры - всё, в чем писалась Фелица - и там, где настигло его вдохновение, на случайном постоялом дворе, в состоянии близком религиозному озарению, в полном уединении создал свои непревзойденные строфы оды «Бог». Тут поэзия граничила с боговидением.

Видимо, простота, возводившаяся в идеал законодателями литературных вкусов прошлого столетия, и «современный», «живой» язык вовсе не обязательны для поэзии. Язык ее может быть «мертвым».

...И оба говорят мне мертвым языком

О тайнах вечности и гроба[392].

       Может быть, такой именно язык ей даже нужен, чтобы с первых строк настроить читающего на лад необычный, возвышенный. Это чувствовали русские архаисты, но никто из них не применил свой опыт надлежащим образом, в надлежащих размерах. Впервые полным, вдохновенным голосом заговорил на языке оды Гронский в «Белладонне». Уже в критике выражалось мнение, что наставником его музы был Державин. Да, но тогда Державин одописец, а не Державин, благословивший, в гроб сходя, молодого Пушкина. Державин, не в «забавном слоге» сводивший счеты с вельможами, искавший расположения императрицы, но - в слезах и озарении чертивший последние строки оды «Бог»[393].

Русский «таинственник муз» и «разборщик стихотворств», тот же Сумароков строго делил язык пасторали и оды. В «пастушеских стихах»

                 гордые слова, сложения высоки...

В лугах подымут вихрь и возмутят потоки,

тогда как

Гремящий в оде звук, как вихорь, слух пронзает.

Ничего не случайно. Не случайно и лира Гронского прозвучала напряженной, героической одой. Для нашей трагической эпохи нужны гордые слова, пронзающие, как вихрь, слух.

Новь. Сб. 8 (Таллинн, 1935), стр.192-193.