Себастьян Юнгер

Себастьян Юнгер

Почему я пишу

Во время работы над текстом у меня возникает измененное состояние сознания.

Я за рабочим столом. Обычно звучит какая-нибудь музыка, стоит чашка кофе. Раньше, когда я курил, рядом находились пепельница и сигареты; когда я старался воздерживаться от курения, во рту всегда была жвачка «Никоретте».

Поскольку я не пишу беллетристики, я обычно не напрягаю мозг в поисках блестящих идей. Мои «блестящие идеи» приходят из мира. Я их собираю, но необходимости их продумывать у меня не возникает. Все, что мне нужно сделать, — это воспринять увиденное и услышанное, то есть рассказы очевидцев, обнаруженные мною свидетельства человеческой деятельности, и перевести весь материал в формат последовательного текста, который люди захотят прочитать. Это странная алхимия, разновидность магии. Если все сделаешь правильно, то читать будут.

Когда я напишу хорошую фразу, параграф или главу — я всегда осознаю, что они удачны, и знаю, что люди это прочитают. Это знание очень воодушевляет, как будто ты говоришь себе: «Боже, я делаю это. Я снова сделал то, что сработает». У меня было полно неудач, поэтому я всегда знаю, когда делаю что-то плохо, — такой текст я удаляю безжалостно.

Но когда текст хорош… это как отличное свидание. Создание удачного текста — немыслимо захватывающий процесс: тебя будто пробивает электрическим током, и это ни с чем не сравнимое ощущение.

Вверх по дереву без весла

Первый роман я написал в седьмом классе, писал от руки в зеленой с белым тетради для сочинений. Мой учитель прочитал его вслух всему классу, главу за главой. Неудивительно, что у меня не было друзей.

Я не думал о писательстве как профессии до того, как окончил колледж. Я сделал хорошую выпускную работу и, пока писал ее, испытывал эмоциональный подъем. Потом переехал в Бостон и время от времени работал фрилансером для изданий вроде Boston Phoenix. Опубликовал несколько коротких рассказов. Потом нашел агента, но в следующие десять лет он не заработал на мне ни цента. Я не достиг никакой критической массы ни в творческом, ни в финансовом плане. Я прорубался сквозь густой подлесок с тупым ножом. За десятилетие, что я писал и писал, я заработал пять тысяч долларов. А трудился я очень много и хорошо узнал, что значит что-то делать без гарантированного результата. Или вообще без результата!

Я брался за любую работу, пытаясь понять, чем мне заняться. Работал в баре. На стройке. Потом смог получить несколько заданий от редактора City Paper, и мои статьи привлекли какое-то внимание. Затем, ближе к тридцати годам, я получил работу альпиниста в компании, специализирующейся на посадке, лечении и вырубке деревьев. Она мне очень нравилась. Это потрясающая и очень опасная работа. Нужно было быть крайне аккуратным и, как обезьяна, ловким. Там, кстати, я заработал хорошие деньги. В некоторые дни доходило до тысячи долларов. В другие дни приносил домой сотню. Однажды я наткнулся на свою бензопилу, когда был на дереве, и поранил ногу. Мне было тридцать лет. Пока я поправлялся, в голову пришла идея написать книгу об опасных профессиях. Люди постоянно гибнут на низкооплачиваемых, часто неуважаемых, производственных работах. Мы редко думаем о тех, кто выполняет такую работу, хотя вся страна от них зависит.

Я написал план будущей книги, назвав ее «Идеальный шторм». Книга о рыбацком судне, затонувшем во время сильного шторма у Глостера — города, в котором я жил. Я вручил план своему агенту и уехал в Боснию. Для себя я решил так: если мой агент продаст идею книги, то я сочту, что успел прибежать к базе и стал лучшим игроком в бейсбол; если не продаст — я стану военным корреспондентом. Поэтому я спокойно полетел в Вену и сел там на поезд, идущий в Загреб. Причем никакого задания у меня не было. Я просто присоединился к группе независимых журналистов. Идея была очень простая: спрыгнешь с обрыва — научишься летать.

Я очутился сразу в центре невероятных мировых событий. У меня было немного сэкономленных денег, жил я скромно, в компании с другими независимыми репортерами; мы все делали сообща, а расходы делили. В Загребе хорошая еда, великолепная местность, очень красивые женщины, и в войне все было ясно: кто прав, а кто нет. Лучше и быть не может, когда тебе тридцать.

Я начал записывать радиорепортажи — тридцатисекундные голосовые отрывки для различных радиосетей. Мне ничего не платили, но это были настоящие доклады с места событий. Писал множество статей, большая часть которых так и осталась неопубликованной. Одну напечатали в Christian Science Monitor.

Однажды, это был уже 1994 год, один из парней, с которыми я вместе жил, побежал за мной с криком: «Эй, послушай, тебе факс пришел». Факс оказался от моего агента. Жаль, я его не сохранил. Там было написано: «Продал твою книгу, надо вернуться домой». Я даже расстроился — совсем не хотел уезжать. Но агент выторговал мне аванс в тридцать пять тысяч долларов, поэтому, конечно, я вернулся. На самом деле ту книгу я написал бы и за десять баксов.

На работу над ней ушло три года. Я жил в неотапливаемом летнем домике родителей на Кейп-Код. Продолжал заниматься деревьями, потому что понимал необходимость запасного плана.

Идеальный шторм

В журналистике есть четкая грань между фактами и вымыслом. К соблюдению ее я отношусь очень серьезно. Журналист не имеет права на вымысел, он не изобретает сюжета и не придумывает диалогов — он точно описывает все как есть.

На середине работы над «Идеальным штормом» я столкнулся с ужасающей дилеммой. Я писал книгу о пропавшем судне. Но как только рыбацкое судно отошло от берега, я потерял нить. Что писать о судне, которое неизвестно где? В чем действие? О чем люди говорят друг с другом? Каково умирать на корабле в шторм? Посреди повествования образовалась огромная дыра, и я не мог заполнить ее вымыслом.

Все, что я знал о работе писателя, пришло от чтения хороших работ других авторов — Тобиаса Вулффа, Питера Маттисена, Джона Макфи, Ричарда Престона. Кстати, Престон столкнулся с такой же проблемой в «Горячей зоне». Его главный герой умирает, отсюда возникают дыры в повествовании. Престон заполняет их, используя конструкции с вводными словами, указывающими на невысокую степень достоверности: «Мы не знаем, но возможно, он и сказал это… пожалуй, он так и поступил… У нас есть определенные сведения, что у него была температура выше сорока градусов, вот почему он мог и чувствовать это…»

Для меня это был выход: предложить читателям возможные варианты сценария и не врать. Оставаясь честным по отношению к фактологическому материалу, я просто рассмотрю вероятные ситуации, что безусловно соответствовало всем правилам журналистики. Поэтому я разыскал суда, пережившие шторм, и начал изучать их переговоры по радиосвязи. Теперь я мог написать: «Мы не ведаем, что случилось с моими ребятами на том судне, но знаем, что происходило на этом корабле». Я взял интервью у парня, пережившего подобную ситуацию на тонущем судне. Он рассказал мне, что, по его мнению, могло происходить с экипажем «Андреа Гейл», а я с его слов пересказал это читателю. Я заполнил пустоту, не нарушая правил и не прибегая к фантазии. Решение возникшей проблемы стало для меня очень значимым делом.

Успех приносит радость и страдания

«Идеальный шторм» вышел весной 1997 года. Издатель возлагал на нее определенные надежды, но никто не представлял, что будет такой большой успех. Книга держалась в списках бестселлеров в течение трех или четырех лет, какое-то время она занимала первую строчку. Студия Warner Bros, купила за приличные деньги сценарий, сделанный на ее основе. Создалось ощущение, будто передо мной были распахнуты все двери. На самом деле — не более чем фантазия писателя.

Я очень гордился своей книгой, но переход от частного лица к личности, находящейся в центре всеобщего внимания, был весьма мучительным. Я боялся публичных выступлений, но мне пришлось участвовать в туре по поддержке книги, говорить каждый день, иногда перед тысячами людей. Кажется, я был тогда совершенно окаменевшим.

У средств массовой информации есть эта странная черта. Если они решают, что ты им нравишься, они рисуют нереалистичный портрет, которому никто не может соответствовать. Мой рост — полтора метра, и люди, которых я встречал, постоянно говорили: «Я думал, ты под два метра». Что в моей книге есть такого, что делало меня высоким? Развернувшаяся суета вокруг меня лишь увеличила во мне чувство неуверенности. Из-за этого я много занимался болезненным самоанализом. Я чувствовал, что внутренне съеживаюсь. Каждый день я чувствовал себя жалким. Лучше так и не стало.

Все ожидали от меня второй книги, но я не совершил этой ошибки и не стал писать сразу. Я вернулся к репортажам для журналов, ездил в Косово, Либерию, Кашмир, Афганистан, Нигерию, Чад и другие места. Писал о реальных событиях порой с безнадежным исходом. Мы, журналисты, делали свое дело, привлекая тем самым внимание всего мира, что потенциально могло спасти многие жизни. Мне посчастливилось работать рядом с очень опытными репортерами, но если я писал о Сьерре-Леоне в гламурный журнал Vanity Fair, то моя статья чаще привлекала внимание из-за моей популярности как автора известной книги.

Наркотик

Я приехал в Сараево в 1993 году с группой независимых журналистов, чтобы освещать происходящие там страшные события. За три недели я прошел путь от официанта до военного корреспондента. Ничто не сравнится с чувством, которое испытываешь, когда впервые видишь напечатанным свое имя.

К тому времени, как достигаешь уровня автора, чье имя красуется в списках Times, литературная работа становится просто частью бизнеса. Есть превосходные, умнейшие книги, никогда не попадающие в никакие списки, и есть полнейший мусор, всегда в них присутствующий. Это знает любой писатель. Ни для кого не секрет, что ни твое присутствие в списках, ни время, которое ты там продержался, не являются полным отражением качества твоей работы.

Бывают моменты — и во время военных действий, и сидя за рабочим столом, — когда трудно поверить, что все пропущенное через тебя может превратиться в страницу текста. Это проделки Всевышнего, или как там его назвать, не знаю, но вы точно пишете так, словно кто-то водит вашей рукой.

То, о чем я говорю, хорошо известно музыкантам-исполнителям: они часто удивляются после выступления, что понятия не имеют, почему так сыграли и откуда взялась эта мощь. Спортсмены, устанавливающие мировые рекорды, тоже признаются: «Я выступил далеко за пределами своих возможностей, совершенно не знаю, что это было». Такое случается и с писателями. Мы все жаждем обрести подобное состояние. Это и есть наш наркотик. Увидеть свое имя в списке Times? Ну что вы! Это слишком никчемно. Пустой опыт. Даже нельзя сравнивать.

Писатели против читателей

Я всегда отделяю себя от читателей, когда работаю. Я отлично знаю, что пишу для них, и много делаю ради учета их интересов — стараюсь, чтобы текст был и доступным, и востребованным.

Но в то же время я пытаюсь отстраниться от мысли, что меня может волновать их мнение. Я пишу для себя. Я изучаю мир, и литературный труд — мой способ его исследовать. Нельзя знать вкусы людей, невозможно угодить каждому. Никто не мог предсказать, что «Идеальный шторм» будет хитом. Попавшее в шторм рыболовное судно? Издатели не знают. Читатели не знают. Никто не знает.

В каждой моей книге есть эпизоды, над которыми я думаю: «Не могу это оставить, ведь потеряю половину читателей». В «Идеальном шторме» таким местом стало доскональное описание, как движется волна. Кто захочет такое читать? Но я сказал себе: «„История этого требует“. Гигантские волны утопили судно; ты должен объяснить, почему и как это произошло».

В конце концов, если никто не будет читать скучные подробные описания, так тому и быть. Я всегда могу вернуться к своим деревьям, если моя затея с писанием книг провалится. Точно не конец жизни. Я еще только собираюсь написать свою лучшую книгу. И я буду включать темы и описания, которым читатели обычно противятся, — просто нужно быть более внимательным к языку изложения и более тщательно прорабатывать все фразы. Я заставлю их съесть этот шпинат. Сам я не люблю шпинат, но если добавить немного чеснока, то съем.

Почему я стараюсь писать хорошо

Сейчас я знаю: у меня есть своя аудитория, поэтому на мне огромная ответственность писать хорошо.

Я почувствовал потребность в этом, когда начал работать над «Войной». О последних двух войнах написана сотня книг; кто я такой, чтобы добавлять свой голос в этот хор? Поэтому возникла необходимость написать что-то сильное и полезное. Что-то нужное людям. Мне захотелось создать невероятно глубокую вещь.

«Война» написана за шесть месяцев. Работа над ней сдвинула во мне какие-то очень мощные эмоциональные пласты. Я был слишком переполнен тем, о чем писал. Отсюда чувство огромной внутренней ответственности. Никогда — ни до, ни после — мне не приходилось испытывать ничего подобного. Каждую ночь мне снился Афганистан, я снова был с тем взводом. Подобное состояние ответственности я испытал и при работе над фильмом «Рестрепо».

Я пытался понять, как делается безупречный текст. Я знаю, что такое хороший текст, когда читаю произведения других авторов и даже когда перечитываю собственные. Самое лучшее, до чего я додумался, заключалось в представлении о ритме. Проза должна быть ритмичной. Нужно искать верный ритм для отдельного словосочетания, отдельного предложения, отдельного абзаца.

Когда ритм сбивается, читатель с трудом воспринимает содержание. В этом смысле проза близка к музыке. Следует придерживаться внутреннего ритма, тогда текст будет «сам читаться». Это одна из тех особенностей нашей работы, которой практически невозможно научить других. Как научить человека слышать музыку, если у него нет слуха? Внутренний ритм слова — это ДНК прозы. Вот что такое хорошая литературная работа.

Я уделяю огромное внимание языку. Он действительно для меня важен. С таким отношением пишешь намного дольше, но это того стоит.

Себастьян Юнгер делится профессиональным опытом с коллегами

• Не обременяйте читателей неповоротливыми фразами и вялыми, невыразительными словами. Если вы будете так писать, они отложат книгу и включат телевизор. Завоевывая расположение читателей, вы таким образом зарабатываете деньги за свою работу.

• Пишите не для «рынка», а для себя. Никто не предскажет, какая из ваших книг достучится до каждого человека и соберет огромное количество читателей. Мои лучшие произведения продавались хуже.

• Любите пользоваться метафорами? Тогда советую относиться к ним крайне осторожно. Если ваша душа успокаивается на фразе: «Дождь стучал так, будто кто-то забивал молотком гвозди» (возможно, я тоже грешен в такого рода изысках), — у вас получится мертвая проза. Заставляйте себя серьезно относиться к образной речи и тщательно продумывать то, о чем вы пишете: как это выглядит? как звучит? что напоминает? Находите сильные и оригинальные способы описывать вещи, события, людей. Заставляйте себя это делать.

• Если вы научитесь так работать над текстом, как я только что посоветовал, если сможете найти верный ритм для своей прозы — люди будут читать все, что выходит из-под вашего пера, и молить, чтобы вы писали, писали и писали.