Путешествие второе "ОДНА ЗЕМЛЯ…"

Путешествие второе

"ОДНА ЗЕМЛЯ…"

Еженедельник "Паблишерс Уикли" считается законодателем мод на американском книжном рынке, И тот факт, что несколько месяцев подряд список бестселлеров в журнале возглавлял роман новичка, не мог не привлечь внимания. Автора звали Майкл Крайтон, а роман назывался "Штамм "Андромеда". Шел 1969 год. Издательство "Кнопф" не снабдило книгу никакими указаниями на ее жанровую принадлежность, однако по краткому пересказу на отвороте супер-обложки можно было заключить, что речь шла о научной фантастике.

Жанр этот в США — один из самых популярных. Но чтобы роман фантаста-дебютанта столь долго лидировал в общем списке, оттеснив традиционную прозу, мемуары знаменитостей, поваренные книги и сексуально-сенсационную "клубничку" (а подобные книги и становятся обычно бестселлерами) — такого еще не бывало.

Если подумать, ничем особенным роман не выделялся. Язык по-журналистски лаконичен, автор безусловно интеллигентен и хорошо осведомлен в вопросах, о которых пишет, динамичный сюжет да искусно поддерживаемое напряжение. Более никакими откровениями книга не отмечена. На какой же струнке в душе массового читателя сыграл Крайтон, чем смог так заворожить? Полетом фантазии, невероятными приключениями, сюжетной интригой?

Или, может быть, темой (темой была экология)? Но в том же году вышел роман Урсулы Ле Гуин "Левая рука Тьмы", поднявший тему экологии на недосягаемую для Крайтона художественную и философскую высоту. И уже гремела слава появившейся четырьмя годами раньше эпопеи Фрэнка Херберта "Дюна" — самой, вероятно, знаменитой книги такого рода, прозванной критиками "пособием по экологии". Об этих произведениях говорят и сейчас, в то время как роман Крайтона постигла обычная участь бестселлера: быстрый успех, спад и в перспективе — забвение.

И все-таки, в 1969 году триумфатором стал Крайтон — если, конечно, измерять успех одной лишь мерой читательской популярности. Только после "Штамма "Андромеда" (да еще, пожалуй, вышедшего в том же году романа "Бойня номер пять" Курта Воннегута) американский книжный мир и респектабельная критика с немалым удивлением открыли для себя фантастику — литературу, которая долгое время пребывала в изоляции, представляя интерес только для фанатиков-энтузиастов. В чем же секрет "феномена Крайтона"?

Объяснение пришло позже, когда повалила волна откровенно коммерческих подделок "под Крайтона". Оказывается, успехом книга была обязана столь неприметной прежде в научной фантастике составляющей — актуальности. Даже можно употребить слово: сегодняшности. Странное достоинство для "литературы о будущем", верно? Однако то, о чем поведал читателю Крайтон, иначе чем предвосхищением настоящего не назовешь.

Давайте разберемся. Спутник, запущенный по сверхсекретной программе Пентагона (поиск эффективных, средств ведения бактериологической войны), занес на Землю невидимую глазу смерть, первыми жертвами которой стали ничего не подозревавшие американцы. Это — фантазии Крайтона. А через год после выхода романа в свет четыре сотни бетонных контейнеров с нервно-паралитическим газом были затоплены недалеко от берегов Флориды. И как знать, не происходит ли утечка газообразной смерти в океан, омывающий берега трех густонаселенных континентов… Это уже из газет. Если же вспомнить, что автор романа отнес описываемые события в 1967 (!) год, то задача определения жанра книги становится и вовсе неразрешимой.

И все-таки читающей публике и критике с самого начала было ясно, что они имеют дело с романом научно-фантастическим. Все говорило за это: отдельные детали, общий настрой, сама постановка проблемы да и непогрешимая в таких случаях читательская интуиция.

Конечно, "Штамм "Андромеда" — это научная фантастика. Если говорить точнее, Крайтон дал хрестоматийный пример "романа об экологической катастрофе". "Экологическая катастрофа". Эти-то магические слова и обеспечили успех.

Перед Крайтоном не стояла задача достичь каких-то философских обобщений, не углублялся автор и в нюансы психологии; он писал роман-проблему, роман-идею. Сколько упреков, в большинстве справедливых, получила такая вот "литература идей" от критиков, напрочь отказавших ей в праве называться художественной! Однако в наши дни все заметно усложнилось, и противопоставление "литературы идей" традиционной "литературе людей" может завести в тупик даже самого искушенного критика. Вот, например, героиня этой главы — экология.

Художественная литература всегда занималась человеком, и ее материи — психологические переживания, чувства и эмоции индивидуума — разумеется, были тесно увязаны с окружающим миром природы. До поры до времени этот мир казался неизменным и вечным — чем не "фон", на котором можно было бы разыгрывать человеческие драмы! И вдруг все зашевелилось, пришло в движение а потом и вовсе сорвалось с цепи. По замечанию французского ученого Филиппа Сен-Марка, автора книги "Социализация природы", "тоску сегодня вызывает, как правило, не метафизическая грусть, а плохое санитарное состояние физической среды" (ученый имел в виду фатальное воздействие искореженной природы на организм и психику человека)… Разумеется, все богатство духовного мира человека не следует сводить только к темпам выделения адреналина в кровь. Но задуматься над тем, как мыслившееся неподвижным пришло в движение, а "фон" порой превращается в "действующее лицо", стоит.

Никто не утверждает, что психологическая литература выходит из моды: по-прежнему огромные массы читателей сопереживают книгам, в которых ставится проблема проблем, не решенная и в принципе не решаемая: Он, Она и Некто третий. Но выясняется, что в наш век переживаниями только такого плана духовно сыт не будешь, и современника столь же остро волнуют конфликты совсем иного порядка.

Например, чем не напряженнейший, полный драматизма и психологических коллизий конфликт: человечество против природы. Не герой, не индивидуум — все человечество. Ясно, что при художественной обрисовке такого конфликта многим придется пожертвовать, а кое-что пока еще не по силам художественной литературе — надо искать, думать, пробовать что-то новое. Очевидно, слава Крайтона не переживет и нескольких десятков лет, не говоря уж о какой-либо конкуренции Эсхилу и Шекспиру. И может быть, стоило бы (это не раз предлагали критики) рассматривать "экологическую фантастику" как разновидность научно-художественной, публицистической — какой угодно другой литературы, но только не художественной?

Может быть… Но что же делать романистам, если экологическая проблема есть. А раньше ее не было. И сейчас это не столько научная проблема, сколько нравственная, философская, психологическая, — относящаяся, в том числе, к каждому из нас. Отдаем мы себе в этом отчет или нет, но и от нее зависят наши мысли и чувства, и она участвует в формировании наших представлений, нашего духовного мира. Как же художественная литература может пройти мимо ТАКОГО!

Конфликт двух природ человеческого окружения — исконной и "второй", технологической — во времена Эсхила никому не грезился даже в фантазиях. От литературы же неразумно требовать отражения того, чего не существует и в потенции. В наши дни экологическая проблема — увы, одна из существеннейших граней реальности. Не удивительно, что не только журналисты и публицисты, но и писатели пытались в меру своих возможностей отразить эту самую грань.

Вот почему интересен феномен экологической фантастики, вот почему книги на эту тему раскупаются в миллионах экземпляров.

Другое дело — место "Штамма "Андромеды" в самой же системе отсчета научно-фантастической литературы. Тут уже возникают вопросы иного порядка. Предугадали ли писатели-фантасты экологический кризис, забили ли вовремя в набат?

А существовала ли вообще такая тема в фантастике?

1. КОГДА ОКРУЖАЮЩАЯ СРЕДА БЫЛА ПРОСТО "ПРИРОДОЙ"…

Настанет день, когда деревья будут из металла, луга — из войлока, а морские побережья — из металлических опилок!.. Это "прогресс".

Жюль Верн

Отражала ли мировая литература связь человека, его внутреннего мира и психологии с окружающим миром природы? Странный вопрос.

Стоило только вспыхнуть искре разума на Земле, как первыми картинами, которые фиксировал мозг каждого новорожденного представителя рода homo sapiens, были синее небо да масса растительной и животной жизни вокруг. Природа означала все: солнце, воздух, воду, пищу, крышу над головой, тепло очага… О связи человека и природы думали и авторы древности, и писатели недалекого прошлого. И на какой отрезок истории литературы мы ни кинем взгляд, всюду — от "Эпоса о Гильгамеше" до романов Фолкнера — увидим даже не описание — преломление природы в человеке. И человека в ней.

Однако долгое время природу считали чем-то неизменным, неподвластным ни времени, ни воле человека; вопрос о том, может ли человек существовать без привычного природного окружения и насколько оно само устойчиво по отношению к "созидательной" деятельности нового хозяина Земли, как правило, не ставился.

Как правило… Давайте же отправимся в наше второе путешествие на машине времени и попытаемся разыскать в прошлом все исключения, те отдельные ручейки, которые в XX веке дали рождение особой литературе — экологической фантастике.

Нельзя сказать, что затянувшееся утро человечества представляло собой одну безоблачную идиллию на лоне природы. Случались наводнения, землетрясения, нашествия болезней, неурожаи, донимали и крупные хищники, и крохотные насекомые.

Но катаклизмы проходили, старательно записывались в летописи, и за долгие века лишь у считанных авторов появилась мысль обобщить, представить себе стихийную катастрофу глобально. Хотя для мечтающих о коммерческом успехе нет занятия благодарнее, чем пугать уютно устроившегося с книгой впечатлительного читателя ужасами катастроф, которые когда еще и где еще произойдут!

Уже в "Эпосе о Гильгамеше" описан вселенский потоп. Подобными сценами полны и библейские "Откровения Иоанна Богослова", более известные также как Апокалипсис; эту книгу читали и перечитывали миллионы людей на протяжении столетий.

И все-таки самостоятельный жанр "литературы о катастрофах" (пока еще стихийных) возник сравнительно недавно. В 1825 году из-под пера уже популярной английской писательницы Мэри Шелли вышел роман "Последний человек", повествующий о гибели человечества, пораженного эпидемией неведомой болезни. Популярностью роман пользовался не меньшей, чем знаменитый "Франкенштейн" (об этой книге расскажем позже), но начинание было поддержано соотечественниками Шелли лишь спустя полвека.

Почему новый жанр расцвел именно в английской литературе? Причин было несколько: тут и своеобразная реакция на руссоистскую утопию, пришедшую из Франции, и отражение подлинной катастрофы в мировоззрении чопорных британцев конца XIX века (восстания в колониях, первые намеки на грядущий распад, казалось бы, вечной империи). Отдельные романы о глобальных катастрофах выходили в Германии, Франции, России и других странах[16], но стоит перечислить имена столпов английской фантастики, отдавших за последние сто лет дань теме, — Герберт Уэллс, Артур Конан Дойль, Олаф Стэплдон, Джон Уиндэм, Джон Кристофер, Брайн Олдисс и Джеймс Баллард, как станет ясно: для писателей-англичан это не просто мода.

Уже к началу XX века вышли десятки романов, в которых авторы обрушивали на головы читателей все мыслимые природные напасти: землетрясения, наводнения, болезни, неурожаи — даже падение на Землю ее природного спутника и встреча с кометой.

А вот один существенный момент писатели-фантасты той поры недосмотрели. Возможность природной трагедии, разыгранной по сценарию человека. Точнее, человечества.

Почему эта потенциальная возможность не привлекла внимания акторов традиционной реалистической прозы, сообразить нетрудно: потому что такое никогда не было реализовано в действительности. К тому же трудность заключалась как раз в этом самом аморфном "человечестве вообще" — действительно, что за непонятный герой, как с ним прикажете работать?

Бытовала и такая версия: тема, мол, непривлекательна для художественной литературы из-за отсутствия виновника-индивида. "Эдип своим греховным браком и убийством отца осквернил Фивы, но кто виноват в засорении[17] Нью-Йорка? Гниль датского королевства взялся излечить Гамлет, но кто понесет ответственность за гниющий мусор на улицах Чикаго?" — писал в своей книге "Комедия выживания" (1973) канадский литературовед Джозеф Микер.

Итак, традиционную прозу явно смущал такой необычный, в полном смысле слова уникальный, герой (или злодей, что все равно), как человечество. Ну, а фантасты? Им-то, казалось бы, не привыкать иметь дело с подобными "персонажами".

Увы, в массе своей прозевали проблему и фантасты; насколько блестящ был космический штурм этой литературы, настолько же бледно выглядят ее успехи в освоении экологической темы.

Нельзя сказать, что до середины нашего столетия таких произведений не было вообще — первые ростки тревоги появились веком раньше, бок о бок с нарождавшимся техническим прогрессом. Однако мало кто заметил эти первые сигналы, да и редкими были они…

Возникает вопрос: а не рано ли было бить в колокола?

Оказывается, самое время. В прошлом веке уже знали такие непреходящие "достопримечательности" крупного города, как грязь на улицах и неподвижно висящий над крышами смог. Засорение воздуха промышленными отходами даже определило своеобразие заселения Лондона: преобладавшие в этих местах ветры из года в год гнали смог в восточном направлении, отчего сливки лондонского общества непременно селились на западной окраине. Но к ядовитому туману привыкли, а что касается городской грязи, то в английской реалистической литературе прошлого века уповали-то как раз на прогресс!

О катастрофе говорить было рано, но первые тревожные сигналы слышащие да услышали бы. Если даже у такого восторженного певца прогресса, как Жюль Верн, и то вырвалась фраза, вынесенная в эпиграф, то его более скептические современники просто обязаны были увидеть! Фраза, может быть, сорвалась случайно, биографы Жюля Верна предпочитают о ней не вспоминать, так как она явно не "ложится" в образ восторженного певца техники, но она есть. И для характеристики момента ценнее десятка других.

В этом вопросе фантастам отказала их всегдашняя прозорливость. Лишь в единичных произведениях промелькнула наша героиня — тема экологической катастрофы, именно промелькнула — как яркое лицо, подмеченное в уличной сутолоке. Задержаться, присмотреться писателям-фантастам было недосуг: надвигалось величественное будущее, несущее с собой неисчислимые блага и опасности; в той же английской фантастике уже появились характерные маски Виктора Франкенштейна, Джекила-Хайда, доктора Моро…

Лишь на мгновение взгляд выхватил из толпы лицо незнакомки. Но запомнилось.

…Подписчики старейшей британской газеты "Таймс" были, очевидно, немало удивлены, раскрыв один из январских номеров за 1862 год. Цифры под заголовком — № 55567, 1962 год — трудно было отнести за счет оплошности корректоров: опубликованные в газете материалы были один фантастичнее другого. Шуточный выпуск "Таймс" отражал один день будущего: Англия через сто лет, мир удивительных механизмов, шокирующих мод и интригующих политических новостей! И среди всей этой фантастики затерялась крохотная заметка, в которой сообщалось, что Темза наконец-то очищена. Наконец-то — это в 1962 году… Итак, не столь юна наша героиня, как могло показаться на первый взгляд.

В утопии Мэри Гриффит "Через триста лет" (1836) автора нисколько не беспокоит засорение воздуха в Лондоне будущего. Писательница, видимо, считает смог одной из истинно британских традиций и не видит нужды от нее отказываться. В 1892 году выходит рассказ Роберта Барра "Судьба Лондона", где описано, как смесь угольного дыма и тумана оказалась куда более эффективным убийцей, чем кровожадные уэллсовские марсиане, свалившиеся на Лондон пятью годами позже. И наоборот, в одной из бесчисленных социалистических утопий той поры, романе Э. Мейтленда "Шаг за шагом" (1873), небо над Лондоном очищено, и, надо думать, навсегда.

Все эти произведения в наши дни могут взволновать разве что библиографов и, право же, не стоят большего, чем те строчки, которые мы им уделили. Единственная книга, оказавшая значительное влияние на современников (среди которых был молодой биолог Герберт Уэллс) — это толстый роман видного натуралиста Ричарда Джеффриса "После Лондона" (1885). Книга заслужила печальную славу первого произведения, в котором впечатляюще обрисована панорама будущей загаженной Земли.

Но то был глас вопиющего в пустыне. Основная масса писателей-фантастов продолжала завораживать читателей увлекательными приключениями на Земле и в космосе, чудесными изобретениями, призванными коренным образом изменить быт людей, сценариями будущих войн и политических интриг. Картины технократического рая чередовались редкими — вспомним Мэри Шелли! — видениями Апокалипсиса. Катастрофы изображались одна эффектнее другой, однако сообразить, что виновником может быть человек, — такое почти никому не приходило в голову.

Начало XX века. Лишь в рассказе Джона Бересфорда "Человек, который ненавидел мух" (1929), кажется, мелькнуло искомое. Маньяк-ученый открыл абсолютный инсектицид, вызвавший в результате настоящую экологическую катастрофу (были уничтожены и все насекомые — природные опылители)… Однако и этот рассказ стоит в одиночестве — хотя за два года до того, вышел в свет первый фундаментальный труд по новой научной дисциплине, "Экология животных" Чарлза Элтона.

Новые магниты притягивали авторов научно-фантастических романов — атомная опасность[18], проблемы перенаселения, зловещий облик государства-компьютера, генная инженерия, а вполне реальная опасность необратимого засорения планеты, видимая невооруженным глазом, по-прежнему оставалась для научной фантастики как бы в слепой зоне поисков.

И в пятидесятые годы — лишь считанные книги и рассказы.

В 1950 году Эдвард Хьямс в романе "Астролог" первым в научной фантастике задумался о близкой перспективе истощения природных ресурсов. За десяток лет до выхода в свет известного нашему читателю романа англичан Кита Педлера и Джерри Дэвиса "Мутант-59" их соотечественник Джон Блэкберн описал первого "пожирателя пластмасс": им оказался некий вирус, выпущенный на волю бывшим нацистом (роман "Запах скошенного сена", 1958). В романе "Зеленее, чем ты думаешь" (1947) американского писателя Уорда Мура новый тип удобрений вызывает нежелательную мутацию, в результате появляется "чертова трава", уничтожающая все живое на Земле. Мелкие, но эффектные экологические штрихи встречаются и у Фредерика Пола и Сирила Корнблата, авторов известного романа "Торговцы Космосом" (1953; в русском переводе — "Операция Венера"). А в рассказе одного из соавторов, Корнблата, впервые была поднята проблема утилизации промышленных отходов ("Корабль "Акула", 1958). И наконец, Джеймс Уайт в рассказе "Смертельно опасный мусор" (1960) пишет уже о мусоре орбитальном…

И пожалуй, все. Впрочем, и эти редкие произведения не вызвали потрясения в умах. Дело дошло до того, что знаменитый роман патриарха британской фантастики Джона Уиндэма "День триффидов" (1951), где описано нашествие на Землю землянами же выведенных растений-убийц, был по инерции воспринят как очередной "роман о катастрофе". А ведь в этой книге автор прозорливо увидел трагедию, принесенную не стихийными катаклизмами, а слепотой человеческой — в прямом и переносном смысле.

Роман не был забыт: в мастерстве Уиндэму не откажешь. Однако эстафетную палочку никто не подхватил, и еще долгие полтора десятилетия тема экологической катастрофы будет пребывать на периферии научно-фантастической литературы.

2. ЭКОКАЛИПСИС

Уделять серьезное внимание экологическим проблемам стало первое поколение землян, в костях которых находится стронций-90, а в тканях — ДДТ.

Из газет

Тем временем отнюдь не периферийное место заняла экологическая проблема в реальной жизни. На большинстве языков мира слово "природа" женского рода — женщины не прощают безразличия. И восстают против насилия.

Отвлечемся на время от художественной литературы.

Как все быстро меняется в нашем мире! Самому слову "экология" едва минул век — ввел его в научный лексикон в 1866 году немецкий биолог Эрнст Геккель — теоретическая дисциплина не успела осознать самое себя, а уже под угрозой исчезновения сам предмет молодой науки.

Ныне первозданное значение слова "экология" основательно подзабыто. Менее всего сейчас вспоминается картина многосвязной и идеально функционирующей фабрики природы, организованной миллионами лет поисков и слепого эксперимента. Где каждый агрегат, самый распоследний винтик строго на своем месте, в тесном взаимодействии со всеми остальными узлами. А человек — мудрый, рачительный хозяин, ведущий учет каждой мелочи, каждой детали.

Где, когда все это было — в прошлом, подернутом розоватой дымкой неизбежной идеализации? Или в грядущем, на какой-то иной планете. Может быть… Но не сейчас. И не на Земле.

Сейчас, произнося ставшее всем привычным слово "экология", мы имеем в виду скорее антиэкологию, в голову приходят тревожные мысли о известных фактах разрушения тонкой и запутанной связи мириадов элементов биосферы, налаженной миллионами лет.

Мы еще вернемся к анализу того, по чьей вине все это происходит, пока же обратимся к фактам.

Фотографии, фотографии…

Крупные западные города в клубах смога. Чайка, не в силах вырваться, в исступлении бьет крылом по нефтяной пленке на поверхности океана. Фото, на котором запечатлен токийский полицейский-регулировщик в противогазе. В самый разгар рабочего дня… И наконец, уникальный снимок, обошедший в 1970 году западную печать: японские фотолюбители сфотографировали здания химического комбината, а проявили пленку в водах речушки, протекающей неподалеку!

"Экология" сейчас означает все. Засоренный, становящийся все более ядовитым воздух. Планомерно уничтожаемый биофонд Мирового океана. Фрукты и овощи, обработанные пестицидами, которые не только эффективно убивают вредителей-насекомых, но вполне возможно, что и людей. Разрастание оврагов и истощение природных ресурсов, вырубка лесов и вымирание биологических видов. Постоянный шум, травмирующий психику, гигантские свалки мусора — спутники крупных городов. Наконец — не стоит забывать об этом — человечество уже вмешивается в процессы, носящие глобальный характер… И если в будущем ужасные картины, изображенные писателем-фантастом Саке Комацу в романе "Гибель Японии" (1973) и впечатляюще продемонстрированные в кино, обернутся реальностью, это будет не просто природной трагедией. Это будет преступлением.

Количественно все эти тревожные процессы отражены в бесчисленных таблицах, результатах анализов, докладах комиссий и стенограммах научных симпозиумов. Однако есть цифры лаконичные, по-журналистски броские, доступные миллионам читателей-неспециалистов. Страшные именно своей доступностью.

В 1975 году четверть миллиарда автомобилей пожирали кислорода столько же, сколько три с лишним миллиарда землян — человечество уже отдает половину своего воздуха машинам! Летом и осенью в реке Сене больше сточных вод, чем естественных. Все стихийные бедствия, случающиеся на нашей планете, — землетрясения, наводнения, цунами — уносят в год около 250 тысяч человеческих жизней. Столько же ежегодно гибнет в результате автомобильных катастроф… А по некоторым оценкам средняя температура Земли (высчитывается и такая!) к 2000 году может подняться на 6 °C.

Много это или мало? Чудовищно много: уже при увеличении температуры на 3 °C специалисты предсказывают катастрофическое таяние полярных льдов. И прощайте тогда Голландия и другие низкорасположенные приморские страны!

Исчезновение целых биологических видов. Их сейчас, по оценкам биологов, от 3 до 10 миллионов, хотя в специальной литературе на сегодняшний день зафиксировано и описано всего полтора миллиона — оказывается, еще не переписано и половины того богатства, которое нас окружает. По оценкам Международного союза охраны природы и природных ресурсов (МСОПП) ежегодно из биофонда планеты в среднем исчезает один вид…

Может быть, не так все и страшно? При том, что одних насекомых более миллиона видов. На наш век хватит…

Но подумаем о темпах этого процесса. По данным того же МСОПП, за период 1700 — 1970-х годов вымерло около 150 видов зверей и птиц, из них более 80 — только за последние полвека. За 1800 лет нашей эры в столетие исчезало в среднем два вида млекопитающих, между 1800 и 1900 годами один вид исчезал каждые пять лет, а начиная с первых десятилетий XX века — ежегодно… Как видим, оценки разные, но в целом картина ясная.

Видный американский эколог Норман Майерс считает, что в тропических лесах — кислородной фабрике планеты — ежедневно исчезает не менее одного вида растений; в недалеком будущем подобное будет происходить ежечасно. А каждый исчезающий вид растений способен утащить за собой в могилу от десяти до тридцати других видов — растений, насекомых, животных!

Неважно каких — полезных, вредных![19] Страшно другое: выяснилось, что основные кандидаты на скорейшее вымирание — это самые крупные и яркие представители растительного и животного мира. И наоборот, лучше всего адаптировались в современном урбанизированном мире такие "городские жители", как воробьи и крысы.

Вот, было у нас такое дерево — тополь водопадный, и, судя по названию, красивое. Но бесстрастно пишут ботаники: "известен по единственной (!) находке в Таджикистане" — больше никто и никогда это дерево не видел. И что толку теоретизировать о месте и значении для общего экобаланса планеты голубя странствующего, тучи которого не так давно закрывали собой солнце? Выводов уже не опровергнешь и не подтвердишь на практике — нет больше такой птицы на Земле. И никогда не будет. Точно так же перешли в ведение палеонтологии чудая нелетающая птица додо, белый журавль, олень вапити, желтоклювый дятел, луговой петух и многие-многие другие животные и птицы. Бывшие животные и птицы… И столетий не потребовалось, чтобы свести на нет результат миллионнолетнего труда терпеливой труженицы-природы.

Но дело не в этих перечислениях. На повестке дня сейчас вопросы срочные, практические, требующие безотлагательного решения. Как приостановить процессы разрушения среды обитания, процессы, зашедшие в ряде случаев слишком далеко?

Ведь не уничтожать же в самом деле заводы и фабрики, не отказываться от современной цивилизации ради сомнительного возвращения на лоно природы?

Впрочем, похожие призывы слышатся. Панические настроения в последнее время даже приобрели отчетливый оттенок моды: паниковать, как известно, проще всего. Сложнее задуматься и попытаться разобраться.

А разобраться во многих вопросах просто необходимо. Дело в том, что после окончательного признания экологии западным книжным рынком (речь пока не идет о произведениях фантастики) тема эта превратилась в объект самой беззастенчивой спекуляции. С одной стороны, многие опасности заведомо преувеличивались, ибо "читатель любит страшненькое", а с другой — традиционный буржуазный оптимизм постоянно пытается убедить перепуганного обывателя в мощи науки и техники, которым под силу будет справиться с любой напастью.

О том же, что виноваты прежде всего буржуазные правительства, не ставящие и не могущие поставить заслон хищническому истреблению природы ради прибылей монополий, западные авторы предпочитают помалкивать.

И вот уже появляются солидные футурологические труды, написанные в духе "звездно-полосатого оптимизма" (типа книги Адриана Берри "10 000 лет вперед"). В них ведется атака на "смутьянов", распространяющих упаднические настроения — нечего, дескать, народ пугать понапрасну… И если бы в подобных писаниях хоть на грош присутствовала бескорыстная забота о человечестве!

Основа для надежды есть. Экологический кризис — в какой-то мере порождение научно-технической революции, и закрывать глаза на это глупо. Однако кризис не означает агонию: он может привести к концу, но может и знаменовать собой начало медленного процесса выздоровления.

И вот что важно понимать и помнить: кризис приводит к катастрофе не везде и не с необходимостью.

Когда осуществляется планомерное уничтожение природы, а отдельные группы людей, от которых зависит, уничтожить природу или окружить ее всемерной заботой, более пекутся о вполне весомых прибылях, чем о каком-то там эфемерном экобалансе, — вот в этих условиях катастрофа неизбежна. Имеют ли смысл многочисленные мероприятия правительств западных стран по охране окружающей среды, если влиятельные лобби нефтяных, горнодобывающих, химических концернов в состоянии торпедировать любой законопроект направленный прямо или косвенно против их хозяев? И торпедируют. Сказал же один из авторов книг по экологии: "Охрана природы — это юридический некрополь. Был бы сделан огромный шаг вперед, если бы только выполнялись те законы, которые уже приняты".

Итак, отнюдь не "человечество вообще" несет ответственность за совершающееся преступление — одно из тягчайших в истории человеческой цивилизации. И не рок это судьбы, не трагическая слепота, но в значительной мере еще и политика антинародных правительств. Достаточно вдуматься в парадоксальное на первый взгляд название книги Филиппа Сен-Марка "Социализация природы" (1971), чтобы убедиться, что эта мысль не претендует на оригинальность.

Как же произошла катастрофа? И когда?

Фильм "Зеленый Сойлент" режиссера Ричарда Флейшера (картина была снята в 1973 году по роману Гарри Гаррисона "Подвиньтесь! Подвиньтесь!") начинается удивительным кинопредисловием.

На экране под аккомпанемент неторопливой, приятной музыки — выцветшая от времени фотография. Семейный портрет конца прошлого века: дамы в платьях с турнюрами, мужчины лихо подкручивают усы. Благословенная викторианская пора! Еще долгий стоп-кадр: фотография первого автомобиля. Еще снимок, потом другой, третий… Кадры бегут все быстрее, кое-где перемежаясь кинохроникой: прогресс. Меняется и музыка, становится резче, но для тревоги пока нет никаких оснований. Станки, первые аэропланы, извозчики на городских улицах сменяются редкими авто. Растут города. Гуще, чернее дым от заводских труб…

Вот уже машины мельтешат на улицах как муравьи. Растет количество потребителей мясных консервов и пива в банках — и громоздятся хеопсовы пирамиды из пустых жестянок. Меняется мода на автомобили — и вздымаются, закрывая небо (уже не безоблачно-голубое, а бурое, тяжелое), знаменитые автомобильные кладбища. И когда от неспешной, бесхитростной мелодии не остается и следа — ее сменяет какофония из звона, скрежета, грохота, — начинается подлинная вакханалия, валтасаров пир прогресса.

После второй мировой войны — расцвет химии. Яды, ртуть, вредные фосфаты, радиоактивные отходы, токсичные кислоты, мусор, ДДТ и гербициды — все это течет в океан, выбрасывается в небо, распыляется с небес, впитывается в почву. Рядом — кадры варварской бойни, но не на полях сражений только что прошедшей войны, а на обычных полях, в лесах, на реках и озерах: сотни трупов животных, эвересты загубленной древесины, тухлая рыба на поверхности водоемов. Стали, бетона все больше, а биосфера тает на глазах. Уже в невероятном темпе сменяются кадры, ритм жизни растет, и постепенно утрачиваешь понимание самого этого слова — "жизнь".

И вдруг — резкий обрыв. Опять чередуются долгие стоп-кадры, на этот раз в гробовом молчании.

Мир начала третьего тысячелетия, конечная остановка поезда прогресса. Безлюдные, безжизненные пустыни. Кладбищенский вид: обрубки деревьев словно кресты на фоне серого неба. Миражом просвечивающий сквозь мутное марево Нью-Йорк. Покрытые липкой нефтяной кашицей воды океана, они накатывают на берег, на сотни метров заляпанный ядовитой тиной из химических отходов. И ни одного живого существа, кроме людей с землисто-серой кожей, забившихся в ненадежные отныне крепости-города.

Удивительный, трагический переход. Человечество в фильме из агрессора превратилось в обороняющуюся, затравленную жертву. Без пищи, без воздуха, без какой-либо жизни рядом с собой… А сам переход от идиллического спокойствия к кошмару почти неразличим. Накапливалось постепенно, а потом прорвало.

Эта экспозиция в фильме — пока еще, к счастью, фантастика. Тревогу все-таки забили, и случилось это раньше, чем такие жуткие кадры обрели черты реальности.

В преддверии 70-х годов критичность положения стала очевидна даже сверхоптимистам. Вот цифры, свидетельствующие о нарастании тревоги: если за период 1957 — 1959 годов в главных американских периодических изданиях появилось 68 крупных статей на экологическую тему, то десятилетием позже, в 1967 — 1969 годах их насчитывалось уже 226. В одной только газете "Нью-Йорк таймс" в 1960 году опубликован 101 материал на эту тему, а в 1964 году число их достигло почти полутысячи.

И вот 1969 год, оказавшийся для американцев не только "лунным" годом, но и экологическим: в резонанс роману Крайтона опубликован закон о национальной экологической политике, а в традиционной новогодней речи 1 января 1970 года тогдашний президент Никсон прямо заявил, что семидесятые годы станут для американцев годами заботы об окружающей среде. Наконец, апофеоз: празднование первого Дня земли — результат бурной пропагандистской кампании сенатора Г. Нельсона. 22 апреля 50 тысяч американцев собрались в Вашингтоне, чтобы продемонстрировать свою тревогу, координировать действия и даже… символически предать погребению традиционного идола, которому в этой стране поклоняются с рождения, — автомобиль!

Прорвалась плотина! В последующие три года законы посыпались один за другим — об охране воздуха и рек, об охране лесов, девственных земель, животных, об охране горожан от шума. Тема выплеснулась на страницы книг и журналов, превратившись в козырь на выборах, в инструмент большой политики.

Однако законы-то приняли, да что толку. Трагическая ирония: американский законопроект 1969 года скреплен государственной печатью с изображением птицы — эмблемы Соединенных Штатов. Так вот, следующее поколение американцев едва ли увидит свой символ даже в зоопарке: орлан белоголовый уже в наши дни занесен в разряд вымирающих видов. А в известном научно-фантастическом романе Леоны и Роберта Райноу "Год последнего орла" (1970) герой отправляется на поиски действительно последнего…

Да, кстати, о фантастике. Увлекшись картинами реальности, в каком-то смысле поистине фантастической, мы словно забыли, что существует литература, издавна претендовавшая на роль "индикатора опасности". Так что же фантасты?

Фантасты молчали[20]. Приходится признать, что экологическая катастрофа как проблема научной фантастики так и останется для этой литературы проигранным шаром. Как проблема, которую могли бы — и надо было! — исследовать загодя, но не исследовали. Попросту прозевали. А когда спохватились, было поздно: предупреждений уже не требовалось, нужны были срочные меры. Тема полностью перешла в ведение документальной прозы.

3. В ПОГОНЮ ЗА ПРОБЛЕМОЙ

Это как раз то, что вы особенно любите: кошмар совершенно в духе "Штамма "Андромеда" — и даже страшнее.

Из рекламных аннотаций к западным научно-фантастическим романам

В западной фантастике экологическая тема зазвучала в конце шестидесятых, когда отсутствие фантазии с лихвой искупала простая наблюдательность. И хотя сюжеты обычно отсылались в будущее, ошеломить читателя новизною было нелегко. В гонке с преследованием в лидеpax шли ученые и публицисты, а писатели-фантасты лишь старались по мере сил угнаться за ними.

Перед нами тринадцать научно-фантастических романов английских и американских авторов. Почему именно англоязычных?

О британской традиции "романов о катастрофах" мы уже говорили. Что же касается американцев, то тут как раз дало себя знать тяжкое похмелье после оптимистического угара. В действительности проблема охраны окружающей среды не знает границ — одни ветры дуют над разными континентами, одни и те же океаны омывают их берега. Но именно в США тупая и самоубийственная "трехсотлетняя война", объявленная человеком природе, приняла особенно яростные формы: по некоторым современным оценкам, на долю Америки приходится ровно половина мировых загрязнений (хотя американцы составляют всего 6 %, населения Земли)[21].

Что экологическая проблема в США постепенно перерастает в общенациональную катастрофу, ни для кого не секрет. И конечно, громко прозвучал голос писателей: не где-нибудь, а в США пользуются наибольшей популярностью документальные книги Джералда Даррелла и Джой Адамсон, которыми в наши дни зачитываются как беллетристикой; пламенные трактаты в защиту природы Рэйчел Карсон, Барри Коммонера и Рене Дюбо; философские притчи о братьях наших меньших Ричарда Баха и Ричарда Адамса.

Выбранная нами чертова дюжина неоднородна — тут и сильные произведения, и посредственные, нацеленные в далекое будущее и посвященные событиям сиюминутным, кладбищенски-угрюмые и сохраняющие лучик надежды. Некоторые из них даже не снабжены ярлычком "научная фантастика"… Все они вышли в период с 1964 по 1975 годы, в год по книге.

1964. Пленка, образованная в воздухе в результате выделения отходов, препятствует испарению. Планета превратилась в выжженную пустыню (Джеймс Баллард, "Сожженный мир"[22])…

1965. В недрах городской канализационной системы скопились огромные запасы самых различных минеральных веществ, содержащих энергию, достаточную для проведения любых химических реакций, — мыльной пены и детергентов, лекарств, красителей, чернил, косметических средств, отбеливающих веществ, резины, катализаторов и ферментов. В таком химическом "винегрете" случайно зародилась жизнь — чужая, несущая смерть всему живому на Земле (Теодор Томас и Кейт Вильхельм, "Клон")…

1966. Нью-Йорк 1999 года — не город, а смердящий, разлагающийся труп. Не осталось ни листика, ни капли неучтенной воды, и случайно пойманная крыса — редкий деликатес к праздничному столу (Гарри Гаррисон, "Подвиньтесь! Подвиньтесь!")…

Теперь уже трудно отделаться от невольного наложения двух образов — романа и его вольной экранизации, фильма "Зеленый Сойлент". Постановщики картины еще более сгустили краски, отодвинув действие в 2022 год, но зато особенно подчеркнули интересующий нас экологический аспект. В этом будущем не осталось даже человеческой пищи: все население, кроме немногих толстосумов, питается безвкусными зеленоватыми лепешками фирмы "Сойлент". Боссы утверждают, что лепешки приготовлены из океанского планктона, однако в действительности это не что иное, как переработанные органические вещества, выделенные из человеческих трупов; планктон-то давно уничтожен… Итак, решение сразу двух наболевших проблем: перенаселение устраняется широко практикуемой эвтаназией, что, в свою очередь, снимает проблему питания. Американский прагматизм!

1967. Еще один смертный приговор океану. Химические отходы уничтожили аквасферу — к описываемым временам последний источник пропитания для перенаселенной Земли. Но если в фильме "Зеленый Сойлент" люди превращаются в каннибалов неосознанно и даже не подозревают об этом, то теперь альтернатива — голодная смерть (Ирвинг Гринфилд, "Воды смерти")…

1968. Мало суши, мало океана? Тогда на очереди горные породы! Разлом Сан-Андреас на западном побережье США, о котором пишут газеты уже сегодня, разошелся, и часть Калифорнии погрузилась в океан. В отличие от ситуации, описанной Саке Комацу, ответственность за трагедию несут и власти штата, покрывавшие беспрепятственное уничтожение калифорнийской природы (Пол Джентри, "Последние дни великого штата Калифорния")…

1969. Напряжение нарастает, как нарастает и опасность, и, наконец, достигает своего пика. В год появления американского законопроекта об охране окружающей среды выходит роман Крайтона "Штамм "Андромеда". Удивительный аккорд!

Вот мы и вернулись снова к отправному пункту нашего путешествия. Теперь ясно, в какой обстановке родился "феномен Крайтона", какие живительные соки питали его. Это отнюдь не самая сильная книга из описанных, просто в ту пору сработал стихийный механизм рынка: тема созрела, стала подлинным гвоздем сезона. А книга Крайтона — бестселлером, что подтвердили два с лишним миллиона американцев, раскупивших роман за первые полтора года со дня его выхода в свет. Так Крайтон невольно оказался первооткрывателем, напавшим на целое месторождение, но стоило событию состояться, как потянулась чреда "золотоискателей"…

1970. Атмосфера планеты загублена вконец, и даже первичное, рождением дарованное человеку право — право дышать, — жестко регламентировано (Йэн Картридж, "Чехол для Земли")…

1971. Засорение океанских вод и атмосферы отходами вызывает кипение океана (Джордж Бамбер, "Море кипит")…

1972. Появились симптомы того, что ажиотаж начинает спадать: все меньше оригинальных произведений, зато участились повторы. Вот и вышедший только что роман "Мутант-59" Педлера и Дэвиса, и новая книга старейшины американской фантастики Клиффорда Саймака "Выбор богов" (расселившееся по всей Галактике человечество заново переоткрывает Землю — с тем, чтобы заново же объявить на ней беспощадную войну природе!) — все это было, было… И тут английский фантаст Джон Браннер решает "закрыть" тему, собрав воедино в романе "Взирают агнцы горе" все возможные экологические несчастья.

Если вовремя не остановиться, утверждает Браннер, Америке хватит года, чтобы из состояния относительно радужного, как оно видится иным оптимистам, прийти к агонии. До предела убедительно и даже бесстрастно (так, вероятно, реагирует хирург на кровь из-под скальпеля) писатель создает летопись экологического конца света. Агония длится всего год, но сказать, что смерть быстрая и легкая, язык не поворачивается. После таких картин адские видения Иеронима Босха кажутся шаловливыми пасторалями… В финале засоренная, загаженная Америка умирает, а ветры гонят ядовитое облако через океан, в Европу.

Невольно приходят на память кадры из фильма Стэнли Крамера "На берегу": такая же невидимая и безжалостная смерть подкрадывается отовсюду — из воздуха, которым дышишь, из океанской волны, из дождевой капли. Но у Браннера это не радиоактивность, а химия; не вражеское, а свое собственное. Не во время войны — в мирные дни. И на все понадобился год…

Ну, а потом, как положено, налетели "мародеры" от литературы. Обывателю нужно сделать "красиво", так жутко, чтобы мороз по коже? Отлично. Раз инопланетные чудища да злодеи-роботы более не в чести, даешь чудищ другого рода! Больших и микроскопических, живых и неживых… И уже не взрывы галактик, не звездные войны и не приближение кометы сладко щекочут нервы читателя, а такие, казалось бы, невзрачные, крошечные вирусы, микробы и насекомые.

Причем балаган в духе "космической оперы" нынче не проходит, времена не те. Сейчас требуется, чтобы все было по науке — и сочинители бестселлеров начинают запоем поглощать популярные журналы. Приложения научно-популярного толка, ссылки на реальные статьи в периодических научных изданиях, строгая детализация, аккуратность в обращении с научной терминологией… Конечно, все это отнимает массу времени, но зато часы, проведенные в библиотеке над подшивками "Америкен сайнтист" или "Нэйчур", не пропадут даром! Издатели чутко уловили "феномен Крайтона", и теперь каждый новый роман "про экологию" автоматически претендует на верхние строчки в списке бестселлеров.

Наша летопись меж тем полнится новыми записями.

1973. В середине 80-х годов XX века, несмотря на перевод всего транспорта на пар и электричество, воздух не очистился: небо над Чикаго желто-серого цвета, а в Лос-Анджелесе Луну можно увидеть только на экранах телевизоров. Новое устройство "фрэш-эр" будет очищать воздух внутри помещений, что до остального мира за пределами собственного дома-крепости, так пусть катится в тартарары (Дин Маклафлин, "Кто кличет грозу")…

1974. Безответственные генетические эксперименты в Южной Америке вызвали к жизни новый устойчивый вид пчел-убийц. Объединенные в идеально организованные и практически неуязвимые штурмовые колонны-рои пчелы атакуют Нью-Йорк. Кошмарные фантазии? Но роман открывается реальными газетными заголовками наших дней, кричащими о подобной опасности (Артур Херцог, "Рой"[23])…

1975. В "желтом тумане" сходят с ума и гибнут тысячи англичан, наших современников. И это не козни пришельца и не потусторонняя мистика, это даже и не фантазия — ведь не являются же плодом нашего воображения те бетонные контейнеры с нервно-паралитическим газом, что были опущены на океанское дно в 1970! Так многих ли усилий стоит вообразить, что произойдет, окажись какой-то контейнер с течью (Джозеф Херберт, "Туман")…

1976. Роман Челси Ярбро "Время Четвертого всадника". Имеются в виду всадники Апокалипсиса: дьявольский план медиков — контролировать рост населения путем прививки новорожденным смертельно опасных инфекций — выходит из-под контроля…

Это уже конвейер. Читатель требовал ужасов, причем не сверхъестественных, а по последнему слову науки (в эти годы били все рекорды сборов такие фильмы, как "Челюсти" и "Ад в поднебесье"), да и науку оказалось выгодно ангажировать на роль виновницы. Раз не смогла она сыграть роль палочки-выручалочки, рассуждали те, кто как раз без малого полвека прочили науке роль вселенской панацеи, так пусть сыграет другую роль — мрачного демона века, стихии более бесчеловечной, чем стихии природные.