Путешествие четвертое, и последнее "САМАЯ ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА"

Путешествие четвертое, и последнее

"САМАЯ ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА"

Пришло время вновь задать вопрос, поставленный в самом начале книги. Способна ли фантастика предвидеть будущее?

Способна — хотя и не всегда ей это удается. Брать писателей-фантастов на штатную должность предсказателей даже в XX веке вряд ли кто решится, однако на плоды их умственной деятельности не мешало бы поглядывать время от времени. В особенности тем, кто искренне готовится к наступлению будущего — оно не за горами.

Действительно, в трех наших предыдущих путешествиях в прошлое собраны результаты, которые не дают однозначного ответа.

Освоение космического пространства, выход человека из колыбели фантасты не только провидели, но и подтолкнули косвенным образом. Зато говорить о том, что эта литература разглядела своевременно экологическую проблему, как-то не приходится: материалы второй экспедиции в прошлое выглядят просто обескураживающими. И только третья попытка принесла если и не ответ, которого неосознанно ждали (ведь ясно же было, что все окажется неизмеримо сложнее однозначных "да" и "нет"!), то по крайней мере удачное сравнение: в нем, видимо, и заключена вся суть.

С фантастикой случаются порой удивительные казусы. Не зря писателей-фантастов окрестили "колумбами Неведомого": они с энтузиазмом отправляются на поиски новых путей в индии, а по дороге мимоходом открывают америки.

Казалось бы, остается немногое. Обобщить результаты экспедиций, сформулировать выводы, к счастью оказавшиеся такими интригующими и неоднозначными (тема не закрыта, впереди — споры, новые путешествия в прошлое фантастики!) — и, зачехлив машину времени, запереть "гараж".

Однако нам придется совершить еще одно путешествие в прошлое. Четвертое и последнее.

Помните, начиная разговор, мы обещали, что в наших "apxeологических" экспедициях социальное рано или поздно напомнит о себе? В этой, последней, оно будет определять все. Родилась эта проблема, о которой пойдет речь, из социальных конфликтов — всему обществу, а не одним ученым, и решать ее. Только нужна помнить, что "человечество вообще" — это абстракция; в реальном же мире, мире разделенном, все непросто. И пока одна сторона настойчиво и целеустремленно ищет пути решения проблемы, другая сторона также неотвратимо движется к безумию.

А решать проблему придется — важнее ее сейчас нет. Это проблема предотвращения войны. Ядерной войны. От того, как мы сообща решим эту, зависит и то, будет ли у нас время разобраться со всеми остальными. Потому что, пока тлеет надежда на какую-то "другую" попытку и не поджимает время, даже самую запутанную и мучительную проблему нельзя посчитать полностью безнадежной. Никакую — кроме той, о которой пойдет речь.

По подсчетам швейцарского эксперта Жана-Жака Бабеля, человечество за последние 6000 лет пережило 14513 войн, в которых погибло 3640 миллионов жителей Земли. В среднем, по четверти миллиона человеческих жизней за войну… Однако страшнее ускорение.

Судите сами. На апрельском льду Чудского озера полегло несколько сот человек. Век на дворе стоял тринадцатый… Семь столетий спустя счет шел иной: первая мировая война унесла около 25 миллионов жизней, а следующая (по времени вдвое короче) — почти вдвое больше. Неизвестно, включены ли в последние 50 миллионов жертв те 100 — 140 тысяч японцев, что были испепелены в одночасье. Одной бомбой в последние дни войны…

В фантастике тема войн никогда не была в загоне.

Однако только в XX веке, со вступлением цивилизации в эру самоубийственных средств разрушения вопрос о войне приобрел нынешнюю мрачную завершенность. Ибо теперь ясно всем: если эту проблему не решить, решать остальные уже будет некому. Ни времени "другого" не будет, ни каких-то "других" попыток. Решать надо единственным образом и сейчас.

Научная фантастика не раз чутким сейсмографом реагировала на глубинные процессы в обществе, до поры неприметные. И когда взрыв над Хиросимой 6 августа 1945 года впервые поставил перед человечеством вопрос о выживании, оказалось, что та самая литература, которой и посвящена эта книга, была готова. Знала обо всем, что будет, что может быть. И рассказав об этом читателям, первой включилась в кампанию за скорейшее опровержение своего неутешительного прогноза.

Война войне — это, вероятно, сейчас единственная по-настоящему глобальная проблема, которая до конца столетия окончательно разрешится. Либо будет уничтожено все, что создал человек, в том числе и книги фантастов, либо будет уничтожена сама война. Хотелось бы думать, что эта война — с войной — станет последней на Земле!

Наша книга останется незавершенной, если мы не отправимся в это последнее — четвертое — путешествие. На этот раз стартуем мы в сравнительно недалекое прошлое…

1. "СУДНЫЙ ДЕНЬ"

После атомных взрывов… нам стало совершенно очевидно, что эти бомбы и те еще более страшные силы разрушения, предтечами которых они являются, могут в мгновение ока уничтожить все созданное человечеством, и порвать все существующие между людьми связи.

Герберт Уэллс, "Освобожденный мир"

Эти строки написаны в 1914 году, на самой заре века, который только к полудню нарекут "атомным"… Только что разразилась мировая война, и современников приводили в трепет такие новинки прогресса, как аэроплан и танк, динамит и ток в колючей проволоке. Десятки стран были вовлечены в кровавую кашу, миллионы гибли от газов и под бомбами, а английский провидец глядел вдаль. Не все он увидел правильно, но одним из первых он разглядел новое качество войны будущего: ее глобальность. И если взять латинский эквивалент слову "окончательность" — ее ультимативность.

Действительно, ультиматум: или — или… Другого не дано.

"Тут раздался грохот, похожий на раскаты грома. Грохот обрушился… как удар. Мир вокруг куда-то исчез. На Земле не существовало уже больше ничего, кроме пурпурно-алого, ослепительного сверкания и грохота — оглушающего, поглощающего все, не смолкающего ни на минуту грохота. Все другие огни погасли, и в этом слепящем свете, оседая, рушились стены, взлетали в воздух колонны, кувыркались карнизы и кружились куски стекла… Казалось, что огромный пурпурно-алый клубок огня бешено крутится среди этого вихря обломков, яростно терзает землю и начинает зарываться в нее подобно огненному кроту".

Все же не верится: 1914 год…

Японцы до Хиросимы этого романа Уэллса не читали. А вот известный венгерский физик-атомщик Лео Сциллард, эмигрировавший во время войны в Америку, как выяснилось, читал. Он вспоминал, как в 1934 году ему внезапно открылась мысленная картина неуправляемой цепной реакции. Озарение сменила тревога о возможных последствиях этого "физического эксперимента", и Сциллард решил до поры до времени помолчать… Ученый писал позднее, что догадался в тридцатые годы о возможных "приложениях", потому что читал Уэллса.

С альтернативой "либо — либо" человечество столкнулось в середине века; писатели-фантасты — значительно раньше.

Когда она возникла, эта дьявольская "атомная проблема"? Сорок лет назад, как только американский президент подписал решение о начале секретного проекта "Манхэттен"? Или на заре века, вместе с опытами Резерфорда по рассеянию a-частиц?..

Конечно, трудно удержаться от соблазна свалить всю вину на ученых, этих фаустов XX века, продавших душу дьяволу за наслаждение научной истиной. Ведь знали же Оппенгеймер и Ферми, что за чудовище рождается в лабораториях Лос-Аламоса! Действительно, как все просто! Виноваты во всем ученые…

Однако Эйнштейн, обратившийся к Рузвельту с призывом ускорить работы по созданию бомбы, олицетворял собой не только передовую научную мысль века, но и вместе с другими передовыми деятелями — гражданскую совесть века. Физик эмигрировал из нацистской Германии, он знал, что будет, окажись у Гитлера атомная бомба.

"Открытие цепных ядерных реакций так же мало грозит человечеству уничтожением, как изобретение спичек… Освобождение атомной энергии не создает новой проблемы, но делает более настоятельным разрешение старой проблемы". В этих словах Альберта Эйнштейна сказано многое. Конечно, опасность была не в самой бомбе, а в тех, кто обладал ею.

Он трижды писал Рузвельту по поводу атомной бомбы. 12 апреля 1945 года, в день скоропостижной кончины Рузвельта, третье письмо Эйнштейна лежало на столе президента непрочитанным. На призыв физика воздержаться от атомной бомбардировки японских городов через 4 месяца ответил другой президент США — Гарри Трумэн. Ответил 6 августа.

Не физики склонились над картой Японии, выбирая цели, росчерком пера предоставив право городу Киото — жить, а Хиросиме и Нагасаке — погибнуть. Это военных интересовали поражающие эффекты нового оружия. И это политик — эталон "стопроцентного американца" — написал: "…в самой крупной в истории азартной научной игре мы поставили на карту два миллиарда долларов и выиграли" (Трумэн).

И все-таки утверждать, что ученые тут совершенно ни при чем, тоже нельзя. Ведь был реакционер Теллер, и не забыто высказывание Энрико Ферми о том, что, дескать, взрыв атомной бомбы — это "прекрасная физика"… И уже в наши дни, усмехаясь, дает интервью "отец нейтронной бомбы" Сэмюэль Коэн, цинизмом потрясший даже видавших виды западных газетчиков.

Драма — философская, человеческая, нравственная — была.

Ясно, что вновь открывшееся проблемное поле художественной литературы не могло оставаться неисследованным. Литература и занялась новой проблемой всерьез, как только она была "поставлена" взрывом над Хиросимой. Но для научной фантастики все это оказалось повторением пройденного.

Лео Сциллард признался, что читал Уэллса и задумался над проблемой еще в тридцатые годы. А отец-основатель атомной физики Эрнест Резерфорд в то же время едко прошелся по адресу любителей сенсаций, поверивших, что человечеству под силу будет обуздать и использовать энергию атома. Обладатель поразительной научной интуиции лорд Резерфорд счел достаточным бросить царственное: "Вздор!", не вступая в дискуссии. Его коллега Нильс Бор, тоже не последний человек в этой области, искренне пытался остудить энтузиастов с помощью "хладных числ". Самые светлые головы в науке упрямились за считанные годы до осуществления первой цепной реакции. И чуть более десяти лет оставалось до Хиросимы.

А теперь слово "неучам":

Мир — рвался в опытах Кюри

Атомной, лопнувшею бомбой,

А электронные струи —

Невоплощенной гекатомбой.. —

эти часто цитируемые строки родились в мозгу не писателя-фантаста, их написал в 1921 году поэт Андрей Белый. Интересно, кто-нибудь еще — физики, военные — употребили тогда это знакомое ныне всему миру словосочетание: "атомная бомба"?

После таких примеров вряд ли кого удивит прозорливость многих авторов научно-фантастических произведений.

Оказывается, "атомный" приоритет Уэллса тоже не представляется очевидным. Совсем недавно историки фантастики обнаружили забытое всеми произведение, в котором впервые, видимо, говорилось о сверхоружии. Одновременный взрыв всех его запасов способен был не только разнести вдребезги земной шар, но даже сообщить заметный импульс Солнечной системе! Появился роман англичанина Роберта Кроми "Удар судьбы" в 1895 году — и, разумеется, прошел незамеченным. Мало того, что в Англии бушевали страсти вокруг уэллсовской "Машины времени", — у читателей той поры уже сформировались кое-какие представления о мере научной достоверности, пусть и в фантастике!

В романе другого популярного автора тех лет, Джорджа Гриффита, уже описана "базука", стреляющая атомными снарядами ("Властелин труда", 1911). А чуть позже в Советской России вышли сразу две книги, ясно обозначившие тему "атомной опасности". В романе В. Никольского "Через тысячу лет" (1927) встречается удивительные слова о том, как во время неудачного эксперимента "атомы отдали скрытую в них энергию" и "взрыв тысяча девятьсот сорок пятого года (!) стер с лица Земли пол-Европы". Борьба человечества против угрозы атомного самоуничтожения описана годом позже В. Орловским в романе "Бунт атомов".

И наконец, через год после уэллсовского "Освобожденного мира" выходит роман "Человек, встряхнувший Землю", написанный американским писателем Артуром Трэйном в соавторстве с известным физиком Робертом Вудом. Книга эта удивительная! Мало того, что это одно из первых произведений, в которых обсуждаются последствия применения атомного оружия, а лучевая болезнь описана, видимо, впервые. Но авторы задумались и над перспективами использования разрушительной энергии во благо, а не во зло! В романе ученый-пацифист демонстрирует оружие, которое в состоянии поднять на воздух целые горные хребты, и принуждает нации Земли прекратить войну…

Что же, в это верили. Как раньше верили в "миротворческую" сущность аэроплана, динамита, газов, прочих технических новшеств — считалось, что они делают войну бессмысленной. Верил в это и автор "Освобожденного мира". В романе единое государство Земли вряд ли возникло бы, не переживи человечество жуткую атомную "прививку", и даже в 1942 году, когда будущее Европы и всего мира решалось под Сталинградом, в США вышел роман Бернарда Ньюмена "Секретное оружие", в котором описано, как взрыв некоего "суперснаряда" положил конец мировой войне (только благодаря бдительности ФБР автор не проговорился об атомной бомбе — таких слов в романе нет)…

Вера в миротворческую функцию бомбы была разрушена августовским утром 1945 года взрывом над Хиросимой. И это же событие явилось самым ярким и жутким доказательством прозорливости фантастов. К их удивлению, безразличие, накапливавшееся годами, разом сменилось пристальным вниманием.

Айзек Азимов в своей книге "Опус 100", вышедшей через четверть века после Хиросимы, вспоминает не без горечи: "Итак, была взорвана атомная бомба, и неожиданно это событие сделало научную фантастику респектабельной. Впервые фантасты явились миру не как группка чокнутых фанатиков; мы сразу же ощутили себя в положении кассандр, которым мир отныне внимал с почтительным смирением. Но право же, мечтал бы я оставаться до конца дней своих "чокнутым" в глазах всего света, чем достичь нынешнего признания такой ценой, ценой нового дамоклова меча над головой человечества".

Действительно, как ни печально это звучит, но предсказанная увиденная заблаговременно бомба открыла перед американской научной фантастикой двери элитарного литературного клуба. Не считая узкого круга ученых, военных чинов и политиков, тесно связанных с проектом "Манхэттен", ближе, чем кто-либо, к атомным секретам оказались журналы научной фантастики. Хотя вряд ли кто тогда догадывался об этом…

В редакционной статье Джона Кэмпбелла, до конца жизни возглавлявшего самый популярный журнал научной фантастики "Эстаундинг", встречаются и такие слова (это была июньская книжка за 1938 год): "Никому еще неизвестно, что секреты атомной энергии вот-вот будут открыты. Но можете быть абсолютно уверены: ученый, которому это удастся, живет сейчас на Земле. Его статьи регулярно появляются в соответствующих научных журналах, его имя известно".

Журнал "Эстаундинг" обращался к атомной тематике не случайно и не однажды. Так, в октябрьском номере журнала за 1939 год опубликован мрачный рассказ о разразившейся в Европе войне; только фантастическое изобретение, позволявшее отбрасывать материальные тела в какое-то иное время, предотвратило вторжение нацистских "люфтваффе" в Англию. Рассказ назывался "Аннигилятор Джадсона" и написан был молодым англичанином Джоном Бейноном Харрисом. (позже автор взял себе псевдоним "Джон Уиндэм", да так и запомнился читателям). В специальной журнальной колонке "Встреча с автором" будущий Уиндэм с горечью признавал: "Как только у меня зародилась идея этого рассказа, я обнаружил, что вовсе не обязательно привлекать стандартный набор с "безумным ученым"… когда совершенно нормальные специалисты с высокой репутацией в научных кругах эффективно продвигаются к конечной цели: разнести мир на кусочки прямо на наших глазах". Заметим, до чего осознанна и даже привычна тревога писателя — в тридцать девятом-то году!

Впрочем, это еще не все. В том же номере была помещена маленькая заметка, поясняющая картинку на обложке (вполне мирная на вид атомная электростанция будущего). В заметке даже как-то обыденно — будто речь шла о кольцах Сатурна или о бензольном "колечке" — разъяснялось, что атомную энергию можно использовать и в будущих войнах, причем "высвобождение энергии будет столь ужасным, что целые города могут быть стерты с лица земли"…

А времени оставалось все меньше, стрелки часов истории завершали положенный круг: в "горячие" сороковые годы журнал публикует два произведения о предотвращении катастрофы на атомном предприятии — рассказ Роберта Хайнлайна "Взрыв всегда возможен" и повесть Лестера Дель Рея "Нервы"… На таком фоне и произошла самая знаменитая и чаще других упоминаемая история с рассказом малоизвестного фантаста Клива Картмилла.

Рассказ, название которого переводится двояко — "Линия смерти" или "Крайний срок", — вышел в мартовском номере за 1944 год. И тут же начались неприятности вполне объяснимые, но от того не менее фантастические: к Кэмпбеллу в контору нагрянули агенты ФБР. Их реакция была понятна — ведь автор рассказа подробно описал технологию изготовления атомного оружия! И хотя расследование показало, что никто из штата редакции и авторского состава доступа к секретной информации по проекту "Манхэттен" не имел, подозрения улеглись далеко не сразу.

Что и говорить, Картмилл угадал и описал буквально все! Но забавно читать письмо, опубликованное в журнале спустя четыре месяца, письмо, в котором постоянный читатель в пух и прах разносит Картмилла за "научную несостоятельность" его идеи! "Все эти штучки с соединением двух докритических масс урана-235 с целью вызвать цепную ядерную реакцию не выдерживают никакой научной критики. Это не научная фантастика, а весьма посредственная "фэнтези", — заявлял скептик.

Вряд ли сам автор удивительного рассказа догадывался, как мало времени осталось его идее ходить в "фантастических". Еще успел выйти весною 45-го рассказ Филиппа Уайли "Райский кратер" — последний, скорее всего, научно-фантастический рассказ о взрыве атомной бомбы, но стрелки часов уже стояли на указанной черте.

И полгода не прошло, как страхи писателей-фантастов материализовались, превратившись в реальную угрозу всему человечеству. Ранним утром в "черный понедельник", 6 августа, с базы на острове Тиниан поднялся в воздух и взял курс на Хиросиму бомбардировщик Б-29, "летающая крепость", которым командовал капитан ВВС США Клод Изерли.

Когда-то (теперь уже давным-давно) на самой заре американской журнальной фантастики ее основатель Хьюго Гернсбек предложил лозунг-девиз: "Экстравагантная фантазия сегодняшнего дня — холодный факт дня завтрашнего". Атомный гриб над японским городом, в один миг унесший почти сотню тысяч жизней, превратил вчерашние фантазии в ледянящий душу факт.

Весь мир, а вместе с ним и научная фантастика, вступил в новую эру — атомную. И встал вопрос: не последнюю ли?

2. "И ВЕЧНЫЙ БОЙ?"

Оборвалась за отсутствием объекта История; цивилизации, о которой она рассказывала, пришел конец.

Робер Мерль, "Мальвиль"

"В это мгновение началась и окончилась война… Бомбардировка закончилась, как только самолеты, мчась со скоростью пять тысяч миль в час, приблизились к цели и приборы предупредили о ней пилотов. И столь же молниеносно, как взмах серпа, окончилась война… Город поднялся на воздух. Казалось, бомбы и город поменялись местами. Еще одно невероятное мгновение — новый, неузнаваемый, с неправдоподобно высокими зданиями, о каких не мечтал ни один строитель, зданиями, сотканными из брызг раздробленного цемента, из блесток разорванного в клочки металла, в путанице обломков, с переместившимися окнами и дверями, фундаментом и крышами, сверкая яркими красками, как водопад, который взметнулся вверх, вместо того чтобы низвергнуться вниз, как фантастическая фреска, город замер в воздухе, а затем рассыпался и исчез".

И еще один абзац, из другой книги:

"…Там, за окном, за раскалившимися стенами лежала мертвая планета. Ее убили в самый разгар весны, когда на деревьях едва проклюнулись листочки и в норах только что появились крольчата. Теперь нигде ни единого зверя. Ни одной птицы. Даже насекомых. Только сожженная Земля. Жилища обратились в пепел. Лишь кое-где торчат обуглившиеся, искореженные колья, вчера еще бывшие деревьями. И на развалинах мира — горсточка людей, возможно, оставленных в живых в качестве подопытных морских свинок, необходимых для какого-то гигантского эксперимента. Незавидная доля. В этой всемирной гигантской мертвецкой осталось всего несколько работающих легких, перегоняющих воздух. Несколько живых сердец, перегоняющих кровь. Несколько мыслящих голов. Мыслящих. Но во имя чего?.."

Двадцать лет разделяют произведения, из которых взяты эти фрагменты. Обе книги хорошо знакомы нашему читателю — это романы "451° по Фаренгейту" Рэя Брэдбери и "Мальвиль" Робера Мерля. Прошли десятилетия, но эстафетную палочку тревоги по-прежнему крепко сжимает рука писателя-фантаста.

И совсем удивительная перекличка с тем фрагментом из уэллсовского "Освобожденного мира", что был процитирован выше! Уэллс — Брэдбери — Мерль. 1914 — 1955 — 1975… Не прошло и полувека. И если Уэллс лишь фантазировал, то Брэдбери мог познакомиться с материалами, описаниями очевидцев бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. А спустя двадцать лет появится "Мальвиль", в котором за некоей "литиевой" бомбой уже ясно виднеется вполне реальная — нейтронная. И вот что знаменательно: Брэдбери говорит только о городе, поднявшемся на воздух, Мерль — уже о "планете, которую убили в самый разгар весны"…

В западной фантастике пятидесятых годов тема третьей — и последней — мировой войны была едва ли не самой популярной. Тут всего намешалось понемногу — и панического ужаса, и осознанного протеста; да и чисто прагматический нюх безошибочно подсказывал ремесленникам, что тема не выдохнется ни через месяц, ни через год.

Конвейер книжного рынка, особенно американского, с его культом бодрящего оптимизма, быстро приспособился к нестандартной новой продукции и, перемолов ее, начал штамповать промышленными партиями. И случалось, голос честных художников заглушался шумом коммерческого прибоя, выбрасывающего на прилавки волны сработанных под копирку "концов света".

А ведь голос этот, дойди он до ума и сердца читателей фантастики во всем мире, мог бы принести пользу, и очень большую. И приносил. Вспомним врезавшуюся в память брэдбериевскую новеллу "Будет ласковый дождь". Писатель написал этот реквием по ушедшему человечеству и оставшейся "жить" технике в годы, когда и слов таких не знали — нейтронная бомба. Но как угадан символ и как он ко времени сейчас.

Брэдбери принадлежат слова: "Мы не описываем будущее — мы его предотвращаем". Действительно, подробно разъяснять, каким быть облику грядущего, — дело все-таки ученых-социологов, историков, философов и экономистов. А вот вывести передовую человеческую мысль на "цели", существование которых допустить не должно, научная фантастика в состоянии. У нее в арсенале нет столь мощных прожекторов, способных высветить всю дорогу целиком, по крайней мере, до ближайшего поворота — пусть этим занимается наука. Но убрать из-под ног колючки и заметить вовремя ловушки писатели-фантасты могут.

После Хиросимы речь уже не шла о колючках и булыжниках, чреватых занозами и синяками; впереди был обрыв, пропасть, из которой не выбраться. Прогрессивная мировая фантастика заметно посерьезнела, отбросила даже свои обычные "если", не оставив человечеству иных вариантов, кроме выбора: или — или.

Реалистическая проза могла опираться на документальные кадры о бомбардировках Хиросимы и Нагасаки. Но документы были немногочисленны; кроме того, требовалось показать не просто одиночный испепеленный город, а уничтоженный, спаленный под корень мир. Города отстраивались и на пепелищах, и даже водружались монументы в память о погибших. Человеческую цивилизацию заново не отстроишь — читалось в книгах фантастов. И служить панихиду по человечеству будет некому.

Чтобы подчеркнуть, глубоко вонзить в сознание сотен миллионов эту необратимость, окончательность выбора, на помощь литературе пришло могущественное кино. В фильме режиссера Стэнли Крамера "На берегу", экранизации романа австралийского писателя Невила Шюта (1957), потрясает финальная сцена. Ветер бродит по пустынной площадке, перебирает рассыпанные клочки бумаги — листовки, призывающие обреченных на мучительную смерть (радиоактивное облако достигло берегов Австралийского континента) к добровольному уходу из жизни. Да полощет огромный транспарант с надписью: "Еще не поздно, брат!" Жуткая надпись — ведь людей уже нет.

Это не материя бьется на ветру — трепещет совесть художника. Что еще изобразить, раз даже такие призывы не доходят до сознания? Разве что участь тех, кому посчастливилось выжить…

Посчастливилось?! В 1949 году Олдос Хаксли написал свою трагикомедию "Обезьяна и сущность". Выжившие (на этот раз в Новой Зеландии) представители цивилизации снаряжают экспедицию на подводной лодке к берегам Америки — и что там находят? Одичавших каннибалов, исповедующих вполне подходящую к случаю новомодную "религию смерти"… Читая такое, право же не испытываешь облегчения за выживших: для погибших, по крайней мере, все кончилось быстро.

Тема "мир после атомной войны" — это еще один полноводный поток западной фантастики. В нем также всякого хватает и отрезвляющая ледяная струя социального протеста порой соседствует с поднятой со дна литературы мутью. Но протестовал ли автор, предупреждал или же просто смаковал картины распада и гниения — ни в одном произведении человечеству не оставляли шансов. Даже в самых оптимистичных книгах (насколько уместно здесь слово "оптимизм") дальнейшая судьба начинавшего свой новый эволюционный разбег "постатомного" человечества выглядела мрачно.

В пятидесятые годы — это "Куколки" Джона Уиндэма и "Долгое завтра" Ли Брэккет, десятилетие спустя — "Серая Борода" Брайна Олдисса и сатирический роман Филиппа Дика "Доктор Бладмани", явно навеянный знаменитым фильмом Стэнли Кубрика "Доктор Стрейнджлав". И в семидесятых — "Мальвиль" Робера Мерля, кончающийся грустными словами: "Отныне мы можем смотреть в будущее с надеждой. Если только к данным обстоятельствам применимо слово "надежда".

Все это серьезные книги, и написаны они писателями-гуманистами. Но как ни стремятся они поддержать искру надежды в душах читателей, сама логика выбранной ими ситуации говорит иное. Пусть даже часть населения Земли убережется от атомного удара — на планете все равно будет жизнь не в жизнь. Радиоактивные воздух и вода, переставшая плодоносить почва, выродившиеся мутанты… Кто-то приспособится — границы адаптации человеческого организма до конца не известны, — но это будут уже не люди. И даже удушливый мрак средневековья покажется в сравнении с их "сообществом" идиллической Аркадией.

Кроме того, кто может поручиться, что такого атомного опыта окажется достаточно, чтобы все не повторилось вновь?

В 1959 году вышли два романа — самые сильные (хотя и спорные) в "антиатомной" фантастике. "Кантата на смерть Лейбовица" Уолтера Миллера и "Уровень-7" Мордесаи Рошвалда.

В первой книге роль духовного спасителя впавшего в грех самоуничтожения человечества берет на себя… римско-католическая церковь, создавшая на атомном пепелище что-то вроде Ордена хранителей знания. И все же буквально "по винтику" собранная цивилизация оказалась не в силах изгнать разъедающего ей душу беса. Новая война — на этот раз последняя — ставит точку и на чаяниях монахов, и на самом человечестве.

Неизвестно, были ли в том намерения автора, но финал превратил роман в острое антиклерикальное произведение и свел на нет все утопические проекты излечения души человечества, одержимого различными "бесами". "Больная душа человечества" тут ни при чем, бесы — снаружи, они имеют ярко выраженную социальную окраску. Политиканы, финансовые воротилы, военщина, а также используемые ими социально-инфантильные выродки, называющие себя "учеными", разные докторы хоникеры и стрейнджлавы, с испепеляющей яростью выведенные в книге Воннегута и в фильме Кубрика.

Впрочем, все эти безумцы действительно не очень-то отличаются от тех, для которых "есть вещи поважнее мира"!

Безумие. Именно так: не "политика", не "стратегия", но — безумие. Может быть, хлад чисел способен передать всю степень его? В 1990 году в составе стратегического ядерного арсенала США планируется иметь до 12 миллионов килотонн тротилового эквивалента. Другими словами — миллион хиросим… Бомб "хватит" на двести миллиардов человек.

Да полно, в чьем горячечном сознании родились эти цифры численности "потенциального противника"? На Земле за многие десятки тысяч лет — с момента, когда человек ощутил себя человеком, — еще не было столько!

Играя атомными спичками, социальные недоумки сами надеются не обжечься, отсидеться в противоатомном бункере. Об обитателях подобного убежища рассказывает Рошвалд (его книгу высоко ценили такие борцы за мир, как Бертан Рассел и Лайнус Полинг).

…Мир погиб по ошибке. В живых остались только обитатели сверхсекретного подземного ядерного центра, откуда должен был быть нанесен ракетный "удар возмездия". Все было рассчитано: при ядерной атаке на "Уровне-7" успеют нажать соответствующие кнопки… Дневник безымянного офицера (имена отсутствуют — заменены индексами), последнего летописца, опускающегося все ниже и ниже, с уровня на уровень, никто уже на поверхности земли не прочтет: в дьявольском проекте убежища не предусмотрены идущие вверх лифты и эскалаторы. Пропитания, энергоресурсов у выживших — на добрые сотни лет. Но вот солнца ни они, ни их дети никогда не увидят.

Наверное, не подобрать более ясного и жуткого символа для всей "постатомной" фантастики: нажав раз роковую кнопку, человечество уже никогда не выберется на поверхность.

Странно все-таки… Написаны были эти произведения четверть века назад, когда неизвестны были доктрины "ограниченной" ядерной войны и не обсуждались достоинства "гуманного" нейтронного оружия. Но уже тогда самым мудрым писателям стало ясно до боли: любая ядерная война будет ограниченной в том смысле, что ограничит, обведет жирной траурной чертой самое человеческую цивилизацию. А "гуманизм" этой войны выразится в том, что выжившие (если таковые и останутся) позавидуют погибшим.

Казалось бы, ну что можно добавить к сказанному четверть века назад? И какая такая "фантастика о войне будущего" после всего описанного имеет моральное право на существование?

Оказывается, имеет!

Прилавки западных книжных магазинов наводнены "фантастической" макулатурой, авторы которой не задумываясь вынесли вселенскую "резню в капусту" на вселенские же просторы. И программное название антологии антивоенной фантастики, собранной прогрессивным писателем Джо Холдеманом, — "Хватит заниматься войной" — увы, как глас вопиющего в пустыне.

Война продолжается — теперь уже межпланетная, галактическая, всеобщая! Армады военных звездолетов, целые планеты, подвергающиеся бомбардировке ракетами с фантастической "сверхвзрывчаткой", блуждающие в пространстве и осевшие на планетах укрепленные базы, И космическая солдатня, коммандос, наемники, отличающиеся от нынешних "зеленых беретов" разве что отсутствием самих беретов, замененных на гермошлемы.

Тут, впрочем, важно различать оттенки, полутона.

Хорошо еще, если это "всего лишь" бездумная, незлобивая "космическая опера", создатели которой с ностальгией вспоминают детскую пору, мальчишеские игры в пиратов и мушкетеров и драки на палках-мечах! В таких книгах и кинокартинах авторы иногда открыто, а чаще всего в душе иронизируют над "звездными стратегами". И герои если дерутся, то это поединки из книг Вальтера Скотта и Дюма, только масштабы другие…

Сколько всего написали о фильме "Звездные войны" режиссера Джорджа Лукаса! Фильм обвиняли в пропаганде жестокости и насилия, а приглядевшись, сообразили, что страсти кипят вокруг самой что ни на есть детской сказки. В которой эдакий Джонушка-дурачок, освобождает принцессу — защитницу угнетенных из лап злодея-Кощея; а помогает молодой паре совсем уж типичный добрый волшебник. Даже начинается эта нехитрая, но виртуозно поставленная киносказка ключевыми словами, почему-то незамеченными: "Давным-давно, в очень далекой галактике.."

В "Звездных войнах" постоянно сражаются, и арсенал оружия широк: от лазерных мечей до ручных аннигиляторов-бластеров да зловещей "Звезды Смерти" — искусственной планеты-базы, способной уничтожить целые миры! Однако именно в этой эклектике и скрыта доля иронии, и жестокость в фильме кажущаяся. Это "жестокость" детских игр с падением замертво понарошке, игр, в которых "наши" всегда побеждают "не наших". Самозабвенно рубятся на лазерных мечах герои Лукаса, заходят в боевые "пике" эскадрильи космических истребителей, удирает от погони лихой контрабандист Хан Соло со своим неразлучным другом — обезьяноподобным Чубаккой, увешанным патронташами (разве что не лентой от "максима"!) А смотришь это и вспоминаешь читаные-перечитаные "Три мушкетера". Там тоже дрались отчаянно и трупов было вволю, но никто же не обвинит французского писателя в пропаганде насилия!

Одна такая бесхитростная сказка — это еще полбеды.

Страшнее другие книги и фильмы, страшит само их число. Ведь в сознании теперь уже сотен миллионов (кино!) утверждается непреходящий образ человека-c-оружием, еще уместный в историческом повествовании, но пугающий в рассказах о будущем.

Словно детская игра: плоская бумажная фигурка мальчика или девочки, которых можно "одевать" в вырезанные по специальным трафаретам наряды. Вот и фантастика обзавелась своим трафаретом: человек-с-оружием. А одевать его можно и в доспехи, и в защитный китель, и в скафандр с шевронами звездного флота. И вложить в руки то копье, а то и какой-нибудь "дезинтегратор".

Социальный опыт диктует западным писателям только такой образ человека, для него животная агрессивность — качество неизменное, имманентное; оно было, есть и пребудет во веки веков. Но как тут не воспитывать читателей в аналогичных представлениях? Замкнутый круг… Чтобы хоть как-то вырваться из него, многие обращают свой взор в прошлое — благо фантастика дает возможность путешествовать не только по планетам, но и по векам человеческой истории.

Впервые о "рекрутах из прошлого" написал еще в 1927 году Эдмонд Гамильтон (в рассказе "Всадники времен"), затем удивительная мешанина из лазерных пистолетов и двуручных мечей на удивление органично прижилась на страницах западной фантастики. И вот уже воинственные бароны-крестоносцы привычным строем — "свиньей" атакуют корабль инопланетян (серия книг француза Пьера Барбе и роман Пола Андерсона "Крестовый поход в небеса"). В "Торговцах времен" Филиппа Хая для битв в будущем понадобился экипаж потопленной в войну английской подводной лодки; потомки лишены и намека на агрессивность… А постановщики японского кинобоевика "Провал во времени" впечатляюще демонстрируют на экране, как попавшее в самурайское прошлое современное воинское подразделение — вертолет, танк, пулеметы, гранаты! — не в состоянии противостоять "дикарям", вооруженным традиционными японскими мечами, копьями да стрелами…

Чаще всего подобную милитаристскую фантастику пишут не какие-то там "ястребы" и не выжившие из ума недобитки, пальцы которых продолжают рефлекторно сжиматься на воображаемом курке. Авторы бесчисленных военно-космических одиссей — в большинстве "холодные сапожники", безошибочные в своем чутье на конъюнктуру. А общество, проповедующее защиту своей "демократии" огнем и мечом, мечтающее о единой большой казарме на четыре с лишним миллиарда человек, не может не стимулировать производства подобного чтива.

Случается, что и крупных писателей посещает странное желание потеоретизировать, обосновать необходимость в будущем теперь уже казарм галактических. Как будто не было у человечества этих четырнадцати с лишним тысяч войн, и уже в нашем веке не были написаны и прочитаны Швейк и "Уловка-22"! Так нет, надо еще и будущее подмять грубым солдатским сапогом и целые миры выстроить в единообразные оболваненные шеренги.

Наводят ужас на всю Вселенную непобедимые дорсаи — герои серии произведений Гордона Диксона. Это специально выведенная и натренированная раса не профессионально даже — генетически заданных воинов, призванных защищать… ну конечно же, "свободу и демократию". А Роберт Хайнлайн в романе "Воины звездного корабля" (1960) попытался очертить границы этой самой демократии: в будущем кто не воевал, тот не голосует! Винтовка и казарменное сознание в качестве демократического "сертификата" — куда же дальше!

Роман вышел в один год с книгами Миллера и Рошвалда и вызвал целую бурю. Ответом был шквал критики со стороны читателей; промелькнули даже обвинения Хайнлайна в фашизме…

Не остались в стороне и коллеги-писатели. Гарри Гаррисон немедленно откликнулся остросатирическим романом-памфлетом "Билл — герой Галактики" (1965), в котором показан удручающий мир будущих космических ландскнехтов, потерявших всякое представление о том, за кого, против кого и во имя каких идеалов они воюют. В семидесятые годы появилась серия произведений шведа Сама Люндвалля о похождениях Швейка галактической эры, рядового звездного флота Бернхарда Рордина. И наконец, в 1974 году вышел роман "Вечная война" Джо Холдемана.

Джо Холдеман знает, что такое война. Из Вьетнама он вернулся с раной и твердым убеждением: с войной пора кончать. И трудно сказать, чего больше в романе — боли или сарказма. Когда в финале солдаты, перебрасываемые из одного времени в другое — война-то продолжается во всех временах! — обнаруживают противника, обе стороны, не сговариваясь, одновременно бросают друг другу обвинение-вопрос: "Зачем вы это начали?"

Война продолжается, а, действительно, зачем?

Ну, хорошо, не дала земная история долгих мирных передышек, постоянно терзала войнами (хотя американцам ли на то сетовать?), но разве в воображаемом будущем нельзя представить себе чего-то качественно иного отличного от грустного земного опыта? Увы, какая-то атрофия социального воображения мешает представить очевидное, естественное: мирную Землю и мирный космос, где впору не воевать — жить, любить, трудиться…

Так о чем же все-таки эта литература: о человеческих мечтаниях и страхах, обращенных в будущее, или о самом что ни на есть сегодняшнем, настоящем, упорно пробивающемся сквозь причудливый антураж из роботов и звездолетов?

3. "ХОТЯТ ЛИ РУССКИЕ ВОЙНЫ?"

Мы с детства знаем о том, как снимали проклятье на баррикадах, и о том, как снимали проклятья на стройках и в лабораториях, а вы снимете последнее проклятье, вы, будущие педагоги и воспитатели. В последней войне, самой бескровной и самой тяжелой для ее солдат.

Аркадий и Борис Стругацкие, "Хищные вещи века"

В июне 1982 года старинный город Кельн собрал под свои древние стены писателей из 48 стран мира. Академично сформулированная повестка "Интерлита-82" — "Современные писатели и их вклад в дело мира: границы и возможности" — мало отражала те страсти, что кипели во время проведения этого представительного форума. Все понимали, сколь самоубийственна гонка вооружений, как и отдавали отчет в том, что писателю ныне не отсидеться в башне "чистого искусства"; но как по-разному все это понимали!

Недоверчивых было много. Цифры экспертов о количестве вооружений в мире таких скептиков не убеждали. Зато как же порой крепко держались они за полувековые предубеждения и как быстро доверялись новомодным веяниям, что, мол, обе "сверхдержавы" в равной мере ответственны за гонку вооружений в мире, советские же цифры — просто пропаганда!

И тогда советский писатель Александр Чаковский, процитировав высказывание Белинского о том, что "литература есть сознание народа, цвет и плод его духовной жизни", предложил: раз не убеждают выкладки и таблицы, то почему бы не обратиться к единственному святому для всех пишущих аргументу? Книге. И, сравнив, о чем пишут писатели разных стран, в книгах же найти ответ на старый вопрос: хотят ли русские войны?

Непременно стоит заглянуть и в книги фантастов. На их страницах, как в увеличительном стекле, проступят не только картины грядущего — в фокусе этой уникальной линзы литературы порой вспыхивает огонь самых больных проблем сегодняшнего дня. О человеке-с-оружием, триумфально шествующем по страницам фантастики западной, уже сказано, сейчас речь пойдет о фантастике советской.

На удручающем фоне космических баталий советская фантастика (по крайней мере, та часть ее, что доходит в переводах до западного читателя) — явление и вправду фантастическое. Рецензенты и читатели недоумевают: все в ней есть — космос, роботы, миры будущего и путешествия во времени, но почему же никто и ни с кем практически не воюет?

Не совсем так.

Не одно только безоблачное грядущее описывается в этой литературе, очень часто приходится возвращаться мыслью к недавнему прошлому. Слишком мало времени прошло с той реальной войны, что унесла двадцать миллионов жизней одних только советских людей. Многие писатели-фантасты сами воевали, а те, кто помоложе, тоже помнят войну. Вот почему нас не должно удивлять, что по страницам советской фантастики рядом с космонавтом в скафандре идет солдат в гимнастерке и галифе, со стареньким ППШ наперевес.

Память о тех, сражавшихся за наше будущее, жива и в космический век. Возвращается в свое прошлое, где не кончен бой с фашизмом, солдат Саул из повести Стругацких "Попытка к бегству" (1962). Уходит с последней обоймой и вновь осознанным чувством собственного долга: довоевать, доделать свое дело там, чтобы наступило здесь.

В его прощальной записке — нравственное завещание будущему: "Дорогие мальчики!.. Я сбежал к вам, потому что хотел спастись. Вы этого не поймете. У меня осталась всего одна обойма, и меня взяла тоска. А теперь мне стыдно, и я возвращаюсь… Делайте свое дело, а я уж доделаю свое. У меня еще целая обойма".

Попытка к бегству в мирное и счастливое будущее не удалась. Это и закономерно: таким будущее само по себе не станет, надо еще выстрадать его, надо было драться за него в прошлом — приходится драться и сейчас. Да и как можно забыть о пережитом, когда снова зашевелилась в мире коричневая нечисть, забряцали оружием "стратеги", слишком быстро забывшие урок, преподанный историей!

Драться придется с безумцами, готовыми любую новинку науки и техники немедленно примерить на свой солдафонский аршин — будь то фантастический танк, орудия которого наводятся биотоками страха у жертвы (рассказ Севера Гансовского "Полигон"), или творения современного доктора Моро из повести Анатолия Днепрова "Глиняный бог". Чем не мечта выжившего из ума вояки: кремнеорганические солдаты-роботы, тупые и послушные, от груди которых пули отскакивают, как от стенки!

Впрочем, военных роботов не обязательно создавать. Из истории нам известно, как безо всякой фантастики огромные людские массы отдавались стихии беспрекословного подчинения, завороженные демагогией также не фантастических фюреров. И может статься, что ни высокоразвитое общество будущего, описанное в повести Стругацких "Парень из Преисподней" (1973), ни могущественные инопланетяне (рассказ Алана Кубатиева "Ветер и смерть") не в состоянии будут справиться с дикарем, которому язва фашистской идеологии разъела мозг. Справиться не физически — нравственно… Гаденыш из какого-то инозвездного гитлерюгенда у Стругацких и японский летчик-камикадзе из рассказа Кубатиева служат живым напоминанием о нашем земном прошлом.

А потом заговорили о Бомбе; вспомним еще раз о ней и мы.

В год первого советского спутника вышел в свет роман Ивана Ефремова "Туманность Андромеды" — первая значительная книга, рисующая панораму коммунистического будущего человечества. Но за светлыми далями, нарисованными фантазией писателя и мыслителя, за звездной романтикой и духовными исканиями ефремовских героев не забыть тревожной ноты, прозвучавшей на самых первых страницах. Сияющая утопия начинается с эпизода, когда звездолет "Тантра" в ожидании встречи кружит возле мертвой планеты. Теперь уже мертвой… Тревожный затакт, конечно, не случайность. Зачем-то писателю нужно было предварить свое путешествие в мир, где забыто слово "война", таким вот напоминанием.

Оно, это напоминание, живо и поныне. В советской литературе таких книг — единицы. Никогда в ней не смаковали кошмары, отсутствует, разумеется, и коммерческий "вал" подобной продукции.

Но одной веры в будущее без войн недостаточно, и пока идет борьба за него, сигнал тревоги звучит не переставая.

Антиутопии в ее классическом выражении (конечная стадия социального отчаяния, чувственное смакование различных вариантов конца света) в советской фантастике действительно нет. Но есть жанр "романа-предупреждения", естественный для социалистической литературы, воспитывающей в своих читателях чувство гражданской ответственности, умение мужественно смотреть в глаза проблемам и настойчиво искать пути их решения. Сказал же выдающийся мастер Леонид Леонов: "Литературу следовало бы нагрузить гораздо большей работой в смысле всесторонней (подчеркнуто мной. — В. Г.) разведки будущего… Нет ничего грознее, как не предусмотреть те роковые, вроде волчьих ям, овраги впереди, которые по забывчивости иных плановиков нередко на бумаге не помечаются"!