Начальная повесть о Ростеване, царе аравийском

Начальная повесть о Ростеване, царе аравийском

Жил в Аравии когда-то царь от Бога, царь счастливый,

Ростеван, искусный воин и владыка справедливый.

Снисходительный и щедрый, величавый и правдивый,

Был он грозный полководец и мудрец красноречивый.

Кроме дочери, владыка не имел другого чада.

Дочь его звездой сияла и была ему отрада.

Славных витязей царевна с одного пленяла взгляда.

Чтоб воспеть ее достойно, мудрецов немало надо.

Тинатин ей дали имя. Лишь царевна подросла

И затмила свет светила блеском юного чела,

Царь собрал своих вазиров[11], знатоков добра и зла,

И завел беседу с ними про высокие дела.

Царь сказал: «Когда под старость сохнет роза, увядая,

Вместо этой старой розы расцветает молодая.

Вот и я не вижу света, меркнет взор, изнемогая.

Справедливого совета жду от вашего ума я.

Жизнь моя к концу подходит, старость хуже всякой боли.

Завтра, если не сегодня, я умру по Божьей воле.

Для чего и свет, коль мрака не избегнуть в сей юдоли!

Пусть же дочь, мое светило, воцарится на престоле».

Но вазиры отвечали: «Царь, с ущербною луной,

Как бы звезды ни сияли, не сравниться ни одной.

Увядающая роза дышит слаще молодой.

Что ж ты сетуешь на старость и зовешь ее бедой?

Нет, не вянет наша роза, не тверди нам, царь, об этом!

Но совет твой, даже худший, не чета другим советам.

Делай так, как ты задумал, коль другой исход неведом.

Пусть воссядет на престоле та, чей лик сияет светом!

Хоть и женщина, но Богом утверждается царица.

Мы не льстим: она способна на престоле потрудиться.

Не напрасно лик царевны светит миру, как денница:

Дети льва равны друг другу, лев ли это или львица».

Сын вельможи-полководца, сам прославленный спаспет[12],

Автандил-военачальник был в расцвете юных лет.

Стройный станом, почитался он соперником планет,

Но ресницы солнцеликой довели его до бед.

Затаив любовь к царевне, он страдал, испепеленный.

Розы щек его бледнели в тишине уединенной,

И росло при каждой встрече пламя страсти затаенной…

Сколь достоин сожаленья унывающий влюбленный!

В день, когда решилось дело с солнцеликою царевной,

Боль души его сменилась светлой радостью душевной.

Он сказал: «Теперь все больше, с каждой встречей ежедневной

Буду я освобождаться от судьбы моей плачевной».

Ростеван по всей державе разослал такой указ:

«Тинатин на царском троне будет править вместо нас.

Пусть она сияет миру, словно царственный алмаз!

Дочь-царицу славословить приходите в добрый час!»

И сошлись к царю арабы, и приехали вельможи,

И Сограт, вазир любимый, с Автандилом прибыл тоже,

И, когда они воздвигли трон, устроенный пригоже,

Весь народ сказал в восторге: «Нет цены ему, о Боже!»

И когда на трон царевну царь возвел пред всем собором,

И когда ее венчал он дивным царственным убором, —

С царским скипетром, в короне, восхваляемая хором,

На людей смотрела дева вдохновенно-кротким взором.

И склонились перед нею все собравшиеся ниц,

И признали эту деву величайшей из цариц,

И ударили кимвалы[13], и, как крылья черных птиц,

Все в слезах, затрепетали стрелы девичьих ресниц.

Ей казалось: трон отцовский отдан ей не по заслугам,

Потому в слезах томился садик роз, взращенный югом.

Царь сказал: «Отцы и дети, мы царим здесь друг за другом.

Не отдав тебе престола, был бы я убит недугом!

Не томись напрасно, дочка! – он просил, увещевая. —

Ты теперь надежда наша, отдал все тебе права я.

Аравийская царица, будь правительницей края,

Мудро, скромно, прозорливо государством управляя.

Как бурьяну, так и розам солнце светит круглый год, —

Будь и ты таким же солнцем для рабов и для господ.

Царской щедростью и лаской привлеки к себе народ,

Помни: море не иссякнет, расточая бездны вод.

Щедрость – слава государей и премудрости основа.

Дивной щедростью владыки покоряют даже злого.

Есть и пить любому нужно, в том не вижу я плохого.

Что припрячешь – то погубишь, что раздашь —

                                                 вернется снова».

Поучениям отцовским дочь послушная внимала,

Светлым разумом без скуки в наставленья проникала.

Царь устроил пир веселый, веселился сам немало,

Солнце дивной красотою юной деве подражало.

И царица повелела вызвать дядьку-пестуна:

«Под печатями твоими сохраняется казна.

Сундуки открой с деньгами и очисти их до дна:

Дочь царя, своим богатством поделиться я должна».

Раздала все то царица, что своим считала сроду.

Всем – и знатным и незнатным – поприбавилось доходу.

Дева так и говорила: «Пусть родителю в угоду

Ныне все мое богатство будет роздано народу.

Открывайте кладовые, отпирайте все подвалы!

Выводи коней, конюший! Выносите перлы, лалы!

Ничего не пожалею!» И войска, наполнив залы,

На сокровища царицы устремились, как шакалы.

Как законную добычу завоеванных земель,

Всех коней они угнали, столь лелеемых досель.

И была похожа дева на небесную метель,

Чтоб любой ее дарами мог наполнить свой кошель.

Первый день прошел в забавах. Пили, ели, пировали,

Многочисленные гости властелина окружали.

Вдруг поник он головою, преисполненный печали.

«Что с владыкой приключилось?» – перешептываться стали.

Автандил-военачальник с добродетельным Согратом

Во главе иных придворных на пиру сидели рядом.

Увидав отца царицы странной горестью объятым, —

«Что с царем?» – они невольно стали спрашивать себя там.

И решили: «Наш владыка стал задумчив не к добру,

Ведь никто не мог обидеть государя на пиру!»

Автандил сказал Сограту: «Эту странную хандру

Постараемся рассеять: нам она не по нутру».

Встал Сограт седобородый, встал воитель, стройный станом,

Подошли они к владыке – каждый с поднятым стаканом, —

Опустились на колени на ковре золототканом,

И Сограт вступил в беседу с престарелым Ростеваном:

«Загрустил ты, царь великий! Взор твой больше не смеется.

Что ж, ты прав! В твоих подвалах даже драхмы[14]не найдется.

Дочь твоя свои богатства раздала кому придется.

Лучше б ей не быть царицей, чем с нуждой тебе бороться!»

Оглянувшись на вазира, усмехнулся царь-отец,

Удивился: как он смеет упрекать его, наглец.

«Одолжил меня ты славно, мой прославленный мудрец,

Но ошибся, утверждая, что арабский царь – скупец!

Нет, вазир, не эти мысли доставляют мне мученье!

Стар я стал, уходят годы, чую смерти приближенье.

Кто, скажи, теперь возьмется заменить меня в сраженье?

Кто сумеет в ратном деле перенять мое уменье?

Не дала судьба мне сына. Жизнь моя – сплошная мука.

И хотя привычна стала для меня земная скука, —

Сын сравнялся бы со мною, как лихой стрелок из лука…

Лишь отчасти Автандилу впрок пошла моя наука».

Слово царское услышав, улыбнулся Автандил,

Светозарною улыбкой всю долину озарил.

Пред царем потупил очи, был он молод, полон сил.

«Ты чему смеешься, витязь? – царь, нахмурившись, спросил.—

Разве речь моя безумна и достойна порицанья?»

«Государь, – ответил витязь, – дай сперва мне обещанье,

Что меня ты не осудишь за обидное признанье,

Не предашь меня на муки, не придешь в негодованье».

Милой дочерью поклявшись, что, как солнце, пламенела,

Царь сказал: «Не бойся, витязь, говори мне правду смело».

«Царь, – сказал отважный рыцарь, – предан я тебе всецело,

Но напрасно ты кичишься, недостойно это дело!

Я, твой верный полководец, только пыль у царских ног,

Но пускай решает войско, кто искуснее стрелок.

Выходи ж на состязанье, государь, и видит Бог,

Лук и стрелы нас рассудят и дадут тебе урок».

Царь воскликнул: «Я с тобою говорю не для забавы.

Коль со мной ты спор затеял, не уйдешь ты от расправы!

Мы в свидетели поставим лучших воинов державы,

Поле быстро обнаружит, кто из нас достоин славы».

Так они договорились в этот вечер меж собою.

Царь шутил и улыбался, расположенный к герою.

В заключение решили: кто не справится с стрельбою,

Тот проходит трое суток с непокрытой головою.

И загонщикам велел он: «Рассыпаясь цепью длинной,

Ваше дело – из трущобы гнать на нас косяк звериный».

И бойцов на состязанье пригласил он всей дружиной,

И закончил пир веселый, и расстался с чашей винной.

В золотой чалме, в оружье, как лилея, строен станом,

На рассвете прибыл витязь ко дворцу за Ростеваном.

С высоко подъятым ликом, светозарным и румяным,

На коне он красовался в одеянье златотканом.

Скоро выехал владыка, для охоты снаряжен.

Луг, назначенный заране, был народом окружен.

Вдалеке звучали крики – начался звериный гон,

И стрелки схватили луки, как предписывал закон.

Царь двенадцати любимцам приказал: «Вперед, за мною!

Лук держите наготове, приготовьте стрелы к бою!

Подсчитайте, сколько дичи я убью моей рукою!»

Между тем лесные звери приближались к зверобою.

Многочисленное стадо появилось в отдаленье,

На охотников бежали серны, лани и олени.

Царь и витязь их встречали градом стрел, не зная лени.

Созерцая их проворство, люди были в изумленье.

Пыль, поднявшаяся к небу, солнце кутала во мглу,

Кровь лилась вокруг рекою, пот струился по челу.

Но любой из нападавших за стрелою слал стрелу,

И нельзя укрыться было ни оленю, ни козлу.

Поле быстро проскакали, все зверье поразогнали,

Многих насмерть уложили, землю кровью запятнали.

«Кипарис в садах эдемских[15]! Есть другой такой едва ли!» —

Так о витязе твердили те, кто спор их наблюдали.

Поле кончилось, за полем поднимался лес дремучий,

Вдалеке торчали скалы, громоздясь на кручу кручей.

Звери прянули в трущобу, там их спас счастливый случай,

Ибо в чаще их настигнуть даже конь не мог могучий.

Царь, усталый, но довольный, возгласил: «Моя взяла!»

Автандил не соглашался, отирая пот с чела.

Услыхав их спор веселый, к ним дружина подошла.

Царь сказал: «Без всякой лести расскажите, как дела?»

«Государь, – сказали слуги, – чтоб тебе не заблуждаться,

Знай, что с юным Автандилом ты не можешь состязаться.

Мы помочь тебе не в силах, мы обязаны признаться,

Что от стрел его оленям было некуда деваться.

Двадцать раз по сто животных мы за вами прикололи,

Только счет у Автандила штук на двадцать будет боле.

Он без промаха стреляет, ты же, царь, помимо воли,

Много стрел своих напрасно разметал на этом поле».

Царь забавной схваткой в нарды посчитал событье это.

Был ему успех питомца слаще солнечного света.

Соловей не любит розу так, как он любил спаспета.

И печаль его исчезла, и душа была согрета.

Оба сели под деревья, дали воинам сигнал,

И войска, как строй колосьев, устремились на привал,

И двенадцать слуг царевых, каждый строен и удал,

Наблюдали за рекою и за выступами скал.