Андрей Николаевич Муравьёв

Лук звенит, стрела трепещет,

И, клубясь, издох Пифон;

И твой лик победой блещет,

Бельведерский Аполлон!

Кто ж вступился за Пифона,

Кто разбил твой истукан?

Ты, соперник Аполлона,

Бельведерский Митрофан.

А. Н. Муравьёв. Портрет, авторство которого приписывается М. Ю. Лермонтову

Начинающий литератор Андрей Муравьёв разбил в доме Зинаиды Волконской статую Аполлона. По неловкости, по неосторожности – по чистой случайности… Но Пушкин не мог спокойно пройти мимо такого события, подарив «Митрофану», читай глупому, недалёкому человеку, водевильный экспромт. Муравьёв не разделил весёлости гения и ответил ему довольно-таки грубо:

Как не злиться Митрофану?

Аполлон обидел нас:

Посадил он обезьяну

В первом месте на Парнас.

Однако Пушкин, в отличие от «Митрофа-на», оценил и юмор, и слог, оставив послание Муравьёва без последствий. Хотя, можно предположить, что на «обезьяну» Пушкин вообще не обижался. Ведь ещё в своём лицейском стихотворении «Мой портрет» Пушкин, свидетельствуя о собственной внешности, пишет: «Сущий бес и обезьянья рожа». Эту «обезьянью рожу» читающая и нечитающая публика весело подхватила, и можно представить, что такое определение внешности поэта было «в ходу» у его современников. Известна его пикировка с Дантесом, когда «обезьяна» выпрыгнула и с той и с другой стороны. Дантес всегда носил кольцо с изображением Генриха Пятого, сына герцога Беррийского. Пушкин, который не упускал возможности задеть самодовольного бездельника, прилюдно обвинил его в том, что он на своей руке носит портрет обезьяны. Но Дантес не растерялся и ответствовал поэту: «Посмотрите на изображение на моём кольце. Разве похоже оно на господина Пушкина?»

Дуэли тогда не случилось, и вообще, этот разговор быстро замяли.

Но вернёмся же опять к Муравьёву.

Нам остаётся искренне порадоваться, что такое близкое «знакомство» со скульптурным искусством не прошло для Андрея Николаевича даром: потерю московского Аполлона он решил восполнить приобретением изваяний древнеегипетских Сфинксов, которые благодаря его стараниям оказались на петербургской набережной в 1834 году. Приобретение так удачно вписалось в городскую среду, что нам, петербуржцам, не остаётся ничего иного, как только благодарить Андрея Николаевича за его тогдашнюю неловкость. Не случись Аполлона, не приплыли бы к невским берегам и египетские Сфинксы.

Надо сказать, что человеком Муравьёв был обидчивым и мнительным и оскорблялся от любого замечания в свой адрес. Вернувшись из служебной поездки по Украине и Крыму, он издаёт стихотворный сборник «Таврида», на успех которого очень рассчитывал. Тем более, что интерес к его стихотворениям проявил сам Пушкин, настойчиво предлагая Андрею Николаевичу что-либо почитать из написанного. Неизвестно, чего добивался от Муравьёва поэт – то ли убедиться, что его крымский цикл основан на совершенно иных впечатлениях, нежели у Муравьёва, то ли убедиться в справедливости светской болтовни, что молодой поэт один из немногих, кто решительно избежал литературного влияния Пушкина. Как бы то ни было, в лице своего первого критика – Баратынского, Муравьёв одобрения не получил. Андрей Николаевич расценил его рецензию в «Московском телеграфе» как «жестокий удар при самом начале литературного поприща».

Москва, вообще, встретила начинающего поэта холодно, да и в семье Муравьёва не одобряли его литературных увлечений. Однако ни военная служба, ни дипломатическая карьера, к которой он обратился, оставив мундир драгунского офицера, не привлекали молодого человека. Выхлопотав себе отпуск, Андрей Николаевич отправляется путешествовать «по святым местам», посетив в вояже Египет, Кипр и Палестину.

Обо всём увиденном Муравьёв впоследствии напишет в своей книге «Путешествие ко Святым местам в 1830 году», изданной в Петербурге, куда переезжает после своего длительного паломничества. Книга имела определённый успех, по ней даже на сцене Александринского театра была поставлена трагедия, которая, правда, ничего не принесла автору, кроме разочарования.

Перебрав почти всё, что предлагало ему литературное поприще, Андрей Николаевич решил попробовать себя в церковно-религиозной публицистике. Муравьёв не только сближается с иерархами православной церкви, но и переходит на службу в Священный синод, где делает себе вполне успешную карьеру.

Почувствовав, наконец, под собой твёрдую литературную почву, он много сил отдаёт составлению писем о богослужении, пишет книгу о Великом посте и Святой Пасхе, о святых таинствах и их обрядовой стороне.

Муравьёв был истовым блюстителем церковного благочестия, его громадная фигура с неизменными чётками на левой руке наводила ужас на священнослужителей, опасавшихся даже в какой-нибудь мелочи нарушить порядок ведения службы. Самолюбие, властность и холодная педантичность делали Муравьёва человеком совершенно невыносимым в общении. Недаром он носил прозвище «Андрей Незваный», «Святоша» и «Светский архиерей».

Пушкин не успел увидеть превращение мешковатого юноши в тщеславного самодура. В те дни, когда Александр Сергеевич умирал от пули Дантеса, Муравьёва только избирали в действительные члены Российской академии, как официально было заявлено – «за заслуги в области российской словесности». Конечно, не за «Тавриду» и не за книгу о своих странствиях, а за духовные сочинения, которые в высшем обществе были приняты и получили благожелательный отклик. Неизвестно, чем бы закончилась история с ответной эпиграммой от Муравьёва, получи её Пушкин не в 1827 году, а десятилетием позже. Одно дело – не-склёпистый увалень, а совсем иное – ядовитый ханжа. Пушкин не выносил ханжей.

Стихотворения печатаются по книге: А. Муравьёв. Таврида. Москва. Типография С. Селивановского. 1827 г.