Проблемы наказания

Проблемы наказания

Согласно ст. 43 «Понятие и цели наказания» УК РФ, наказание есть мера государственного принуждения, назначаемая по приговору суда. Наказание применяется к лицу, признанному виновным в совершении преступления, и заключается в предусмотренных Уголовным кодексом лишении или ограничении прав и свобод этого лица. Наказание, как сказано в той же статье, применяется в целях восстановления социальной справедливости, а также в целях исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений.

Наказание всегда является реакцией государства на совершенное преступление. А может ли наказание предшествовать преступлению? Может ли человек понести наказание за то преступление, которое он совершит в будущем, после его отбытия? «Фантастика!» — изумится читатель. И будет неправ, поскольку известный американский писатель-фантаст У. Тени предвидел в своем рассказе «Срок авансом» именно такую возможность.

Сюжет интересен.

На один из нью-йоркских космодромов прибыл тюремный космолет. Он доставил на землю так называемых допреступников, т. е. людей, которые добровольно согласились отбыть свой срок на далеких и опасных планетах на каторжных работах, с тем чтобы по возвращении получить право совершить любое преступление, наказуемое в пределах отбытого срока наказания. По статистике, у допреступников есть один шанс из 10 тысяч вернуться на Землю после семилетнего срока, полученного авансом за убийство. Именно столько получает тот, кто согласится отбыть авансом наказание за убийство, совершенное в будущем. Полный же срок наказания за это деяние — 14 лет в кошмарном аду на каторжных планетах.

Семь лет на каторжных планетах — это не шутка. Работа там не для неженок — не говоря уже о местных живых организмах, как крупных, человекоядных, так и крохотных, вирусоподобных <…> Любой человек, совершивший или намеренный совершить одно из особо опасных преступлений, высылается на планету, где его труд принесет пользу всему человечеству и где у него нет стопроцентной гарантии, что он вернется на Землю — хотя бы даже калекой. Чем серьезней преступление, тем длиннее срок и, следовательно, тем меньше шансов на возвращение[78].

Однако при этом всякий допреступник имеет право обратиться к начальнику лагеря с просьбой о немедленном освобождении, для чего заполнить соответствующий бланк. Этого человека немедленно снимают с работ и с первым же кораблем отправляют на Землю. Та часть срока, которую он уже отбыл, полностью аннулируется, и он не получает никакой компенсации. Если, выйдя на свободу, он совершает настоящее преступление, он должен отбыть положенный срок полностью. Если он вновь выражает желание отбыть срок авансом, то опять отбывает его с самого начала, хотя, разумеется, с положенным зачетом. Трое из каждых четырех допреступников подают просьбу об освобождении в первый же год…

Остановимся теперь более подробно на целях наказания.

Как отмечает А.В. Наумов, «понятие справедливости возникло как этическая категория, характеризующая соотношение определенных явлений с точки зрения распределения добра и зла между людьми: соотношение между ролью людей (классов, социальных групп, отдельных лиц) и их социальным положением; их правами и обязанностями; между деянием и воздаянием (частный случай этого — соотношение между преступлением и наказанием). Соответствие между характеристиками первого и второго порядка оценивается в этике как справедливость, несоответствие как несправедливость»[79]. Такая цель наказания, как восстановление социальной справедливости, и средства ее достижения должны базироваться на соблюдении одного из основополагающих принципов уголовного права — принципе справедливости. В соответствии с этим принципом наказание должно быть справедливым, т. е. соответствовать характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности виновного.

Пожалуй, ни одна «уголовно-правовая» тема в литературе не привлекает внимание читателей так, как проблема справедливости наказания. Во многих классических произведениях именно несоответствие кары совершенному деянию становится укором всей системе уголовной юстиции. Современным творцам правосудия тоже не мешает помнить об этом. Например, О. Бальзак в романе «Утраченные иллюзии» говорит: «Человек, укравший в ночное время курицу из обитаемого помещения, присуждается к каторге, тогда как человек, разоряющий целые семьи злостным банкротством, подвергается тюремному заключению лишь на несколько месяцев…»[80]. А вот один из героев произведения того же Бальзака «Отец Горио» банкир Нусинген. Начав с мелких делишек, Нусинген последовательно трижды ложно обанкротился и обманул своих вкладчиков. И что же? Настигло ли мошенника справедливое наказание? Отнюдь. Вкладчики разорялись, а банкир превратился в мощную финансовую и политическую фигуру и мог влиять даже на правительство. В довершение ко всему Нусинген стал пэром Франции и командором ордена Почетного легиона, и при этом, как говорит сам Бальзак, «никто в мире не мог бы изобличить этого человека в троекратной попытке совершить кражу без взлома и в намерении ограбить людей»[81].

Примеры того, как может быть несправедливо наказание, мы найдем и в творчестве В. Гюго. Герой романа «Отверженные» Жан Вальжан, будучи еще совсем юным, содержал своим трудом целую семью. «Однажды наступила очень суровая зима, у Жана Вальжана не было работы, семья осталась без хлеба… семеро малышей без хлеба»[82]. Вальжан разбил окно булочной и схватил булку. Его поймали и приговорили к каторге сроком на пять лет. Стремясь спасти оставшихся малышей от голодной смерти, Жан Вальжан неоднократно, но неудачно совершал побеги и в итоге пробыл на каторге в общей сложности 19 лет.

Еще более трагична судьба другого героя В. Гюго — Клода Ге из одноименной повести. Жил в Париже бедный рабочий по имени Клод Ге. С ним жила девушка, его возлюбленная, от которой у него был ребенок. Раз зимой работы не стало. Комната не топлена, хлеба ни крошки. Этот человек, его сожительница и ребенок зябли и голодали. Он украл. «…Следствием этой кражи были три сытых дня для женщины с ребенком и пять лет тюрьмы для него»[83]. Но если Жан Вальжан все же смог, пусть спустя 19 лет, выйти на свободу, то Клоду Ге не суждено было выбраться из неволи: доведенный до отчаяния циничным отношением тюремного надзирателя, он совершил убийство и был осужден к смертной казни[84].

В новелле Э. Золя «Марсельские тайны» рассказывается о том, как некоторые министры, обнаружив явные злоупотребления акционерных компаний, получили акции в качестве взятки за услуги, оказанные компании. При этом высокопоставленные коррупционеры абсолютно уверены в том, что их преступления останутся без каких-либо последствий. «Вы говорите, что каторга ждет Берара, вы ошибаетесь: в каторгу попадают только неловкие, глупые мошенники»[85]. А если и осудят за огромные хищения, так лишь слегка, если вообще нельзя обойтись без суда ввиду явной скандальности хищения. После такого приговора вор «возьмет свой миллион и станет жить роскошно, окруженный всеобщим уважением»[86].

Вот уж воистину:

Воров на свете не сочтешь,

Но их по классам различают;

Одних хватают за грабеж,

Другие сами все хватают[87].

Проблема справедливости (вернее, несправедливости) наказания находит отражение и в русской литературе, что, в общем, вполне понятно: нравы беспощадного эксплуататорства и дикого крепостничества не оставляли никаких надежд на правый и справедливый суд. Это отчетливо видно в произведении А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». В главе «Путешествия» под названием «Зайцево» Радищев рассказывает об одном из своих давних приятелей — честном и бескорыстном Крестьянкине, «имевшем душу чувственную и сердце человеколюбивое». Когда-то Крестьянкин занимал должность председателя палаты уголовного суда. Однако порядки, царившие в суде, не позволили Крестьянкину долго служить Фемиде: «Видел я решения свои осмеянными в том самом, что их изящными делало; видел их оставляемыми без действия… и нередко я видел благие мои расположения исчезавшими, яко дым в пространстве воздуха»[88].

Крестьянкин не нашел в суде торжества справедливости и законности, а встретил лишь жестокость вместо человеколюбия, освобождение от кары злодеев, наказание мнимых преступников, несоразмерность наказания с преступлением. Герой вынужден был оставить службу, а последней каплей, переполнившей чашу его терпения, послужило дело, по которому от судьи требовалось приговорить к смертной казни крестьян за убийство помещика. Помещик этот издевался над крепостными многие годы, кормил их лишь раз в день и нещадно сек розгами и плетью. Доставалось крепостным и от помещичьих сыновей и дочерей: те в издевательствах не уступали папаше. Крестьяне, судя по всему, и дальше бы терпели над собой издевательства, если бы не происшествие в канун одной крестьянской свадьбы. Жених вместе с отцом пошли на господский двор и понесли два «повенечных» пуда меда своему хозяину. А в это время сыновья помещика изнасиловали невесту, за что доведенные до отчаяния крестьяне с ними и расправились.

Нельзя в этой связи не вспомнить «галерею» арестантов в романе «Воскресение» Л.Н. Толстого, коих писатель подразделил на пять разрядов.

К первому разряду он отнес людей совершенно невинных, жертв судебных ошибок. В другой разряд вошли осужденные за поступки, совершенные в исключительных обстоятельствах. Третий разряд составляли люди, наказанные за то, что они совершали, по их понятиям, самые обыкновенные и даже хорошие поступки, но такие, которые по понятиям чуждых им людей, писавших законы, считались преступлениями. Четвертый разряд — люди, потому только зачисленные в преступники, что они стояли нравственно выше среднего уровня общества. Пятый разряд объединял тех, перед кем общество было гораздо больше виновато, чем они перед обществом[89].

Вопрос о справедливости наказания не раз поднимался и в советской литературе. Весьма ярким в этом отношении примером является творчество В.М. Шукшина. В его рассказе «Мой зять украл машину дров», подробно описывается сцена суда над сельчанином Веней Зяблицким. Вернувшись однажды из рейса, Веня крупно поскандалил с женой Соней и тещей Лизаветой Васильевной: жена потратила на покупку шубы все деньги, что Веня откладывал себе на кожаное пальто. В пылу ссоры Лизавета Васильевна пригрозила зятю тюрьмой.

— Поса-адим <…> с дрожью в голосе пообещала теща. И ушла писать заявление. Но тотчас опять вернулась и закричала. — Ты машину дров привез?! Ты где ее взял?! Где взял?!

— Тебя же согревать привез…

— Где взял?! — изо всех сил кричала Лизавета Васильевна.

— Купил!

— На какие деньги? Ты же всю получку домой отдал! Ты их в государственном лесу бесплатно нарубил! Ты машину дров украл!

— Ладно, допустим. А чего же ты сразу не заявила? Чего ж ты — жгла эти дрова и помалкивала?

— Я только сейчас это поняла — с кем мы живем под одной крышей.

— Э-э… завиляла хвостом-то. Если уж садиться, так вместе сядем: я своровал, а ты пользовалась ворованным. Мне — три года, тебе — полтора, как минимум…[90].

Итогом этого диспута на уголовно-правовые темы стало временное заточение Лизаветы Васильевны в уборной: подвыпивший Веня запер тещу в туалете, а дверь заколотил гвоздями. Дело завершилось судебным разбирательством.

Суд был бурный. Он проходил в клубе — показательный.

Теща плакала на суде <…> рассказывала, какие она претерпела переживания, сидя в «карцере», — ей очень хотелось посадить Веню. Но сельчане протестовали. И старые и молодые говорили, что знают Веню с малых лет, что рос он сиротой, всегда был послушный, никого никогда пальцем не трогал… Наказать, конечно, надо, но — не в тюрьму же! <…> Парень сам себя содержал, своим трудом. Это надо ценить. <…> Посадить легко, каково сидеть!

— У него одних благодарностей штук десять! Его каждый праздник отмечают как передового труженика! — выкрикнули из зала.

Но тут встал из-за стола представительный мужчина, полный, в светлом костюме (прокурор. — Л.К.). Понимающе посмотрел в зал. Да как пошел, как пошел причесывать! Говорил, что преступление всегда — а в данном случае просто полезней — лучше наказать малое, чем ждать большого. Приводил примеры, когда такие вот, на вид безобидные пареньки пускали в ход ножи…

— Где уверенность, я вас спрашиваю, что он, обозленный теперь, завтра снова не напьется и не возьмет в руки топор? Или ружье? В доме — две женщины. Представьте себе…

— Он не пьет!

— Это что он, после газировки взял молоток и заколотил тещу в уборной? Пожилую, заслуженную женщину! И за что? За то, что жена купила себе шубу, а ему, видите ли, не купили кожаное пальто?

Под Веней закачался стул. И многие в зале решили: сидеть Веньке в тюряге.

— Нет, товарищи, наша гуманность будет именно в том, что сейчас мы не оставим без последствия этот проступок обвиняемого. Лучше сейчас. Мы оградим его от большой опасности. А она его явно подстерегает.

Представительный мужчина предлагал дать Веньке три года. <…> Венька смотрел на представительного мужчину, плохо понимая, что он говорит. Понимал только, что мужчина тоже очень хочет его посадить, хотя вовсе не злой, как теща, и первый раз в глаза увидел Веньку… И он никак не мог постичь, з а ч е м (разрядка В.М. Шукшина. — Л.К.) надо этому человеку во что бы то ни стало посадить его, Веньку, на три года в тюрьму? Судья молчит, а этот — в который уже раз — встает и говорит, что надо посадить, и все[91].

Однако Фемида была все-таки благосклонна к Вене Зяблицкому: к радости односельчан он был осужден условно на два года.

Среди целей уголовного наказания, как известно, названа цель предупреждения совершения новых преступлений. В свою очередь, в науке уголовного права оно подразделяется на общее и частное (специальное). Содержание цели общего предупреждения подчеркивал еще Чезаре Беккариа, великий итальянский просветитель и гуманист. В своей книге «О преступлениях и наказаниях» он указывал: «Цель наказания <…> заключается не в чем ином, как в предупреждении новых деяний преступника, наносящих вред его согражданам, и в удержании других от подобных действий. Поэтому следует применять такие наказания и такие способы их использования, которые, будучи адекватными совершению преступления, производили бы наиболее сильное и наиболее длительное впечатление на души людей…»[92]. При этом Беккариа тонко понимает природу человеческих поступков и реалистично характеризует главный объект воздействия для предупредительной силы наказания: человеческие чувства. В связи с этим он отмечает: «Потребовалось воздействовать на чувства, чтобы воспрепятствовать эгоистическим поползновениям души каждого отдельного индивида ввергнуть законы общества в пучину первобытного хаоса»[93]. А чувствами этими являются опасение, страх. Сам Беккариа, говоря о политической цели наказания, определяет ее как «устрашение других людей», поскольку «массы не в состоянии ни усвоить твердые правила поведения, ни противостоять всеобщему закону разложения…»[94]. А посему заставить большую часть их соблюдать законы и не совершать преступления можно лишь под страхом наказания.

Рассматривая вопрос о предупредительном воздействии уголовного наказания, нельзя обойти стороной проблему его неотвратимости.

В своем трактате Ч. Беккариа подчеркнул: «Важно, чтобы ни одно раскрытое преступление не оставалось безнаказанным»[95]. Эту же идею высказывал в своем творчестве А.С. Пушкин[96]. Наиболее ярко — в поэме «Анджело».

В суде его дремал карающий закон

Как дряхлый зверь уже к ловитве неспособный.

<…> Зло явное, терпимое давно

Молчанием суда уже дозволено <…>

Закон не должен быть пужало из тряпицы,

На коем наконец уже садятся птицы[97]…

Следует заметить, что литература различных исторических эпох и народов нередко обращается к теме «высшего суда», «божией кары», что имеет, на наш взгляд, прямое отношение к проблеме неотвратимости наказания. От правосудия земного можно ловко ускользнуть (тем более, если оно несправедливо и продажно), а вот правосудия небесного не избежит никто, ответ за свои преступления «там» держать все равно придется: чаша сия не минует никого. Подтверждение этому читатель найдет в произведениях, например, М.Ю. Лермонтова. Вот небольшой отрывок из его стихотворения «Смерть Поэта», посвященного памяти А.С. Пушкина. Обращаясь к губителям и гонителям Пушкина, оставшимся безнаказанными, Лермонтов грозно восклицал:

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда — все молчи!

Но есть и Божий суд, наперсники разврата,

Есть грозный суд: он ждет;

Он не доступен звону злата,

И мысли и дела он знает наперед.

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь![98]

Эта тема находит отражение и в другом произведении Лермонтова — драме «Маскарад». Одну из героинь «Маскарада», Нину, оклеветали и обвинили в неверности перед ее мужем, Арбениным. Томимый ревностью и ненавистью, обуреваемый жаждой мести, Арбенин убивает жену, подсыпав ей яд в мороженое. Отрава начинает действовать, несчастной становится плохо, силы покидают ее, и тут Арбенин признается в своем злодействе: «Да, я тебе на бале подал яд». Но прежде чем умереть, Нина бросает своему отравителю: «Но помни, есть небесный суд, и я тебя, убийца, проклинаю»[99].

Но, пожалуй, самым выдающимся литературным произведением, затрагивающим тему предупредительного воздействия «высшего суда» на преступника, является «Божественная комедия. Бессмертное повествование Данте Алигьери». Пройдя в сопровождении Вергилия девять кругов ада, Данте сам увидел, каким немыслимо жестоким наказаниям в царстве князя тьмы подвергаются те, кто при жизни совершал преступления и тяжко грешил. Человеческие злодеяния предстают перед ним чередой мучающихся от невыносимых кар грешников. Вот, к примеру, кровавое озеро, из вод которого несутся мольбы о помощи. В этом озере утопают кровавые тираны, сами некогда проливавшие чужую кровь. А вот превратившиеся в сухие и скрюченные деревья самоубийцы (как известно, лишение себя жизни считалось преступлением); их листьями питаются страшные и отвратительные полуптицы-полулюди, причиняя им жуткие страдания[100].

В восьмом круге ада, в третьей его долине, были обречены на вечные мучения те, кто бесстыдно покупал или продавал священные реликвии храмов. Отбывали они наказание в ямах, головой вниз, а их ноги постоянно лизали языки пламени. Там же, в восьмом круге, в кипящую смолу бросали взяточников; в ров с ужасными шипящими змеями помещали воров (один из них, Ванни Фуччи, признался Данте, что совершил хищение из священного собора); дьявольским мечом поражали тех, кто при жизни провоцировал распри, междоусобицы, гражданские войны, заговоры, и несчастные, получив зияющие раны и страшные повреждения, вынуждены пройти круг, чтобы их раны затянулись, а затем меч вновь обрушивается на них[101]. На последнем, десятом витке восьмого круга Данте увидел страдания некоего Адамо из Бреши, осужденного судом земным к сожжению за изготовление поддельных денег. В загробном мире муки фальшивомонетчика только приумножились: живот распух, стал огромным, он страдал он жажды, а вокруг не было ни капли воды, чтобы утолить ее.

Самые тяжкие преступления — предательство и вероломство — карались в последнем, девятом круге ада, где все было покрыто льдом. В пасти же ужасного трехликого властителя преисподней, Люцифера, испытывали вечные мучения «знаменитые» изменники — Иуда, Брут, Кассий[102].

Специальное предупреждение заключается в предостережении совершения новых преступлений самим осужденным. Это, как замечает А.В. Наумов, достигается прежде всего путем создания для осужденных таких условий, которые бы исключали возможность совершения ими новых преступлений в период отбывания наказания[103].

Цель специального предупреждения неразрывно связана и с целью исправления осужденного. Эта цель предполагает превращение преступника в законопослушного гражданина, а ее реализация сегодня возможна в следующей форме: убедить и заставить осужденного хотя бы под страхом наказания не нарушать уголовный закон[104]. Само по себе исправление осужденных в Уголовно-исполнительном кодексе определяется как формирование у них уважительного отношения к человеку, обществу, труду, нормам, правилам и традициям человеческого общежития и стимулирования их правопослушного поведения. При этом основными средствами исправления осужденных являются установленный порядок исполнения и отбывания наказания (режим), воспитательная работа, общественно полезный труд, получение общего образования, профессиональная подготовка и общественное воздействие. Антипримером того, каким не должно быть содержание в исправительном учреждении, служит иллюстрация из романа известного американского писателя Э. Синклера «Джимми Хиггинс». Его герой за участие в рабочем движении попал в тюрьму, порядки в которой были таковы, что каждый заключенный мог сам для себя решить, «быть ли ему налетчиком или взломщиком, подделывать ли ему чеки или «работать» на верхних этажах»[105].

В русской классической литературе можно найти примеры того, как цель исправления осужденного нередко ставилась под сомнение. Лучшая иллюстрация сказанного — «Записки из мертвого дома» Ф.М. Достоевского. «Остроги не исправляют преступников, они только их наказывают. Кто может сказать, что выследил глубину этих погибших сердец и прочел в них сокровенное со всего света? <…> Да, преступление, кажется, не может быть осмыслено с данных общепринятых точек зрения, и философия его несколько потруднее, чем полагают»[106].

Согласно ст. 297 Уголовно-процессуального кодекса, приговор суда должен быть законным, обоснованным и справедливым. Приговор признается законным, обоснованным и справедливым, если он вынесен в соответствии с требованиями УПК и основан на правильном применении уголовного закона.

Например, несправедливым можно считать приговор, по которому осужден невиновный[107]. В этой связи хотелось бы привести краткую беседу А.И. Герцена с его давним знакомым, судьей, товарищем председателя в очерке «Мимоездом». Герцен попросил судейского чиновника при рассмотрении дела одного крестьянина обратить внимание на некоторые «облегчающие обстоятельства» и смягчить наказание. Судья просьбу выполнил, и тогда писатель его спросил: «…Ну, а если б я не пришел, да не попросил бы вас прочитать дело, мужика-то бы наказали строже, нежели надобно?» — «Что делать, батюшка, — отвечал старик <…> признаюсь, как огня боюсь отыскивать облегчающие причины»[108]. И объяснил писателю, что как только он начнет обращать внимание на эти «облегчающие причины» и раздумывать над ними, то дорассуждается до того, что подсудимый невиновен.

«Ночью придет дело в голову, вникнешь, порассудишь; не виноват, да и только… Оправдай этого, оправдай другого, а там третьего… Что же начальство скажет? все оправдывает, словно дурак какой-нибудь, — да и самому совестно… Пожалуйста, батюшка, по Питеру-то не рассказывай такого вздору, — ну что скажет министр или особа какая? Баба, а не товарищ председателя»[109].