Федор Сологуб Письма к Анастасии Чеботаревской
Федор Сологуб
Письма к Анастасии Чеботаревской
1
<Петербург.> 14 мая 1907 г.
Многоуважаемая Анастасия Николаевна,
Простите, что так поздно отвечаю на Ваше письмо[360]. И времени не было вовсе, и вообще плохо все складывалось. Сведения могу сообщить только следующие: Родился в 1863 г. в СПб. Этого и довольно. Биография моя никому не нужна[361]. Это видно хотя бы из того, что даже и Вы, хотя и работаете для истории литературы, все же никогда не поинтересовались даже моим именем. «Ф. К. Сологуб», как Вы пишете, я никогда не именовался, потому что я не принадлежу к роду Соллогубов[362], и моя фамилия Тетерников. Литературный же мой псевдоним состоит из 14 букв, не более и не менее: Федоръ Сологубъ, с одною буквою Л, а не с двумя; не просто Сологуб, и не Федор Кузьмич Сологуб (такого нет и не было), а именно Федор Сологуб. — Из моих книг я Вам пришлю те, которые у меня есть. Не могу прислать следующих[363]:
1. «Жало смерти»
2. 3-я и 4-я книги стихов
Издания «Скорпиона»
3. «Литургия Мне», конфискована в Москве, и я не имею ни одного экземпляра[364].
С истинным уважением
Федор Тетерников[365].
2
<Петербург.> 23 мая 1907 г.
Многоуважаемая Анастасия Николаевна,
Пожалуйста не думайте, что я не сообщаю Вам сведений о себе потому, что мне что-то не понравилось. Вы очень любезны, и Ваши обращения ко мне могут доставить мне только удовольствие. И Вы совершенно правы, что так или иначе писать мой псевдоним — не важно; да и вся моя литература, допустим, вещь мало значительная. Сведения обо мне читателю не нужны: читают меня мало, критика мною не занимается. Да и мне совсем не интересно сочинять, кто когда на меня имел влияние, и какие в моей жизни были значительные события. На иные вопросы мне было бы даже дико ответить, напр< имер>, где начал писать. Где? конечно, дома! Мне было бы гораздо приятнее, если бы Вы пожелали прочесть все мои 12 книг[366] (кстати, есть ли у Вас мой роман «Тяжелые сны»? если нет, пришлю), и все то место, которое отведено для меня, заняли бы беседою только о моих книгах.
С истинным уважением
Федор Тетерников.
3
<Петербург, 4 <?> января 1908 г.>[367]
Многоуважаемая Анастасия Николаевна,
Посылаю Вам (под бандеролью) книжку, в которой на стр. 19 Вы найдете доказательство, что пари Вами проиграно. Стихи принадлежат не Пушкину, а Дельвигу[368].
Искренно преданный Вам
Федор Тетерников.
4
<Петербург > Широкая 19.
10 янв<аря 19>08.
Дорогая Анастасия Николаевна,
Простите, пожалуйста, что не немедленно Вам ответил. Я с удовольствием исполнил бы Ваше желание (если бы оно было) прочесть Вам «Капли крови»[369], и прочту их Вам, когда Вы захотите. Но читать в большом обществе, среди совсем незнакомых или малознакомых мне людей, — это для меня слишком мучительно. Если бы это не было для меня так тяжело, я не стал бы отказываться от приглашений читать публично, — а Вы знаете, что от публичных выступлений я уклоняюсь очень решительно. Читать я могу только в очень тесном кругу. Притом же Вы хотите заставить меня читать роман «Навьи чары» в кругу сотрудников «Товарища», а в этой газете только что появился очень презрительный фельетон об этом романе («кое-что напутано», «да знает ли Сологуб, что такое легенда!» и т. п. Любезности)[370]. Что ж я буду читать им то, что им заведомо не нравится? Вот почему я не могу читать там, куда Вы меня приглашаете.
Надеюсь, что Вы уже получили книжку стихов Дельвига? Убедились Вы, что пари Вами проиграно?[371] Когда же, милая Плакса, будете вы расплачиваться?
Сердечно Вам преданный
Федор Тетерников.
P. S. Для Вашего осведомления и подбодрения сообщаю Вам, что сегодня утром, и без всякого пари, мне пришлось расплатиться с Д<арьей> И<вановной>[372] тою же монетою, какая входит в счет Вашего проигрыша.
5
<Петербург> Ночь 12–13 января <1908 г.>. Скоро утро.
Милая Анастасия Николаевна,
По моему скромному мнению, так хорошие плаксы не поступают; так (!) поступают только злые критики. Сами написали, чтобы я приехал в «Вену»[373], — я Вам ответил телеграммой, что да[374], а Вы не приехали. Ай-ай-ай, как нехорошо! Вы же знаете, как я был бы рад случаю побеседовать с Вами, — и обманули, выражаясь элегантным стилем. И я должен был сидеть, пить вино, и слушать, как Нувель хвалит Кузьмина[375] <sic!>: Лев Толстой — вредный, а Кузьмин — полезный. Вот до чего Вы меня довели! — Потом с горя проигрался в лото. — Я был бы рад, если бы Вы когда-нибудь пришли ко мне, назначив очень заблаговременно вечер. Подумайте об этом серьезно.
Искренно преданный Вам
Федор Тетерников.
6
<Петербург.> 20 янв<аря 19>08.
Дорогая Анастасия Николаевна,
Простите, что не сразу ответил. Было грустно, и был без времени. — Я не был в «Вене» во вторник[376] без всякого злого умысла; если бы я наверное знал, что Вы там будете, я бы пришел. — О «Логине»[377] Вы думаете неправо. В чем Ваша, по-моему, ошибка, я Вам скажу после того, как Вы напишете статью о Нюте и Дункан[378]. Тогда я Вам сообщу мысль не менее интересного сопоставления. — Ошибка и в том, что «ни красоты, ни радости». И красота, и радость, — но Вы хотите взять в малом то, что надо брать в великом. На эту тему (вообще об ощущении этого) мое стихотворение «Измученный жгучею болью» в 3–4 книге моих стихов[379]; есть она у Вас? — и моя «Литургия Мне», — знаете Вы ее? — Подпись для письма о «Своб<одных> Мыслях»[380] не могу дать по многим причинам: 1) не знаю редакции письма; 2) избегаю соваться куда бы то ни было со своим именем; 3) не знаю в точности доводов за и против письма, п<отому> ч<то> не присутствовал при обсуждении этого вопроса; 4) вообще нахожу, что всякое возражение против критической статьи ставит в неловкое положение возражающего; 5) не знаю, предъявлялись ли Редакции «Своб<одных> М<ыслей>» какие-нибудь требования; опубликование письма, по-моему, возможно только как последствие невозможности обойтись более мирными средствами, — и т. п. — Хорошо, если бы Вы ко мне когда-нибудь собрались приехать. Был бы рад побеседовать с Вами.
Совершенно Ваш
Федор Тетерников.
P. S. С Д<арьей> И<вановной>[381] дела все так же, и вчера к вечеру произошла весьма серьезная реализация той же темы.
7
<Петербург. 1 февраля 1908 г.>[382]
Дорогая Анастасия Николаевна,
Я совсем не понял Вашего письма. В чем дело? Что значит «если — то»? Покупать и выигрывать? В моем письме не было и намека на торг. О чем Вы говорите, — прямо-таки не понимаю. Стихов не послал по той же причине, по которой не посылаю и сейчас, — не имел исправного списка, и теперь еще не имею. Первый раз Вы отнесли совсем не туда, куда я отнес, т. е. не захотели понять моей мысли, и придирчиво поняли ее в худую сторону. Я писал то, что мне будет приятно, если приятную для меня новость я узнаю (услышу, прочту)… в первый раз не от А, В. С… X или Y, но от сочувствующего мне человека, каким я Вас считаю; в первый раз — т. е. раньше, чем другие скажут, раньше, чем в газетке прочту. Зачем Вы так захотели дурно меня понять, и на пространстве бумаги, равном Вашей ладони, взвели на меня две злые клеветы? — В субботу[383] постараюсь прийти, если мне не помешают. Но не знаю, что значит таинственная запись
«м. буд. о Куприн»
Относительно Дузе[384] не знал ничего. Я же нигде не вращаюсь и никого почти не вижу. Но за новость (конечно, приятную) благодарю очень. И опять повторяю: радуюсь тому, что узнал эту новость впервые не от ……, а от Вас, что Вы первая мне ее сообщили. Злая Плакса! Злая!! Злая!!! Злая!!!! Злая!!!!! и т. д.
Сердечно Вам преданный
Федор Тетерников.
8
<Петербург. 8 февраля 1908 г.>[385]
Дорогая Анастасия Николаевна,
Вечером в это воскресенье прочту 20-ю главу Навьих чар[386]. Если хотите послушать, приезжайте.
Ваш
Федор Тетерников.
9
<Петербург. 24 февраля 1908 г.>
Милая Плакса,
Уже я здесь. Но если я Вам нужен для «вечера» — лезть на эстраду и публично (!!) читать, то уж это ах! оставьте![387]
Ваш
Федор Тетерников.
Широкая 19, кв. 2. 24 февр<аля>.
10
<Петербург. 13 марта 1908 г.>
Милая Плакса Николаевна,
Пожалуйста, приезжайте ко мне в понедельник вечером, 17 марта: я прочту Вам новеллу «День шестьдесят седьмой»[388], ту самую, которую Вы не хотели прийти слушать недавно. Очень буду рад, если приедете. Обещала быть В<алентина> А<ндреевна>[389], больше никого не предполагаю, кроме если Вы и В<алентина> А<ндреевна> кого захотите.
Ваш
Федор Тетерников.
Широкая 19, кв. 2.
13 мр. 08.
11
<Петербург. 27 марта 1908 г.>
Дорогая Анастасия Николаевна,
Не сердитесь и не огорчайтесь, — не стоит. И «интеллигенция» не виновата в том, что мы с Вами раздражительны и нервны. Вы очень милая, и то, что Вы говорили «по существу» об этой затее, — искренне и глубоко; хотя лучше было бы, может быть, если бы Вы отошли от этих мыслей. Но Вам, конечно, виднее. Что же до моих неровностей, — конечно, не очень основательных, — то отнеситесь к ним снисходительно. Вы же сами говорите, что надо проще и легче смотреть на разное житейское. И, употребляя Ваш термин, «не распинать», что Вы таки любите делать.
Ваш
Федор Тетерников.
27 марта 08 г.
12
<Петербург. 5 апреля 1908 г.>[390]
Милая Анастасия Николаевна,
Посылаю Вам стихотворение, немедленно после получения Вашего сердитого письма. Не посылал раньше без всякого злого умысла. — Позвольте сказать Вам, Глубокоуважаемая Плакса, что, пишучи сердитые письма, не извиняются в приписке головною болью: это портит весь эффект. — Будьте любезны написать мне, немедленно по получении сего моего письма, не будете ли Вы, сердитая Плакса, вместе с доброю и кроткою Валентиной Андреевною[391], в расположении прийти ко мне во вторник 8 апреля вечером. Буду очень рад Вас видеть.
Ваш
Федор Тетерников
(с совершенным почтением).
P. S. Ваш портрет, пожалуйста, принесите, и сделайте на нем трогательную надпись.
13
<Петербург. 7 апреля 1908 г.>[392]
Дорогая Анастасия Николаевна,
Пожалуйста, приезжайте. Люди будут, но очень немногие, и все свои; буки не будет, ни одной, и недотыкомка спрячется. Вечером, во вторник 8 апреля.
Ваш
Федор Тетерников.
14
<Петербург. 11 апреля 1908 г.>[393] Пятница.
Дорогая Анастасия Николаевна,
Относительно дачи я уже сказал Вам во вторник[394], что мне не хочется жить летом в этой местности[395]. Теперь могу повторить то же самое. К Здобнову[396] сегодня я вряд ли попаду, — некогда. Да, по-моему, это и не к спеху. Нет никакой нужды, чтобы карточки были готовы к 23 апреля[397]. Продажа их на вечере не входит в мои расчеты, а о причинах этого я уже имел случаи говорить Вам.
Желаю Вам счастия и радости.
Ваш
Федор Тетерников.
15
<Петербург. 12 апреля 1908 г.>[398]
Дорогая Анастасия Николаевна,
Не захотите ли Вы встретить праздник[399] у меня? и похристосоваться со мною в эту ночь, милую для детей? тогда приезжайте, буду рад.
Ваш
Федор Тетерников.
16
<Петербург. 15 апреля 1908 г.>[400] Широкая, 19.
Дорогая Анастасия Николаевна,
Ваша телеграмма вчера запоздала: я ее увидел уже по возвращении из Михайловского театра, и не имел потому никакого представления о том, что в этот вечер Вы меня туда звали. В театр я поехал потому, что у меня абонемент[401]. Из дому я вышел не позже половины восьмого, а телеграмма Ваша была подана в 6 ч. 42 м. вечера. Очень тронут Вашим желанием подарить мне яичко, — но мне кажется, что это можно сделать и не в театре. Причины Вашего гнева мне совершенно не понятны. В последнем Вашем письме Вы очень определенно писали, что теперь Вы не в таком настроении, чтобы быть на людях, и при встрече в толкотне разъезда не сказали мне, что хотите продолжить наш разговор или чтобы я Вас подождал. Ваша просьба не считаться с телеграммою, — как это понять? как же можно считаться с запоздалым приглашением на вчерашний вечер? Вычеркнуть из своей памяти то, что Вы мне говорили из своей жизни, совершенно невозможно уже потому, что Вы никогда не были со мной настолько откровенны, чтобы рассказывать что-нибудь из Вашей жизни, кроме одного эпизода, — но в этом отношении (т. е. относительно рассказанного) Вы никогда не будете иметь поводов упрекать себя или меня. — Не понимаю, почему Вас сердит моя неохота снять Вашу дачу[402], — не всели Вам равно? какое это может иметь для Вас значение? — Вообще, нехорошо, что Вы так часто неосновательно сердитесь на меня. Напишите лучше, будете ли в среду в Михайловском[403], и где Вас там увидеть.
Ваш
Федор Тетерников.
17
Среда. <30 апреля 1908 г. Петербург.>[404]
Милая Анастасия Николаевна,
Очень рад Вашему доброму настроению. Спасибо за милое письмо и за вечер в понедельник. Жду очень в пятницу. В четверг постараюсь побывать, но если не попаду, не очень сердитесь: у меня уже несколько дней ноет зуб, и это делает меня печальным. Стихи привезу, если смогу, завтра, теперь не посылаю: нет хорошего списка. Какая-то г-жа Соколова пишет мне, что хотела бы попасть на повторение Курантов, но слышала, что доступ широкой публике будет затруднителен[405]. Что ей ответить?
Ваш
Федор Тетерников.
18
Среда, 7 мая <1908 г. Петербург.>
Милая Анастасия Николаевна,
Сделайте мне удовольствие, завтра приезжайте ко мне обедать к 6 ч., а потом отправимся смотреть Вишневый Сад. На всякий случай сообщаю приметы ложи: второй ярус, правая сторона, № 2.-8 мая Михайловский театр[406].
Ваш
Федор Тетерников.
19
<Петербург. 23 мая 1908 г.>[407] Пятница.
Милая Анастасия Николаевна,
Что ж Вы мне ничего не напишете? Не хотите? — Приеду в воскресенье. С Вашего позволения, с В. Ив. Корехиным[408]. Приеду возможно рано, но Вы не встречайте и не ждите, потому что не могу рассчитать, с каким именно поездом. — Мерочки Вы мне все-таки не дали. Пожалуйста, приготовьте.
Целую Ваши ручки с обеих сторон.
Ваш
Федор Тетерников.
20
<Петербург. 24 мая 1908 г.>[409] Суббота.
Милая Анастасия Николаевна,
Получили ли Вы мое вчерашнее письмо? Здесь сегодня ужасно скверная погодишка: идет снег и дождь, холодно. Если так будет и завтра, то, не сердитесь, миленькая, а я не приеду: за шесть верст до Вас на извозчике растекусь в лужу. Неужели и у Вас такая же мерзость? Вы зябнете? Пожалуйста, не делайте храбрости и топите печки.
Поцелуйте от меня и за меня Ваши ручки и скажите себе при этом ласковые слова, слов десять.
Ваш
Федор Тетерников.
21
<Петербург. 31 мая 1908 г.> Суббота. Накануне Троицы.
Милая Анастасия Николаевна,
У нас в городе не плохо, хорошая погода, и тепло, — что не везде и не всегда бывает. А я все еще не нашел дачи. И все еще не могу приняться даже и за одну из десяти моих книг. Печально! — Сочинил на днях стишки, поучительные для юных и чистых сердцем. Посылаю их Вам, — авось, похвалите[410]. — Собирается к Вам Валентина Андреевна[411] в воскресенье. А я в это воскресенье не могу приехать. — О Вашей жизни Вы написали несправедливые слова: она у Вас прекрасная, и сами Вы очень милая, и душа у Вас благородная, смелая и прямая. Счастье — пустяк; все дело только в том, чтобы чувствовать себя достойною счастия. И Вы сами хорошо знаете, что данного счастия нет, — есть только счастие творимое. — Простите за скверную бумагу: это не со зла, а чтобы послать заодно второй листок со стишками.
Целую Ваши ручки, в то место, где загорели.
Ваш
Федор Тетерников.
22
Четв<ерг>, 3 июля <1908 г.>
Милая Анастасия Николаевна,
Сейчас получил Ваше письмо, и очень огорчен дурным поведением Вашего бока. Пожалуйста, не хворайте: это совсем не хорошо. Погода же такая хорошая, надо ею пользоваться. — Я жду Вас, а приехать к Вам, правда, не могу[412]: пока еще я наработал страшно мало, гораздо меньше, чем следует, и это приводит меня слишком часто в раздражительное состояние. А это — не умно. Лучше останемся при прежнем предположении, что на этот раз Вы приедете ко мне. Вы не написали, когда приедете. Пожалуйста, напишите. Если Вы согласны, и если ничто не изменится, то в понедельник[413], от 2 ? до 3 дня я буду ждать Вас на том же месте, где мы пили оршад, в Caf? de France (так он, кажется, называется? наверху; рядом с магаз<ином> Суворина)[414]. Так? хорошо? напишите, пожалуйста, заблаговременно. Если почему-нибудь мы разойдемся, т. е. что-нибудь помешает мне или Вам быть в этом кафе в условленное время, то проезжайте, пожалуйста, прямо в Суйду, в Ельцы[415]. Очень буду ждать.
Стишки из Пелеаса[416] пришлите, французский текст, — переведу, если сумею. — До свиданья. Желаю счастливых и веселых настроений. Целую ручки, правый глаз и левый глаз. Жду хорошего письма.
Ваш
Федор Тетерников.
23
<Петербург. 17 августа 1908 г.>
Миленькая Настичка,
Писем никаких нет. Еду в Суйду. Очень жду Вас в среду[417]. В 2 часа буду на вокзале непременно. Пожалуйста, не надуйте. Гораздо лучше и складнее все будет, когда все поскорее устроится. Не надо, дорогая, ненаглядная Настичка, сердиться на меня, когда я спорю. Это не от капризов, — их у меня нет, — а уж так надо. Надо верить мне и себе, — так будет гораздо лучше, милая дерзилочка. Целую всё, и еще что-нибудь.
Совсем Ваш
Федор Тетерников.
24
<18 августа 1908 г.>[418]
Миленькая, я уезжаю из Суйды; сказал трогательное прощай от Вас всему, что Вам здесь было приятно. Очень жду Вас. В среду[419] непременно буду на Финл<яндском> вокзале в 2 часа. Очень надеюсь, что Ваша такая огорчительная строптивость исчезнет, и Вы будете тою, как Вы по существу и есть, милою, славною, умною, дорогою, хорошею, — а дерзилочкою только для других, нехороших. Целую нежно и крепко всё, что можно, — глазки, щечки, ушки, затылочек и всё остальное.
Совершенно Ваш
Федор Тетерников.
25
<Меррекюль. 17 июля 1910 г.>[420]
Милая Малимочка, как Ты путешествуешь? У нас всё в порядке. Я только что вернулся на дачу, с поездом 11,55 ночи. Матрас шел багажом, даром. Для Тебя два письма лежат здесь, — одно из Старой Руссы, другое от Антика[421]. Денег не присылали. Погода пасмурная, но дождя нет, тепло и мило. На Невском вчера встретил Сомова[422]. Он все в городе. Собирается к нам приехать, когда Вы вернетесь. Целую крепко.
Твой Малим.
26
<Меррекюль. 14 июля 1911 г.> Четверг.[423]
Милый Малим, сегодня получил еще одно Ваше письмо, но вообще Вы пишете мне очень мало. У нас вчера были Вячеслав Ив<анович>, Вера Кон<стантиновна> и Марья Мих<айловна>, с 6 ? до 9 час.[424] Восхищались нашею дачею, видом с верхнего балкона. Вяч<еслав> Ив<анович> читал свои стихи. Сегодня получилось письмо: Сусанна Христофоровна[425] приехала и зовет нас на шоколад в 4 ч. сегодня. Но без Вас мне было очень скучно ехать, и я предпочел сидеть за своими работишками. — Татьяне Ник<олаевне> и Ник<олаю> Ник<олаевичу> поклон. Надеюсь, что Ольге Николаевне вы передали мои поздравления и пожелания[426].
Ваш Малим.
Целую Вас очень.
27
<Петербург. 20 сентября 1912 г.> Четверг.
Миленькая Малим, здравствуй! Как ты приехала, благополучно ли?[427] Я очень беспокоюсь, что тебе будет холодно, — у нас погода самая отчаянная. Всю ночь ревел ветер, вода сильно поднялась, сегодня с утра идет мокрый снег, и температура 0°. Если и около Москвы так же холодно, то, пожалуйста, закрывайся теплее и, самое лучшее, купи себе что-нибудь из теплой одежды.
Вчера, вернувшись с вокзала, я занялся отправкою своего письма в разные газеты. Сегодня оно появилось только в вечерней Биржевке; посмотрим, что будет завтра[428]. — Сегодня был у меня интервьюер из Петербургской газеты, спрашивал меня о том, кому живется хорошо в России; я продиктовал ему несколько строчек; не знаю, не ухитрится ли он все-таки переврать[429]. — Звонился еще один газетчик из «Театра»[430]; хочет прийти завтра говорить о кризисе театра, назначил ему прийти в 2 часа. — Обедала Александра Николаевна[431]. В ее банке ей денег сегодня не выдали, потому что во вторник рассматривались только заявления, поданные раньше этого дня; но ей обещали выдать деньги в эту субботу. После обеда сыграли 2 партии в шахматы, а потом Ал<ександра> Ник<олаевна> поехала в Лесной. — Вот и все здешние дела.
Звонился к Мейерхольду, — ему лучше, и 25<-го> уже он пойдет на репетицию[432]. — Не знаю, Малим, записан ли у тебя номер телефона, который нам сказали в балете; на всякий случай сообщаю: 117,50 (Кончаловская, кажется). Московский телефон Серг<ея> Ал<ексеевича> Соколова[433] 159,92, а адрес его Моховая 10, кв. 17. — Татьяне Николаевне мой сердечный привет. Малима крепко целую много раз.
Твой Малим.
Посылаю 3 вырезки:
1. Из Речи ст<атья> Философова[434].
2. ??? веч<ерней> Бирж<евки> мое письмо, и
3. ????? конец беседы[435].
28
<Петербург. 21 сентября 1912 г.> Пятница.
Милый Малим, я не получил еще от Тебя ни одного письма, — как ты там? У нас мороз, снег лежит, а ты даже пледа не взяла. Пожалуйста, одевайся теплее, купи себе что-нибудь против мороза. — Сегодня я получил письмо от Соколова; он пишет, что Лидия Дмитриевна выедет сегодня ночью и будет у нас завтра в 11 утра[436]. — Твоя статья помещена сегодня в вечерних Биржевых; посылаю. Не понимаю, почему они приняли ее за мою[437]; в письме к Измайлову я определенно написал, что Ан<астасия> Н<иколаевна> и я просим поместить ее и т. д.[438] — Мое письмо появилось еще в Обозрении Театров и в Театре; кажется, оно имеет успех; сегодня звонила по телефону поэтесса Гриневская[439] с тем, чтобы сказать, что ей нравится. — Вечером сегодня собирался ко мне Г. И. Чулков. Ал<ександра> Ник<олаевна> сегодня обедала, больше никто у меня не был сегодня.
Татьяне Николаевне сердечный привет. Целую тебя много раз.
Малим.
P. S. Разговаривал по телефону с Зин<аидой> Ник<олаевной>[440]. Она говорит, что в театр<альном> комитете очень обижены статьями Философова[441] и что там вообще брожение.
29
<Петербург. 22 сентября 1912 г.> Суббота.[442]
Милый Малим, сегодня я получил два твои письма, — открытку по почте и другое привезла Лидия Дмитриевна[443]. Она приехала сегодня утром в 11 часов. — Тамамшева наняла квартиру на Матвеевской[444]. — Погода у нас сегодня получше, и теплее, и суше. — Вчера вечером сидел у меня Чулков; жалуется на плохие дела; нигде не мог пристроить своей повести «Сатана»[445], и вообще имеет печальный вид. — Сегодня вечером сидел у меня Струве, насчет романа для Р<усской> М<ысли>[446]. Я обещал в ноябре дать ему роман, если успею его кончить[447]. — Сегодня в Огоньке наши снимки[448], вышли недурно, пошлю их тебе завтра утром. — Ал<ександра> Ник<олаевна> деньги сегодня получила и долг мне отдала. Ну, вот и все наши новости.
Татьяне Николаевне привет. Тебя нежно и крепко целую.
Твой Малим.
30
<Петербург. 24 сентября 1912 г.> Понедельник утро.
Миленький Малим, очень рад за тебя, что ты увидишь в Москве Фауста[449]. Расскажешь мне, что это за зрелище. — Мейерхольд уже встал, сам разговаривал со мною по телефону, послезавтра пойдет на репетицию[450]; твое письмо в Биржевке его очень утешило. — Сегодня вечером пойду смотреть «Бегство Г. Шиллинга»[451], вчера прислали билеты. — Вчера у нас варили варенье кизиль, потому что я нашел случайно в магазине Николаевская 31 очень хороший кизиль, гораздо лучше прежнего; купили 10 ф<унтов> и сварили. — Лидия Дмитриевна ведет деятельный образ жизни, — днем и вечером в своем театре[452] и подыскивает квартиру. — Нового больше ничего нет. — Целую тебя крепко.
Твой Малим.
Татьяне Николаевне сердечный привет.
Вчерашнее письмо написано вчера, хоть я на нем и написал: Суббота.
Вчера на наш адрес пришла телеграмма из Тифлиса Нине Артемьевне[453]; пришлось отправить ее в письме, потому что рассыльный телеграфный не захотел ее взять для отправки на Матвеевскую, где теперь их квартира, — телеграмма адресована Чеботаревской для передачи Тамамшевой.
31
<Петербург. 25 сентября 1912 г.> Вторник днем.[454]
Миленький Малим, вчера я был с Ал<ександрой> Ник<олаевной> на «Бегстве Г. Шиллинга». Декорации хороши, но не очень. Постановка плохая, игра отчаянная, провинциальная, дурного тона. Мурский[455] мне не понравился, а говорят[*], что это — хороший в провинции актер; ломается чрезмерно. Так же и Чарусская[457]. По пиесе она — из Одессы; очень похоже на то. — Сегодня пришла к тебе открытка от Лундберга[458]; пишет: «Сейчас же возьмусь за Клейста и очень благодарен Вам за это поручение. Мне удобнее сделать его возможно скорее, так что недели через 2 ? — 3 думаю прислать большую половину, если не всё». Его адрес: Coppet, post rest<ante>[459]. — Погода у нас сегодня хорошая, ясно, тихо, солнце, 5°. Дома всё в порядке, Адель здорова, растенья дышат как следует. Обойщик был у Мер<ежковских>; Зин<аиде> Ник<олаевне>[460] он по первому разу понравился. — Театр вчера был мало наполнен; партер занят, а верхи почти пусты. Встретил там Незлобина[461]; ходил по коридорам вместе с Воротничковым[462], и оба сияли почему-то. — Сегодня Ауслендер в Речи похвалил этот спектакль[463]; собирался идти Философов, но почему-то не был. — Целую тебя крепко.
Твой Малим.
Татьяне Николаевне сердечный привет.
32
<Петербург. 8 декабря 1912 г. > Суббота.[464]
Миленькая Малим, как ты доехала? благополучно ли? — Принц Карнавал переписан в 2 экз<емплярах>[465]. Завтра один направляю к Тэффи[466]. У меня сегодня никто не был. Я был на юбилейном обеде Будищева[467], сейчас (11 ч. веч<ера>) вернулся. Обыкновенная ерунда, как на всех таких обедах. Петербургские ремесленники поздравляли с 25-летием «тернистого труда». Сам юбиляр хвастался тем, что он первый изобразил нарождение сверхчеловека[468]. — Игорь Северянин прислал тебе и мне по книжке. — Эпилог эгофутуризма[469]. — Пришла открытка от Татьяны Николаевны. Дома всё в порядке. Александра Ник<олаевна> сегодня не заходила. — Кланяйся от меня всем Твоим и Татьяне Николаевне особенно. Целую тебя крепко и много.
Твой Малим.
33
<Петербург. 10 декабря 1912 г.> Понедельник.
Миленькая Малим, как Ты себя чувствуешь? Поправилась ли? Приезжай поскорее. — Сегодня Калмаков привез свои обложки: синяя и жемчужно-серая[470]. Обе очень хороши. Мне больше понравилась синяя, Александре Николаевне — серая. Вместе с Калмаковым и я пошел в «Сирин». Там собрались все, и Разумник В<асильевич>, и три Терещенки[471]. Им обложки понравились. Решили заказывать синюю Голике[472]. Раз<умник> В<асильевич> вспомнил, что Брюсов хотел для своих книг переплет серого цвета[473]. Поэтому серую обложку пошлют Брюсову на показ. Если она ему понравится, то Калмаков сделает обложку и для Брюсова. — Если Голике возьмется, и если не испортит, то синяя обложка будет очень хороша. — От «Сирина» мы с Калмаковым зашли на выставку Союза молодежи; где Бурлюки, Гончарова и др.[474] Много забавного. — Ал<ександра> Н<иколаевна> и Калмаков сегодня у меня завтракали и обедали. — Во время обеда пришел Щеголев[475], посидел немного, звал меня и Ал<ександру> Ник<олаевну> в среду обедать. Рассказал, что Габрилович из Аргуса уже выставлен, и что там редактор Регинин[476]. Пророчество исполнилось быстрее, чем можно было ожидать. — После обеда играли с Ал<ександрой> Н<иколаевной> в шахматы 2 партии. — Сейчас принесли бандероль. — Щепкина-Куперник прислала Тебе свою книгу[477]. — Ну вот и все мои новости. Сегодня днем получил Твое письмо из Москвы; имей в виду, что 14-го — премьера «Проф<ессор> Сторицын», билеты Лаврентьев[478] завтра достанет. Хоть его и ограничили очень, но наши 2 билета, он говорит, что сохранил. Говорят, что очень много билетов взял Фальковский[479]; Щеголев для того и приходил, чтобы через меня достать билеты; я поговорил с г-жою Фальковскою, и она, м<ожет> б<ыть>, пришлет мне еще 2 билета. Так что лучше бы Ты приезжала в четверг 13-го, а то очень устанешь. — Кланяйся Татьяне Николаевне. Целую Тебя крепко.
Твой Малим.
34
<Петербург. 11 декабря 1912 г.> Вторник.[480]
Миленькая Малим, отчего же Ты не пишешь? Где Ты и как себя чувствуешь? Я беспокоюсь о Твоем здоровьи, и за все время получил от Тебя только одно письмо. Билеты на «Проф<ессора> Сторицына» и на «Даму из Торжка» взяты[481]. — Сегодня от Бекетовой[482] принесли кружева. — Синяя обложка сегодня заказана Голике. — Был сегодня у Тэффи, говорил со Щербаковым о твоей пьеске[483]; он, по-видимому, заинтересовался. — Тэффи расширилась, — квартира побольше и понаряднее; в гостиной мебель позолочена, — страшно шикарно![484] — Сегодня обедала Ал<ександра> Ник<олаевна>. — По вырезкам видно, что в Киеве «к пьесе готовятся внимательно и любовно»; «новые декорации пишутся художником Коломейцевым»[485]. — Сегодня принесли 4-й выпуск Бенуа[486].
Пожалуйста, пиши, как Ты там живешь, а лучше всего, приезжай поскорее. Целую Тебя крепко.
Твой Малим.
Поклон Татьяне Николаевне.
35
<Курск.> 1 дек<абря 1913 г.>[487]
Миленький Малим,
Сегодня утром я нашел Твой дом[488]. Он на углу Садовой и Московской, каменный двухэтажный, при нем каменный маленький флигель на Садовой. В нем помещается теперь общежитие воспитанников учител<ьской> семинарии, и живет директор. — Сейчас (2 ч.) пообедал, уложился и собираюсь ехать в Житомир. Адрес: муз<ыкальный> маг<азин> Лира, Ваксу, для меня. — Были с 12 до 1 ? в гор<одском> театре, куда меня привез здешний режиссер Лейн. — Целую.
Твой Малим.
36
<1 или 2 декабря 1913 г.>
Миленькая Малим, я еду из Курска, пишу Тебе в вагоне[489]. Твою телеграмму вчера получил. — Учащимся в Курске не разрешили на мою лекцию. Говорят, что ее следовало бы устроить в городском театре, — можно было бы поместить больше народа[490]. — Курск, говорят, очень сонный город, нет никакой общественной жизни, — губернатор не позволяет. Орел гораздо живее и приятнее. Хоть бы то взять, что в Курске не видно цветов, как в Орле. — Крепко целую. Пиши.
Твой Малим.
37
<Киев. 2 декабря 1913 г.>[491]
Миленькая Малим,
В 7 ч. утра приехал в Киев, в 9 ч. еду дальше на Житомир[492]. В город не пошел, сижу на вокзале. Спал великолепно. Прочитал, что 10-й номер «Завет<ов>» освобожден от ареста[493]. Если его еще не доставили, позвони к Разумнику[494]. — Для Азова придумал рассказ «Голос крови»[495]. — Как Ты себя чувствуешь? Пиши побольше.
Твой Малим.
38
<Житомир.> 5 дек<абря 19>13.
Миленькая Малим.
Послал вчера вечером часть рассказа, теперь посылаю остальное. Переписывать на машинке уже поздно, пошли Азову, как есть, — написано разборчиво. Если же Азов скажет, что для рождественского номера поздно, то оставлять у него рассказ на неопределенное время не надо[496]. Тогда отдай его переписчице и потом пошли в «Огонек»[497]. Газетных строк в нем 540, стало быть гонорар 270 р. Эту сумму попроси у Азова, чтобы Тебе ее выдали авансом, — пригодится. Во время лекции[498] пришел ко мне на антракте какой-то полковник, наговорил много приятного. Упомянул в разговоре Манасеину, Григория Петрова[499]. Когда уже он собирался уходить, я спросил: — Вы постоянно живете в Житомире? — Как же, я здесь управляю губернией — Оказалось, что это здешний вице-губернатор[500]. Пригласил меня к себе завтракать в 1 ч. дня. На другой день утром, когда я был на почте, он заехал ко мне сказать, что просит в 12, потому что в 1 ч. у него заседание. Итак, с 12 до 1 ч. я просидел у него. Позавтракали вдвоем. Очень общительный человек, бывший Преображенский офицер. — Потом днем приходила молодая еврейка, довольно неприятная, массажистка. Училась ритмической гимнастике, и воображает, что у нее драматический талант. — Потом были 4 здешних семинариста (духовные), с разговорами о том, что им делать, что лучше, служить интеллигенции или служить народу и т. п. Пришлось писать им, одному в альбом, другому на экземпляре «Мелкого Беса», остальным на бумажке. Остальной день провел в том, что писал рассказ. Хотел ехать с ночным поездом, да захотелось спать, переночевал в гостинице. Еду в Елисаветград в 10 ч. 50 м.[501] — Как твое здоровье? Протелеграфируй мне об этом в Елисаветград, — адрес я завтра пришлю телеграммой.
Целую Тебя крепко. Принимай тиокол.
Твой Малим.
39
Елисаветград. 7 дек<абря 1913 г.> утро.[502]
Миленькая Малим, мало получаю от тебя писем и телеграммок. — Вчера разыскал здесь Тана, который читал лекцию 5-го[503]. Вечером был в здешнем театре: «Ключи счастья» Вербицкой, первая часть[504]. Нечто ужасноватое. Труппа отважная. Премьерша гримасничает преусердно, визжит и ломается[505]. Встретились два знакомые актера, один, Анчаров, говорит, что участвовал в «Ночных плясках»[506], другой (фамилии не знаю) из «Кривого Зеркала»[507]. — Целую крепко. 12-го утром буду дома.
Твой Малим.
40
<Елисаветград.> 8 дек<абря> 1913.
Миленькая Малимочка.
Вчера у меня просидел очень долго юный художник Нюренберг, рисовал с меня что-то, очень неудачное[508]. Разговаривал о Париже, где он прожил 1 ? года, о Хрусталеве-Носаре[509] и прочих вещах. Но в конце надоел страшно. Потом пришли гимназист и реалист, оба пишущие свои стихи; я их послушал немного, и поговорил. — Вечером читал. Зал общественного собрания. Не очень большой, но акустика отвратительная, т<ак> ч<то> мне казалось иногда, что я сам себя не слышу. Публики не много, всего рублей на 180, но очень внимательная[510]. Приходили ко мне перед чтением и во время перерыва местные журналисты. Горшкова[511] еще не было. Отвлек публику какой-то идиотский бал-маскарад в здешнем театре, и еще один бал в частном доме (здесь балы начинаются в 9 часов). Впрочем, на лекции были дамы в бриллиантах. Да и подутомили публику лекции: на одной неделе были Арабажин[512], Тан и я. — Днем сидел у меня сотрудник «Голоса Юга» Серебряный (Сербинов), беседовал со мною для газеты о театре; т. е. беседа была накануне, а теперь он приносил мне для просмотра[513]. — Хотел ехать сегодня утром, но остался до вечера. Утром получил твою телеграммку. Спасибо. Пошел ходить по улицам, нашел дом Брейера (Константи<на> Егоровича), на улице Гоголя, бывшая Беспоповская. № 54. Каменный, одноэтажный, 7 окон на улицу и парадная дверь. В окнах много цветов. — От 1 ? до 2 ? сидел у меня Горшков. — Вот все мои здешние дела. — Город чистенький, каменный, но все жалуются, что мало общественной жизни, нет никаких кружков. — В клубе, где я читал, перед началом лекции, до моего прихода, били одного члена, уже не знаю за что. Побили, и выбросили на улицу и его, и его шубу. — Новость; здесь потребовали благотворительные марки на билеты. Без этого полицеймейстер не хотел разрешать лекции. — Выезжаю отсюда сегодня вечером, из Чернигова — 10-го вечером, буду в Петербурге 12<-го> утром. Из Кишинева ничего не слышно.
Целую крепко.
Твой Малим.
41
<Новгород.> 9 янв<аря 1914 г.>, утро.[514]
Миленькая Малимочка, вчера читал в Новгороде[515]. Публики было изрядное количество, хотя могло бы быть и больше, но уж очень сонная, как и весь Новгород. Слушали чрезвычайно внимательно[516]. Сейчас еду на вокзал к Пскову. Завтра или сегодня вечером выяснится, поеду ли дальше или назад[517]. Целую.
Твой Малим.
42
<Воронеж.> 1 фев<раля 1914 г.>[518]
Миленькая Малимочка,
Как ты себя чувствуешь? Посылай мне каждый день телеграммки хоть в одно слово. Вчера в вагоне я написал Тебе письмо с подробным маршрутом. Карточку для Зелинского послал особым письмом. Гостиница здесь в Воронеже очень хорошая. Город так себе, — улицы широкие, много учащихся и военных. Зашел в редакцию «Дон», там поговорил с редактором[519]. Он сказал мне, что автор статей в «Доне» — учитель пения в здешнем кадетском корпусе Матвеев. Зашел к нему[520]. Живет он в казенной квартире в корпусе. Квартирка поганенькая. Сам он — человек 54 лет, хохол, с хохлацким акцентом говорит; здешний старожил, учился в Задонском духовном училище. В 1882–86 г. учился в Петербурге в консерватории. Тогда печатался в юмористических журналах: «Осколки», «Стрекоза», «Будильник». Потом не печатался, хотя посылал статьи Айхенвальду, Зинаиде Гиппиус[521]. Пишет много, обо всем, что прочтет, — накопилось таких дневников 42 тетради. Года 4 назад овдовел. Шестеро детей, старший сын уже отдельно живет. Здесь я видел его 2<-х> гимназисток, 4-го и 8-го класса, да еще есть младшая девочка. Его адрес и имя; Василий Филиппович Матвеев, Кадетский корпус, Воронеж[522]. — Это письмо к тебе придет, должно быть, 4 февраля. Повторяю мой маршрут с этого времени: 4 февраля до 5 ч. вечера в Саратове; Коммерческий клуб, Храпковскому.
5 и 6<-го> в Пензе. Телеграфировать всегда удобнее в театр Константинову для меня, или Красичкову, Общество торгово-промышл<енных> служащих. Писать 4 ф<евраля> уже не стану, 7 февраля — Самара, Нина Андреевна Хардина, Дворянская, дом Поплавского. Писать туда стоит только 4-го февр<аля>, позже — телеграммы.
8 февраля я буду в дороге из Самары в Казань.
9 февраля — Казань. Музыкальный магазин «Восточная Лира», Воскресенская улица. Писать можно 5 и 6 февр<аля>, позже телеграммы. 10 и 11 февр<аля> — Нижний Новгород, Владимир Михайлович Владиславлев. Мартыновская 15. Писать можно 7, 8 и 9<-го> утром, после — телеграммы.
Целую. Твой Малим.
43
2 февр<аля 1914 г.> Тамбов.
Миленькая Малимочка.
Не получил от Тебя еще никаких известий. Телеграфируй почаще. — Вчера читал в Воронеже[523]. Людишек набралось очень много. Учащихся пустили, и потому было довольно много гимназисток. Слушали, как всегда, внимательно, но приходили многие очень поздно[524]. В антракте видел тамошнюю знаменитость, писательницу Валентину Иововну Дмитриеву[525]. Лекция была в общественном собрании, и это считался 10-й вечер литературного кружка. Они хотят устроить еще один вечер прений о моей лекции, и потому просят меня прислать им текст лекции. Потому я и телеграфировал Тебе, чтобы Ты заказала переписчице еще списка лекции, кроме тех двух, которые она пишет[526]. Первые 22 страницы я посылаю, а остальные, с 23-й, она еще писала. Когда кончит списывать с черновика первые 2 экземпляра, пусть пишет еще два. — Все думал о воронежском Матвееве: стоит ли его выписывать? В общих чертах я ему сказал, и что можем дать 50 р.[527] Он умный и много читающий; на днях он пришлет в Петербург мне статью по поводу московского фельетона Горнфельда; начинает словами: полнейшее непонимание и невежество[528]. Но у него бывают досадные неожиданности, — ему нравится арцыбашевская «Ревность»[529]. Когда его статья придет, прочти ее. — В Тамбове часов в 12, только что я успел встать, пришел ко мне один из местных устроителей, член Общества Тамбовской библиотеки князь Ишеев[530]; посидели с ним больше часу; он пригласил меня к себе обедать. — Письмо придет к Тебе не раньше 4-го февраля; значит, можешь телеграфировать 4, 5 и 6<-го> в Пензу, театр, Константинову; 7-го в Самару, Хардиной, Дворянская, дом Поплавского; 8 и 9<-го> — Казань, «Восточная Лира»; 10 и 11<-го> — Нижний Новгород, Владиславлеву, Мартыновская, 15. Письма дойдут 4-го — в Самару, 5, 6, 7 и 8<-го> — в Нижний Новгород; писать в Казань не стоит, буду там очень недолго. — Пиши и телеграфируй почаще. — Разумнику позвони, чтобы триолеты печатал по одному на странице. — Целую крепко.
Твой Малим.
Начало лекции посылаю бандеролью.
44
3 февр<аля 1914 г.> Саратов.
Миленькая Малимочка.
Вчера обедал я в Тамбове у кн. Ишеева. Было несколько еще адвокатов и дам. Оттуда прямо отправились в музыкальное училище, где была лекция. Народу было очень много, зал битком набит, слушали внимательно. Лекция сначала предполагалась в Нарышкинской читальне[531]; но как раз случилось, что в город приехала сама Нарышкина[532], и потребовала, чтобы в этом доме лекция не читалась, т<ак> ч<то> 1 февраля устроители получили уведомление от губернатора, что лекция не может состояться. Наскоро перенесли лекцию в музыкальное училище[533]. Были и другие неблагоприятные обстоятельства: в тот вечер был бал в женской гимназии, концерт в зале Дворянского собрания (сбор рублей 20) и еще разные развлечения, но все это не помешало ничуть, и устроители были в большой радости; продали все билеты[534]. — Городок маленький и довольно скучный. — После лекции еще немного посидели с устроителями в зале Европейской гостиницы, и я отправился на вокзал. — Утром приехал в Саратов. Город большой, приличный, вроде Ростова, но почище. Пока еще никого из здешних не видел. Походил по улицам, был на почте. Идет снег, мокро. Я все время ношу меховое пальто, только в Воронеже днем было тепло. — Посылаю Тебе Тамбовскую газету, первую половину, где на 2-й стр. в местной хронике напечатано «Осложнение с лекциею Сологуба»[535]. М<ожет> б<ыть>, скажешь об этом кому-нибудь из петербургских газетчиков, — интересно сообщить. Нарушение устава, на которое сослался директор народных училищ, состоит в том, что Общ<ество> народных чтений в Тамб<овской> губ<ернии> должно преследовать цели религиозно-нравственные. А устроители говорят, что в этой читальне устраивались даже цыганские концерты. — Получил от Тебя только одну телеграмму в Тамбове. Телеграфируй почаще. Пиши теперь в Нижний, Мартыновская, 15, Владимиру Михайловичу Владиславлеву, для меня. — Целую крепко.
Твой Малим.
45
4 февраля <1914 г.> Саратов.
Миленькая Малимочка,
Вчера днем, когда я обедал в гостинице, пришел ко мне здешний устроитель Храпковский. Он — член окружного суда по гражданскому отделению, а в Коммерческом собрании он старшина. Лекция была не публичная, а только для членов и гостей; члены бесплатно, а гости по 50 к. Так что объявлений на столбах не было. Этот же Храпковский вечером зашел ко мне, и мы с ним поехали в клуб. Там было столпотворение вавилонское, такая толпа, какой у них еще ни разу не было на их собраниях, — более 1000 человек[536]. Много молодежи, но много и почтенных особ. Слушали необычайно для такой толпы внимательно. Читать было не легко, — зал большой и трудный в акустическом отношении. Но всем было хорошо слышно. После лекции просили стихов. Прочитал «Счастливый путник»[537], «Не кончен путь далекий»[538] и Гимны родине[539]. После лекции посидели там же в клубе часа полтора, — было несколько адвокатов, Храпковский, и еще редактор «Саратовского Вестника»[540] и сотрудник этой газеты. — Просят меня прочесть в Саратове еще 2 лекции, — одну в пользу гимназии Штоквич (женская), другую в пользу бедных учеников торговой школы. Я определенного ответа пока не дал, просил написать мне в Петербург к 13 февр<аля>. А вообще-то надо бы приготовить лекции две. Миленькая Малимочка, очень мило будет, если Ты к моему возвращению приготовишь мне кое-какие выписочки к темам:
1. Цена жизни и самоубийство (из меня).
2. Дульцинея Некрасова (из Некрасова. Он стоит на полке рядом с печкой).
3. О женщине, развитие того, что я говорил в Москве сотруднику «Моск<овской> газеты», из меня и других. Эта тема в провинции интересует; в Тамбове, напр<имер>, за обедом был разговор об этом в связи с бывшею там недавно лекциею Абрамовича против женщин[541] и арцыбаш<евской> «Ревностью»[542]. — Пиши теперь в Нижний Новгород, Владимиру Михайловичу Владиславлеву, Мартыновская, 15. — Целую крепко. Веселись в Петербурге. Сходи на Мейерхольдовского Пинеро, — кажется, занятно[543].
Твой Малим.
46
5 февраля <1914 г.> Пенза.
Миленькая Малимочка,
Вчера два раза в Саратове заходил на почту, ничего не нашел. Был в Радищевском музее[544]. Картины очень неинтересны; только и есть, что четыре небольшие Борисова-Мусатова. Много копий, и весьма посредственных. Лучше там фарфоровые вещицы Императ<орского> фарфорового завода; старые вещи, — кошельки, бумажники, шитые бисером; китайские кое-какие вещи; стол письменный и кресло Тургенева. — Потом зашел к Храпковскому, как раз в то время, когда он тоже ходил ко мне; но на подъезде его встретил, и посидели у него немного. Коммерческое собрание устраивает четверги, приглашает для этого лекторов из Москвы и Петербурга, иногда местных. Я читал не в четверг, а в понедельник, в виде исключения[545]. Передо мною в четверг был вечер о футуризме[546]. Четыре местных молодых шалопая выпустили глупый альманах под футуристов, назвали себя психо-футуристами. Публика и газеты местные приняли это всерьез; в газетах было много статей, публика альманах жадно раскупала. На вечере в Коммерческом клубе эти господа открыли, что они пошутили, чтобы доказать, что футуризм — нелепость[547]. Теперь саратовцы очень сердятся на то, что их одурачили. — Вечером, перед самым отъездом на вокзал, получил Твою телеграммку. — Ехал отлично. Поезд беспересадочный, и хотя без плацкарты, но я поместился в маленьком отделении, ехал один, и спал отлично. Сейчас только приехал в Пензу, и прежде всякого другого дела пишу тебе. — Пиши в Нижний Новгород, Мартыновская, 15, Владимиру Михайловичу Владиславлеву, для меня. — Телеграфируй чаще.
Целую крепко.
Твой Малим.
47
6 февраля < 1914 г. > Пенза.
Миленькая Малимочка,
Вчера получил Твое письмо. Антикваров в Пензе не слышно, как и в Саратове их не было. — Вчера днем был в театре на репетиции. У них были уже две репетиции до меня. Что можно было, поправил, но в общем не так плохо, как можно было ждать для провинции[548]. Лилит играет Эльяшевич, которая в прошлом году была в Троицком театре миниатюр. Она из Смольного института, кончила двумя годами позже Тхоржевской[549]. Катя — Россова, тоже молодая актриса. Сухов плох, хамоват, Михаил напоминает александринского Михаила, только пошершавее. — Лекцию читал в том же театре. Помещается человек до 700. Передние ряды пустовали, но все же было довольно много публики[550]. — Пенза — город сероватый. Ничего интересного в нем нет. — Купи последние номера «Огонька» и «Солнца России». В «Огоньке» есть мои стишки «Жизни, которой не надо»[551], а в «Солнце России» — рассказ и портрет[552]. — Если будешь писать скоро, то еще можно успеть в Нижний Новгород, но вернее теперь посылать телеграммы. — Позвони Разумнику, скажи, что я нигде не получал корректур[553]. — Телеграмму Твою вчера вечером получил, спасибо. Телеграфируй почаще. — Если будет время, пошли кого-нибудь подписаться на «Ниву» с доставкой. — Пока больше ничего интересного нет. Крепко целую. Будь здорова, веселись.
Твой Малим.
48