Стихотворения

Стихотворения

1[21]

МОЛИТВА ПОКАЯНИЯ

                  Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче.

Открой мне двери покаяния,

Создатель и Спаситель мой!

Душа моя к святому зданию

Возносится в храм светлый Твой.

Мольбу Ты слышишь о прощении,

Спаситель и Создатель мой.

Ты милостив, — святым забвением

Все язвы грешные покрой.

Наставь меня на путь спасения,

Невеста неневестная!

Прости мой грех, мое падение,

Пречистая, пречестная.

В грехах прожив все годы лучшие,

Грехами душу осквернив,

В слезах стою, овца заблудшая,

К Твоим ногам главу склонив.

И все грехи мои позорные

      Я вижу пред собой,

И низко голова покорная

      Лежит перед Тобой.

Внимай мольбе, Господь немстительный,

Меня жестоко не казня:

Твоею благостью спасительной

Покрой, о Господи, меня.

3 мая 1878

2

РУСАЛКА

Луна скользит меж легких туч,

И дремлет серебристый луч

   Над спящею землею.

Русалке любо выплывать

И тихо косами играть

   Над темною рекою.

В воде любуяся собой,

Поет русалка под луной.

   Несутся грустно звуки

   Томления и муки.

Поет русалка, смотрит в даль,

Кого-то ждет, кого-то жаль,

   О ком-то все тоскует,

   Кого-то зачарует.

9 мая 1878

3

Убежать бы в леса, отдохнуть

В их широких и вольных чертогах.

Где вливался б в усталую грудь

Вольный воздух, прозрачен и легок!

Не за то не люблю здешний шум,

Что не дружен он с миром мечтаний.

Не развеять ему тихих дум,

Светлых снов и святых упований.

Но, чем радостней город шумит,

Тем сжимается сердце печальней,

Тем пугливее ум мой бежит

За мечтою волшебной и дальней,

И чем ярче блестит предо мной

В дикой мгле образ вечной свободы,

Тем страшней для души молодой

Моря жизни суровые воды.

3 июня 1878

4

Желанье страстное — сорвать

На мне лежащую печать,

Печаль и страстное томленье,

Удел безрадостный — молчать,

Надежда — тяжкого мученья

Принять святую благодать.

Боязнь жестокого мученья,

Тоски холодная игра,

К чему-то смутное влеченье, —

Вот чем наполнен день с утра.

24 июня 1878

5

ЯР-ХМЕЛЬ

Земля покрыта мглой холодной,

Обвита снежной пеленой,

Бездушной, мертвенной, бесплодной.

В лесу не воет волк голодный,

И не бежит своей тропой.

И леса нет, одна пустыня,

Ветров безгласная рабыня.

По ней блуждает ветер злой,

И мрачно-тихих гор твердыня

Его не сдержит пред собой.

По всей поверхности унылой

Везде и всюду мрак унылый,

Повсюду холод гробовой,

И спят глубоко в недрах силы,

И странный царствует покой.

Но Солнцебог прогнал туманы,

Оковы холода разбил,

И вихри, бури, ураганы

Лучами солнца он сразил,

И зиму взором победил.

Яр-Хмель дохнул, — весна настала,

Природа вышла из оков,

Вода разбила свой покров,

И хлынула и побежала,

И залила снега лугов.

Земля покрылася цветами,

И воздух жизнью задышал,

И над зелеными лугами,

И над долами, над горами

Природы голос прозвучал.

Лес вырос днем, и золотые

Лучи в нем весело прошли.

За днями ночи хмелевые.

Тихи, загадочно-немые

И нежно-страстные текли.

Земля пылает страстью тихой,

Любовью чистой и святой,

И страстный царствует покой,

Забавой не нарушен дикой,

Храним живою тишиной.

В кустах горячее дыханье.

Поет так сладко соловей.

Здесь нет тоски и ожиданья,

Везде и шепот, и лобзанья,

И блеск неведомых очей.

Они так скоро пролетели,

Часы тех сладостных ночей,

В лесу уж листья пожелтели,

И птицы вольные не пели,

И становилось холодней.

Яр-Хмель уж землю покидает,

И опечалилась она,

И слезы светлые роняет,

И Бога тихо упрекает,

Пред ним недвижна и бледна.

Не плачь, сказал ей бог могучий, —

Возьми подарок от меня,

Из всех даров природы лучший,

И помни бога, дар храня.

К тебе, подруге темноокой,

Вернусь; лаская и любя,

Весною посещу тебя. —

И он припал к груди высокой,

Ее руками он обвил,

И улетел он в путь далекий;

Но пробежал огонь глубоко,

И грудь земную наводнил.

И с той поры огонь сокрытый

Всех обитателей живит,

И, мощным гением открытый,

Природу он животворит,

Глаза поэта отверзает,

И силу в грудь его вливает.

27 июня 1878

6

На лестнице не видно никого,

Бутылку с водкой в рот я опрокинул.

Нельзя сломать сургуч, да ничего,

Лизнул я пробку, но ее не вынул.

Попала только капля на язык,

Но эта капля сладкой мне казалась.

Я водки не пил, к ней я не привык,

Но так была приятна эта шалость.

А Дмитриев из рюмки водку пил,

Он офицер, и очень любит водку.

Вчера, как и всегда, он скромен был,

А все ж луженую имеет глотку.

2 июля 1879

7

Обширен русский Пантеон,

Богов чужих вмещает он,

А наш святой, великий Бог

Давно покинул свой чертог.

28 сентября 1879

8

Застенчив я, и потому смешон.

Моей неловкости мне часто стыдно.

Когда ж в задор бываю вовлечен,

То говорю и дерзко, и обидно.

Я б никому понравиться не мог,

Кто знает, что застенчивость — причина?

Молчу, молчу, но слов прорвется ток,

И будто бы раскрылася причина.

Когда бы я спокойным быть умел,

Я говорил бы кротко и учтиво,

И правду в комплименты б завертел,

И улыбался б вежливо и льстиво.

Но не могу, волнует все меня,

И долго я в себе таю обиду.

Иной подумает: «Вот размазня!»

Когда, сконфуженный, я тихо выйду.

Всем кажется, — я, как тростник, дрожу,

И никуда я в жизни не гожуся,

Но я порой внезапно надержу,

Или с мальчишками вдруг подеруся.

Тогда бранят меня, стыдят, секут,

Как будто бы со мной нельзя иначе,

Как будто бы березовый лишь прут

Мне нужен так, как кнут упрямой кляче.

9 ноября 1879

9

МУЗА

Муза — не дева, не резвый ребенок,

Муза — не женщина, стройно-развитая.

Муза — не ангел, не гений небесный,

Муза — не тайна, от века сокрытая.

Честь и невинность давно потерявши,

Все же ты манишь, богиня прелестного,

Но я бегу тебя в страхе и ужасе,

И удаляюсь от ложа бесчестного.

Эти позорны объятия музы,

Гениям праздности вечно открытые,

И порождает конфектные куклы

Лоно твое, широко плодовитое.

Но, гражданин и служитель народа,

Я убегаю от храма напрасного,

И поклоняюсь труду вековому,

Музе невинной труда и прекрасного.

14 марта 1880

10[22]

НА ШИПКЕ ВСЕ СПОКОЙНО

                      Три картины Верещагина

Гром орудий на Балканах

После битвы призатих.

Оба лагеря спокойно

Выжидают битв иных.

Снег сверкает на вершинах,

И в долинах он лежит,

И при месяце огнями

Разноцветными блестит.

Месяц в небе птицей мчится,

То укроется меж туч,

То в разрыв их быстро бросит

Зеленеющий свой луч.

Тесной стаей, вперегонку

Пробегают облака,

Будто гонит их куда-то

Невидимая рука.

Тихо, слышен каждый шорох,

Кручи белые молчат.

На часах стоит, и дремлет,

И качается солдат.

Воет ветер над горами,

Гонит в небе облака,

Пелена снегов клубится,

Словно быстрая река.

Потемнел Балкан лесистый,

Встрепенулся ото сна,

Мрачно смотрит, как за тучи

Робко прячется луна.

Точно духи в пляске мчатся, —

Вихри стонут и вопят,

И стоит в снегу по пояс

Замерзающий солдат.

Вьюга злится, вьюга плачет,

Кучи снега намело,

Все проходы, все тропинки

Этим снегом занесло.

Ничего вдали не видно,

Ночь бурливая темна,

И не светит из-за тучи

Оробевшая луна.

Над волнистыми снегами

Видны шапки да башлык,

Да торчит из снега острый

И блестящий сталью штык.

14 марта 1880

11

ЦЕРКОВЬ

Без колебанья, без сомненья

Я в детстве шел к вечерней в храм.

Какие дивные мгновенья

Переживалися мной там!

В углах — таинственные тени,

В окно глядит немая ночь.

Невольно клонятся колени,

Не в силах слезы превозмочь.

В душе светло, тепло, отрадно,

Как в свежем венчике цветка.

Святым словам внимаю жадно,

И негодую на дьячка.

Приду домой, — горит лампада,

В душе такая благодать.

Ни чаю, кажется, не надо,

Ни есть не хочется, ни спать.

Всю ночь в слезах и умиленный

Проволновался б, промечтал,

И всё б стоял перед иконой,

Всё б эти ризы целовал.

Теперь не то: былые думы,

Былая вера и любовь

Не согревают ум угрюмый

И не волнуют в сердце кровь.

Все обаяние молений Уже рассеяно; иной

Прекрасный и блестящий гений

Теперь встает передо мной.

Уж храма Божьего бегу я,

Лишь поневоле иногда

С досадной думою вхожу я,

И чуть не плачу от стыда.

29 июня 1880

12

Ах, зачем ты не затих,

Не умолкнул навсегда,

Мой небрежный, звонкий стих?

Горечь темного стыда,

Капли одиноких слез,

Всю печаль, что я принес

В жизнь печальную мою,

Всю тебе передаю.

Но в тебе отрады нет.

Ни среди гнетущих бед,

Ни среди тоски немой,

Неприветен отзыв твой

На призывную печаль.

Мучит твой унылый стон.

Никому не будет жаль,

Что навек замолкнет он.

8 июля 1880

13[23]

Мне в Институте живется

Скучно, тоскливо и трудно:

То вдруг Смирнов придерется,

Пилит ехидно и нудно;

То математик писклявый,

Латышев, скуку умножит,

Лапкой умывшися правой,

Хитрый вопросец предложит;

То нас Гуревич замает

Длинно-сплетенным рассказом,

Быстро по классу шагает,

Пар поддает своим фразам.

Иль повязав полотенце

(После попойки) чалмою,

С ликом святого младенца

Мучит своей болтовнею.

Щиплет свои бакенбарды,

Трет покрасневшие веки,

Мямлит он, что лангобарды

Переправлялись чрез реки.

Естьеше глупый Наумов.

Место ж такому невежде!

Не заучив, не подумав.

Врет он и врет, как и прежде.

Есть и Гербач чистописный,

Ухов с гимнастикой пыльной,

Рыбчинский есть закулисный,

Галлер есть брюхообильный.

Выше директор над нами,

Богу единому равный,

Красными славный речами,

Строгий, но добрый и славный.

Но Сент-Илера просили

Мама и бабушка вместе…

Что за последствия были,

Я рассказал в другом месте.

Здесь же скажу, что в печальной

Жизни здесь есть и такое

Время хорошее: в спальной

Лечь наконец на покое.

29 сентября 1880

14

…Прекрасен был его закат,

Его последние мгновенья…

Угас он тихо, как олень,

Пронизан пулей, умирает,

Как на горах, слабея, день

В вечерних красках догорает,

И закрывается гора

Мохнатой шапкою тумана.

Наутро просветлеет рано,

Настанет дивная пора.

Туман, под солнцем исчезая.

Сползет и скроется, — опять

Все оживет. Но молодая

Уже не будет жизнь сиять,

И будет сломанная сила

Холодным, вечным сном могилы,

Покоясь тихо, почивать.

13 ноября 1880

15[24]

ГЕОК-ТЕПЕ

От полей бесплодных,

От сохи и бороны,

От детей голодных,

От больной жены

Он оторван. В край далекий

Он отослан не один,

Но, душою одинокий

Средь неведомых равнин,

Все семью он вспоминает,

О родимой стороне

И о плачущей жене

Все он тужит и вздыхает.

Чужедальняя страна

Летом зною отдана, —

Жгучий, знойный воздух юга.

Ширь безжизненных степей;

А зимой бушует вьюга

Вдоль и поперек по ней.

Долго шли они по степи.

Вот оазис, крепость, вновь

Свищут пули, льется кровь.

Пала крепость Геок-Тепе.

Пал и он с своей тоской,

Окровавленный и бледный,

Не увидевшись с женой,

Ни с избушкой бедной,

Ни с родною стороной.

Только в час кончины

Память привела

Бедные картины

Бедного села.

Клеть давно пустая,

Дом едва стоит,

И жена больная

В гроб уже глядит, —

Грудь слаба и впала,

Ноги чуть бредут.

Грусть ли доконала,

Изморил ли труд, —

Все равно, уж скоро

Кости отдохнут,

Дети без призора

По миру пойдут.

15 января — 28 июля 1881

16[25]

ПОДРАЖАНИЕ ПРОРОКУ АМОСУ

Ни я пророк, ни сын пророка,

Но Бог воззвал меня от стад,

Чтоб я, один во мгле порока

Увенчан правдою и свят,

Перед безбожной Иудеей

Провозгласил его закон,

На трудный подвиг укреплен

Сладчайшим ангелом, Идеей.

Она явилась предо мной,

Когда в долине Галаада

В лохмотьях нищенских, босой,

Наемник бедный, пас я стадо.

Сказала мне: — Не покидай,

Меня, небесную Идею, —

И я последовал за нею,

И обошел из края в край

Мою родную Иудею.

Томясь тоской, я шел вперед

С моим громящим, вещим словом,

И в поучении суровом

Клеймил левитов и народ.

6–8 февраля 1881

17

На берегу ручья в лесу

Сидит красавица босая,

В волнах роскошную красу

Лица и груди отражая

И ножки стройные купая.

За ней под деревом в тени

Лежат чулки, стоят сапожки:

Она их сбросила, — они

Теснили маленькие ножки.

Под солнцем было душно ей,

На лбу стояли капли пота.

Она ушла под тень ветвей,

И налегла на очи ей

Лесная тихая дремота.

Волна прозрачная манит.

Стряхнув очарованье лени,

Она в воде ручья бродит.

Волна сверкает и шумит,

И лижет голые колени.

6 апреля 1881

18

В первой дикости свободной

На охоту человек

Шел в пустыне первородной,

И боялся шумных рек.

Проносились дни и годы,

И придумал он топор,

И в реках нашел он броды,

И проходы между гор.

А потом везде дороги

Понемногу проложил,

Неуклюжие пироги

Скоро на реку спустил,

И в моря на них пускался,

В океан посмел он плыть,

Только каждый путь свивался

В очень узенькую нить.

Шел в звериные берлоги

И вблизи, и вдалеке.

По дорогам носят ноги,

Носят руки по реке.

А потом сумел он лошадь

Укротить и приручить,

А теперь машина может

Далеко его носить.

Победил он всю природу,

Силы все он оковал,

Но один пустяк, свободу,

Он навеки потерял.

10 сентября 1881

19

Парный воздух, гам и мгла.

В шайки звонко брызжут краны.

Всюду голые тела,

И огни сквозь пар багряны.

Что же мне от наготы!

Коль пришел, так надо мыться.

Руки делом заняты,

А глазам чем насладиться?

Вот сюда бы голых баб,

Чтобы все их обнимали,

И старик бы не был слаб

И забыл бы все печали,

Чтоб нагая и нагой

Телом к телу прижимались,

Под веселою игрой

Чтоб скамейки сотрясались.

Но все очень тускло тут,

Все полно всегдашней скуки,

И безрадостные трут

По телам мочалкой руки.

1 февраля 1882

20

В чаще леса леший бродит,

Принимает страшный вид,

То в трущобы он заводит,

То в кустарниках кружит.

В омутах русалки плещут,

Ночью пляшут над водой,

И глаза их жутко блещут

Над опасной глубиной.

Домовой таится в бане

Или в доме на печи.

Он дохнёт, — и, весь в тумане,

Задрожит огонь свечи.

В поле, жаркою порою

Подымаясь от земли,

Над протоптанной тропою

Пляшет вихорь, весь в пыли

Нашу скорбную природу

Осветила раз одна

Дева светлая, — свободу

Обещала нам она.

Стали мы смелей, и видим:

Скрылась нечисть, кто куда.

В поле, в лес, на речку выйдем, —

Воздух чист, чиста вода.

Но пропала наша фея,

Иль, быть может, умерла,

И вкруг нас, еще мрачнее,

Злая нечисть залегла.

12 июля 1882

21

Он был один. Горели свечи,

Лежали книги на столе.

С ним кто-то вел немые речи,

Порой он видел на стекле

За глухо-спущенною шторой

Как будто чей-то яркий взор,

Неуловимо-беглый, скорый,

Как в темном небе метеор.

Порой горячее дыханье

Он над собою ощущал,

И непонятное желанье

В больной душе переживал.

Его мечты неслись нестройно,

Отрывки мыслей были в нем,

А голос тот звучал спокойно

Каким-то гордым торжеством.

19 сентября 1882

22

Поскорее добрести бы

До ближайшего леска!

Под ногами глины глыбы,

Слой горячего песка.

С неба солнце светит ярко,

Так что все кружит в глазах.

Груди душно, телу жарко,

Как свинец в босых ногах.

Вот добрел, и повалился.

Мягкий мох, лесная тень.

Словно камень отвалился, —

Так в лесу отрадна тень.

3 июля 1883

23

Старый муж давно наскучил,

Подвернулся кстати я,

И ее недолго мучил,

И купчиха уж моя.

Для чего тебе, лабазник,

Эта милая жена?

Мне же с нею — светлый праздник:

И красива, и умна.

Только жаль, таиться надо.

Пробираюсь в сад, как вор,

И под яблонями сада

Сладок краткий разговор,

Сладки нежные объятья,

Поцелуи горячи,

Беспорядок в женском платье

Скрыла темнота в ночи.

Шум ли старый муж почует,

Не успею ль убежать,

Он подумает: ворует

Кто-то яблоки опять.

Выйдет сам, — метнусь к забору,

А она — обходом в дом.

Коль меня поймает, — вору

Будет мука поделом.

А ее, так скажет: — Кто-то

Мне почудился в саду.

Погнала меня забота,

Дай-ка сад наш обойду.

— Слышишь, вор уж убегает:

Не схвати, поймала б я! —

Муж похвалит, приласкает:

— Ай, хозяюшка моя!

30 августа 1883

24

Из отуманенного сада

Вливается в окно прохлада.

Поутру ветки шелестят,

Щебечут птицы там на ветках,

И семь приятелей сидят,

Поссорившися, в двух беседках.

А мне в какую же идти?

Где чушь мне пьяную плести?

Пора домой. Уроки скоро

Начнутся. Уж проснулась мать,

И с нею, знаю, будет ссора,

И будет долго упрекать.

Бреду, держуся ближе к тыну,

От водки и прохлады стыну, —

И точно, мать уже в дверях,

Суровая, меня встречает;

Еще молчанье на губах,

Но уж и взором упрекает.

30 сентября 1883

25

Хорошо в широком поле

Посбирать цветки-цветы

И на летней вольной воле

Поиграть в свои мечты,

Да не плохо и зимою

У окошка посидеть,

Как вечернею зарею

Снег чуть станет розоветь.

Все равно мечта, покорна,

Унесет в далекий край,

Где сверкающие зерна

Сколько хочешь собирай.

20 января 1884

26[26]

Город вовсе небольшой

Над Холовою-рекой.

Где ни стань, увидишь поле

И окрестные леса,

А расширился б ты боле.

Не видал бы чудеса.

Не видал бы диких леших

На лесных зыбучих плешах,

Не видал бы домовых

И коварных водяных.

И тебя бы замостили

Камнем сплошь и плитняком.

На базар бы не ходили

В старых платьях босиком

Чинодралов мелких жены,

Чтоб дешевле покупать:

Мы ведь, вишь, не наряжены,

Из чего нам передать?

И мещане не срывали б

Ветки гибкие с берез,

И в садах своих не драли б

Голых жен пучками лоз.

Дочерей насильно замуж

Не сдавали б, как теперь.

Да расширься ты, а там уж

Все изменится, поверь.

23 апреля 1884

27

К первоначальной чистоте

И к первобытной простоте

  Я возвратиться рад.

Я вышел из дому босой,

И по дороге полевой

  Иду я наугад.

Прошел поля, вошел в лесок,

Бреду задумчив, одинок,

  Стихи слагаю я,

И ноги голые мои

С улыбкой погружу в струи

  Веселого ручья.

31 июля 1884

28

На песке, пыли и глине

Оставляя легкий след,

Проходил я по долине,

По-домашнему одет,

Не стыдясь людей нимало.

Засучив штаны и бос.

Лишь фуражка прикрывала

Пряди спутанных волос.

Солнце жгло мои колени,

И горячим стал песок.

От усталости и лени

В тихий я вошел лесок.

Лег я на землю спокойно,

Подо мной теплели мхи,

Было так в душе спокойно,

И слагалися стихи.

А когда я возвращался

Ясным вечером домой,

Я невольно улыбался,

Кой-где след увидев мой.

Зимний след мне вспоминался, —

Я нередко вечерком

Через двор проворно мчался

По морозу босиком,

А порой и вовсе голый.

В баню быстро я вбегал,

И внезапно жар веселый

Мне все тело обнимал.

Виден был порою утром,

Коль не выпал ночью снег,

Хрупким скован перламутром,

Ясный след, где был мой бег.

22 июля 1885

29[27]

Господь мои страданья слышит.

И видит кровь мою Господь.

Его святая благость дышит

На истязуемую плоть.

На теле капли крови рдеют,

И влажен пол от слез моих.

Но надо мною крылья реют

Его посланников святых.

И как ни страшны эти звуки

Несущих пламя боли лоз,

Покорно я приемлю муки,

Как принимал их Ты, Христос.

Смиренно претерпев удары,

Я целованьем строгих рук

Благодарю за лютость кары,

За справедливость острых мук.

14 сентября 1885

30[28]

Упадешь ты в лужу или в грязь,

Или свалишься ты на сухое, —

Соберется вкруг толпа, смеясь.

Но веселье людям здесь какое?

И зачем упавший на пути

Держится, как виноватый?

Средство есть насмешки отвести.

Дам совет я, не гонясь за платой.

Ты в глаза им прямо погляди, —

Просто все, что в жизни ни случится, —

И своей дорогою иди;

Тотчас смех в толпе угомонится.

Я недавно это испытал.

К имениннику меня позвали.

Я средь грязной улицы упал.

Два мальчишки на мостках стояли.

Устремленный к ним мой взгляд простой

Сделал то, что слышим в небылицах:

Ни одной насмешки озорной,

И улыбки нет на детских лицах.

10 декабря 1886

31

Люблю мою родную землю,

Люблю я жизнь, и потому

Страданье всякое приемлю,

Покорен всякому ярму.

Страданье иногда полезно

Для тела, как и для души,

И, кто признал закон железный,

Тому и розги хороши.

Стыда и боли злая вьюга

Ведет насилием к добру,

И потому ее, как друга,

Без отговорок я беру.

Но все же мы упрямо спорим,

Как с диким и жестоким злом,

С напрасным, безнадежным горем,

С ужасным, мстительным врагом.

Перед Бедою, ведьмой черной,

Что сторожит у всех дверей,

Склоняться в страхе так позорно,

Невыносимо для людей.

Мы ведьму мерзкую прогоним

Усилием ума и рук.

Но не сглупим мы, и не тронем

Семью стыда и кратких мук.

21 декабря 1886

32

Когда царицы скромно косы

Плели, как жены пастухов,

И почасту ходили босы

По стогнам тихих городов.

Ремнями тесными сандалий

Не жали голые стопы,

И не затягивали талий

На удивление толпы,

В те дни цветущая Эллада

Рождала то, чем живы мы,

В чем наша верная отрада

От вековечной нашей тьмы.

Воскреснет в сердце человека

Давно погибшая мечта,

И дети будущего века

Поймут, что значит красота.

25 марта 1887

33

В окно моей темницы

На склоне злого дня

Ликующие птицы

Наведали меня.

Но мгла моей темницы

Вспугнула скоро их.

Ликующие птицы

В просторах голубых.

8 мая 1887

34

Сплетают тени на песочке, —

И в тенях много красоты, —

Акаций узкие листочки

И кленов крупные листы.

А где смешались тени эти

С тенями плотными кустов,

Там на песке трепещут сети

Из мелких золотых кружков.

В саду, подальше, — там березки,

Такие светлые стоят.

От веток их порой полоски

По телу моему скользят.

Когда нарвут зеленых веток

От белоствольных тех берез,

Иной уж цвет тогда у сеток,

На тело брошенных от лоз.

Сперва они на белом поле

Ложатся, узки и красны,

А после, с возрастаньем боли,

Смотря по степени вины,

Они синеют, багровеют,

На поле красном так близки,

И вот уж капли крови рдеют,

Сливаясь скоро в ручейки…

Но всё ж березы, липы, клены,

Акаций запыленных ряд,

И даже галки и вороны

И глаз, и ухо веселят.

14 июня 1887

35

Любопытные соседки

У себя в саду стоят,

И на окна той беседки,

Где секут меня, глядят.

Я заметил их местечко

У ольхового ствола

В час, как мама от крылечка

Наказать меня вела,

И один из мальчуганов,

Что пришли меня стегать,

Молвил: — Барышни, Степанов,

Захотели много знать.

Я крепился и старайся

Не орать и не реветь,

Только все же разорался, —

Больно так, что не стерпеть.

После порки в сад я вышел,

Раскрасневшися, как мак,

И насмешки их услышал:

— Разрумянили вас как!

— Эти яркие румяна

Где, скажите, продают? —

И хохочут мальчуганы,

И Лежонов кажет прут.

— Вам урок мальчишки дали?

Вот какие смельчаки! —

И, смеяся, убежали, —

Все мои ученики.

— Ну, и громко ж вы кричите,

Ой-ой-ой да ай-ай-ай!

Мы утешим вас, хотите?

Приходите к нам пить чай.

— Вас березовой лапшою

Угостила ваша мать,

Мы вас будем пастилою,

Сладким чаем угощать.

— Есть варенье из малины,

И сироп такой густой,

Все забудете кручины,

Не стесняйтесь, что босой.

Отказаться не умею,

К перелазу я иду,

От стыда и боли рдею,

Очутившись в их саду.

Самовар уже в столовой,

И варенье тут как тут.

— Поздравляем с баней новой!

— Ну и часто вас секут!

Три сестры за самоваром

Наострили язычки.

— Поздравляем с легким паром!

— Молодцы ученики!

Посмеялись, но немного, —

Мы дружны уж с давних пор, —

И сказала Вера строго:

— Розги дома не в укор!

Вы простите, мы без злости.

Малость надо постыдить,

А теперь пришли к нам в гости.

Будем мирно говорить.

14 июля 1887

36

Осенью скучной

Дождь однозвучный

В окна стучит,

Думы мрачит.

Там на поляне

В белом тумане

Никнет трава.

Еле жива.

Лист увядает,

С веток спадает.

Голых ветвей

Ропот слышней.

Грустные взгляды,

Нет вам отрады.

Близь или даль,

Всюду печаль.

Все же не стану

Злому туману

Плачущий раб.

Так ли я слаб?

В трудной работе,

В скучной заботе

Я с золотой

Дружен мечтой.

15 октября 1887

37[29]

Душа и тело нам даны,

А третье — дух; его не знаем.

К нему стремленья направляем

Из нашей темной глубины.

Признали два лица за нами, —

То скажут «вы», то скажут «ты».

Разъединенные черты

Не слиты этими словами.

Когда мне мать или сестра

«Ты» говорят, слышна здесь ласка;

Но «ты» Сосулькино — указка

Для тыканья; она остра.

Все имена для нас игрушка,

И как меня ты ни покличь,

Иль уважительно на «ич»,

Или презрительно на «юшка»,

Ведь все не то! Я — Божий Дар,

Но это имя слишком ярко,

Я звался б Дашка или Дарка,

А то так с «ичем» Божидар.

О, если бы мы в духе жили!

Какой бы славой заалел

Наш удивительный удел,

И как друг друга мы б любили!

Но Дух от нас еще далек.

Не душу даже, видим тело.

Любовь нам сердце не согрела,

И каждый каждому жесток.

Стремлюся к Духу я всечасно.

Живу ли в Духе, как мне знать!

Ужели буду возжигать

Я светочи мои напрасно?

Враг Духу — тело. Я смирял

Его жестокостью страданий,

И от телесных наказаний

Его ни разу не спасал.

И говорит мне мой Хранитель,

Что верен мой суровый путь.

О, если бы хоть раз взглянуть

На лучезарную Обитель!

28 октября 1887

38

Избороздил я все окрестности

Летом, осенью, весной,

Исходил все эти местности

Вдоль и поперек босой.

Я парнями-забияками

Был издразнен в деревнях,

Я облаян был собаками,

Но не знал, что значит страх.

Раз под вечер темной рощею

Проходя неспешно, я

Повстречался с бабой тощею,

Смелость сникнула моя.

Мне в лицо старуха глянула.

— Где корона, царь босой? —

Прошептала мне, и канула

В сумрак осени сырой.

20 января 1888

39

Слова весьма разнообразны.

Окраска разная у них.

Воспоминанья с ними связны

Побыток тех или иных.

И есть два облика у слова:

Один к тому, кто говорит,

И очень часто для другого

Совсем не так оно звучит.

Жестокие слова угрозы

Сказавшему, как ал венец.

Другому ж — черные обозы

Речей тяжелых, как свинец.

11 июня 1888

40

Из-под летней светлой блузы

С полотняным пояском

До колен штаны кургузы,

Да фуражка козырьком.

Вот и весь наряд мой скромный

И в дороге, и в лесу.

Что найду в тени укромной,

Все в корзинке унесу.

17 июня 1888

41

ПОЛУДЕТСКИЕ ГРЕЗЫ

Не можешь ты понять, что сталось вдруг со мной,

И смотришь на меня, качая головой.

Ты прав, — уж я не та, совсем не та, что прежде.

Мой звонкий смех теперь, как прежде, не звучит.

И равнодушна я к прическе и к одежде.

Как мне веселой быть! Тоска меня томит.

Так мысли спутаны, и так мечты неясны!

Хочу их разобрать, — усилья все напрасны.

Мечты меня влекут в неведомую даль,

И трудно мне сказать, о чем моя печаль.

То — думы странные и чудные мечтанья.

Сопротивляться им нет воли и желанья.

В ком кружатся они, наверное, едва ль

Захочет убежать от их очарованья!

Я думаю о том, что правды в мире нет, —

А правда для людей нужна, как нужен свет.

Я думаю о том, что без нее нет счастья,

И мы несчастны все. Не знаем мы о том,

И счастья ищем ложным и кривым путем.

Безумцы жалкие, достойные участья,

Встречаются меж нами. Мало нужно им,

Чтобы они довольны были и собою,

И светом, и людьми, и жалкою судьбою,

Им, бессердечным, свет не кажется дурным.

Их души так черствы! На братние страданья

Они глядят, холодные, без содроганья;

В пустые груди их не льются ядом злым

Ни слезы детские, ни старика стенанья.

Я знаю: прежде мир был хуже и глупей,

И люди были злы, жилося им трудней:

Разврат, коварство, месть, убийство, злоба, казни, —

Рассказы прежних дней и слушать тяжело.

Царило меж людьми бессмысленное зло,

Таилась правда, и порок не знал боязни.

Но эти дни прошли. Страдания отцов

Не вовсе без следа над миром пролетели.

Что день, то новый шаг! К заветной цели

Судьба нас двигает. Но этот путь суров,

И как еще велик безмерно он пред нами!

Как мало пройдено! И кровью и слезами

Еще заплатим мы в течение веков

За счастье правнуков, манящее веками!

Я думаю опять: настанет светлый день,

Его не омрачит завистливая тень,

И солнца яркий луч рассеет все туманы,

На правде заблестит блистательный венец,

Свободен станет мир, и счастлив наконец!

И племена, забыв измены и обманы,

Взаимную любовь в сердцах своих зажгут.

Чистейшие мечты отживших поколений, —

Услада их среди безвыходных мучений, —

Как пышный летний цвет, роскошно оживут.

За этот жданный миг все муки жизни темной.

Все тягости борьбы и доли подъяремной

С тупым отчаяньем толпы людей снесут,

И лучшие из них — с покорностию скромной.

Вспомянут внуки нас в те радостные дни, —

И тихою тоской проникнутся они.

Когда же развернет историк беспристрастный

В творениях своих картины наших зол,

Он будет сам не рад той правде, что нашел:

Насилия позор, и правды вопль напрасный,

И мрак невежества, и цепи, и бичи.

На совести людской бесчисленные раны,

Хищенья, клеветы, безбожные обманы,

Пророки распяты, и правят палачи.

Как юность пылкая, исполнена волненья,

Оплачет наши дни, дни скорби и томленья!

И старость скажет ей: — Утешься и молчи, —

Они покоятся блаженным сном забвенья.

4 июля 1888

42

В прекрасный храм моих надежд,

Влекомый юными мечтами,

Я мнил не в красоте одежд

Войти, но голыми ногами,

Чтобы дыханьем суеты

Не осквернить чертог прекрасный,

Обитель светлой красоты,

Богини чистой и всевластной,

Но ей себя поработить,

И на холодные ступени

Пред алтарем ее склонить

Смиренно голые колени.

Когда ж, завидев дивный храм,

Я сел на придорожном камне,

И обувь, сняв, оставил там, —

Дорога стала вдруг трудна мне.

Друзья смеялись надо мной,

Враги мои жестоки стали, —

Они, связав меня, лозой

Меня безжалостно хлестали.

И каждый плеск ветвей нагих,

Терзая тело, словно эхом,

Сопровождался бранью злых

И общим ядовитым смехом.

И каждый шаг я покупал

Ценою крови и страданий,

И жгучий стыд меня терзал,

И страх грядущих истязаний.

И малодушно отступил,

Мои обул, краснея, ноги,

И грезы пылкие смирил,

И стал искать иной дороги.

9 декабря 1888

43

И так я долго сердце мучил

Тоской напрасной о себе;

Мне самому мой стон наскучил,

И покорился я судьбе.

Здесь ум и сердце праздно дремлют,

На труд не движется рука,

И утомленный дух объемлет

Невыносимая тоска.

16 марта 1889

44

Вокруг меня немая мгла,

Во мне — несносное страданье.

Жизнь не щадила, — унесла

Все молодые упованья,

И перед мрачной силой зла

Померкли светлые мечтанья,

И стала жизнь мне не мила.

А жизнь была мне так мила,

Пока ее не скрыла мгла

Невыносимого страданья, —

Сплетались светлые мечтанья,

И вызывал я силы зла

На грозный бой, — но унесла

Судьба святые упованья.

Где вы, былые упованья!

Беда при вас, и та мила,

И не страшит немая мгла.

Но если буря унесла

Надежды те, — победы зла

Рождают тяжкие страданья,

И гонят светлые мечтанья.

И думаешь: одне мечтанья —

Все те былые упованья,

И станет юность не мила!

О, это — горшее страданье, —

В себе самом источник зла

Искать, как будто жизни мгла

И гордость даже унесла.

Да, жизнь у многих унесла

Надменной юности мечтанья

И золотые упованья.

И все покорны силе зла,

И всех их участь не мила,

Горька, как тяжкое страданье.

Когда бы жгучие страданья,

О смерть, ты с нами унесла,

Воскресли б прежние мечтанья,

И ты бы стала нам мила.

Но долговечны силы зла, —

Живое семя упованья

Глушит полуночная мгла.

17 марта 1889

45

Горька мне жизнь, как питие с отравой,

Но горечь бытия покорно пью;

Мольбой униженной или хулой лукавой

Не обнесу я жизнь мою.

Пустынными, тернистыми путями

Иду, и мгла окрест,

Но не омыт бессильными слезами

Мне плечи режущий, суровый крест.

Один бы шаг, надменный, своевольный,

Угасла б жизнь, — всему конец!

Так, бранными трудами недовольный,

Спешит к врагу трепещущий беглец.

Но я, как воин, преданный знаменам:

Он не покинет ратный стан,

И бьется до конца, и малодушным стоном

Не выдает мучения от ран.

31 марта 1889

46

Румяный, бойкий ученик,

Веселый, но благочестивый,

Любитель интересных книг,

Вошел с улыбкою стыдливой;

Страстной недели тихий звон

Тогда носился над землею.

Старательный земной поклон

Он положил передо мною,

И ноги целовал, к стопам

Моим нагим лицом склонившись.

— Иду я к исповеди в храм.

Нельзя идти не примирившись. —

Он мне смиренно говорил, —

Вы, ради Бога, мне простите. —

Все то, чем я вас огорчил,

И злом меня не помяните. —

— Господь простит, ты мной прощен,

Одним покорны мы законам. —

И на земной его поклон

Ответил я земным поклоном.

Он предо мной стоял босой,

Оставив обувь на пороге.

Пред ним склонившись головой,

Ему поцеловал я ноги.

15 апреля 1889

47

Печать божественного Духа

Я не напрасно получил, —

Внимательную чуткость слуха,

И напряженность мощных сил.

И наблюдательное око,

Которое, орла быстрей,

В сердца и помыслы людей

Глядит пытливо и глубоко.

Я призван многое свершить,

Пройти дорогой чрезвычайной,

Духовный мир обогатить

Трудом и мыслью неслучайной,

И овладеть великой тайной.

Но я лукаво пренебрег

Судьбы великими дарами,

И фимиам постыдный жег

Перед чужими алтарями.

Забыл я заповедь Того,

Кто зажигает зори наши,

И пил забвение всего

Из знойно-ядовитой чаши.

Так Богом избранный народ

Забыл сияние Синая,

Вдали от Иорданских вод

В пустыне сорок лет стеная.

Обетованная земля!

Войду ли я в твои пределы?

Или, как кормчий оробелый

Волнуемого корабля,

Погибну, плача и моля?

4 мая 1889

48

Не ходи ко мне, тоска!

Я ль горел да горемыка?

Хоть и очень ты дика,

Я с тобой расправлюсь лихо.

Как поймаю, разложу

На короткую скамейку

Да покрепче привяжу

К ней тебя, мою злодейку,

Сдернув траур риз твоих,

Отдеру на обе корки, —

Розгой будем мерить стих,

Рифмы — свист жестокой порки.

2 августа 1889

49

Прости, — ты — ангел, светлый, чистый,

А я — безумно-дерзкий гном.

Блеснула ты луной сребристой

На небе темно-голубом, —

И я пленен твоей улыбкой,

Блаженно-нежной, но она

Судьбы жестокою ошибкой

В мою нору занесена.

Внезапно так и так отрадно

Красой твоею поражен,

Молил твоей любви я жадно,

Мечтой безумной распален.

Но милое твое смущенье,

Румянец быстрый нежных щек,

В очах пытливое сомненье,

В устах подавленный упрек

Мне показали, как жестоко

Я обманулся, темный гном,

Когда завистливое око

Блуждало в небе голубом,

Когда надменною мечтою

Я в небо дальнее летел

И безмятежною луною,

Безумец, овладеть хотел!

6 августа 1889

50

Не боюсь ни бедности, ни горя,

И живу, с судьбой печальной споря.

Неужель с ней спорить до могилы?

Все ль на глупый спор растрачу силы?

Вот, согнуть дугою меня хочет.

Да напрасно старая хлопочет, —

Есть такая сила, что пред нею

Поневоле склонишь низко шею.

Но едва ли сыщется где сила,

Чтобы век давила, не сломила.

Надоест мне гнуться, выпрямляться.

Так сумею разом я сломаться.

11 августа 1889

51

Глаза горят, лицо пылает,

Но все же мальчик приучен

К повиновенью, и снимает

С себя одежды, плача, он.

Мне на квартиру Скоморошко

Поставил сына. Петька мил,

Но мне посечь его немножко

Пришлось, — он двойку получил.

8 сентября 1889

52

В час молитвы полуночной

Пред иконою святой

Встал Хранитель беспорочный,

Ангел Божий предо мной.

Купиной неопалимой

Озарялся трепет крыл.

Взор его невыразимый

И суров, и нежен был.

Тихо речь его звучала,

Как Эдемский вздох чиста,

И улыбкой колебала

Возвещавшие уста.

С укоризной вместе ласку

В сердце мне он проливал,

И в руке большую связку

Пламеневших лоз держал.

26 сентября 1889

53

Смерть и сон, сестра и брат,

Очень схожи меж собой.

Брату всякий в свете рад,

Все дрожат перед сестрой.

Но порой, наоборот,

Брата гонит человек,

А иной сестру зовет:

— Поскорей кончай мой век! —

Все, что делал здесь злодей,

Брат напомнит в тишине

Очень тягостных ночей.

Стонет злой: — Как тяжко мне! —

А сестра несет покой

Тем, кто жизнью истомлен,

И могильной тишиной

От тоски бедняк спасен.

27 ноября 1889

54

Если знаешь за собою

Грех большой иль небольшой,

Ставь его перед душою,

В глубине души не крой.

Пусть томится от смущенья

Посрамленная душа,

И суровость искупленья

Пьет из полного ковша.

Пусть и тело пострадает

В аскетических трудах,

Пусть лоза его стегает,

Сея боль, и стыд, и страх.

После этого святого

Покаянного труда

Над душой, спокойной снова,

Всходит ясная звезда.

8 декабря 1889

55

Отрок слабый и недужный,

К музе громко я воззвал,

И венец ее жемчужный

Я в тумане увидал.

Слышу сладкий голос музы:

— Лишь терпение и труд

С возмущенной мысли узы

Лжи и немощи сорвут. —

Но покорен темной лени,

Я везде искал одну

Мимолетных вдохновений

Белопенную волну.

Я в тоске нарядной много

Даром тратил пылких сил, —

И суровый рок мой строго

Арфу звонкую разбил.

Мрак сгустился надо мною,

Но во мгле моих невзгод

Кто-то девственной мечтою

Все манил меня вперед.

И воззвал я к музе снова:

— Подниму я тяжкий труд,

Дай мне огненное слово, —

Мысли блещут и бегут. —

Говорит мне муза: — Труден

Путь любимца чистых муз.

Верь, мечтатель, безрассуден

С ними, гордыми, союз:

— Повеленья их суровы,

И закон их воли строг.

Не лавровый, нет, терновый

Подарю тебе венок.

— С песней, облитой слезами,

Загражденные пути

Неистомными ногами

Должен ты один пройти.

— Нет друзей тебе в народе.

Верен сладостной мечте,

Пой о свете, о свободе,

О любви, о красоте. —

Так мне муза тихо пела,

Вдохновенно глядя в даль,

И в глазах ее горела

Неизбывная печаль.

27 декабря 1889

56

Невыносимо тяжкое воспоминанье

На утомленный ум безжалостно легло,

Терзает сердце мне, как коршун злой, страданье.

В груди подавлено звенящее рыданье,

От дум, как обручем, оковано чело.

1889

57

Мигом оставлен полок,

Дверь отворил я, — как в пламя.

Наледеневший порог

Вдруг потеплел под ногами.

Ты ли, Снегурка, меня

Сжала так сильно в объятья?

Что ты смеешься, дразня?

Ты, как и я же, без платья.

— Я-то привычна, а ты?

Дедко стучит по воротам! —

В круге ночной темноты

Мчусь я не бегом, а лётом.

А у дверей постою:

— Ну, поцелуй на прощанье! —

Медленно стыну, и пью

Нежной Снегурки лобзанье.

Вот я и дома, в тепле,

Вьюга за окнами хнычет,

А самовар на столе

Тихую песню мурлычет.

Я лишь в одной простыне,

Теплой, забавно суровой.

Чай лучше нектара мне.

Так мне уютно в столовой.

Только Снегурки мне жаль.

Так и растает весною?

Иль в ледовитую даль

Птичкой порхнет полевою?

9 января 1890

58

Бедный дом мой не украшен,

Домострой мой очень строг,

Но, когда огонь погашен,

Мне мерещится чертог.

В нем на мраморных колоннах

Поднялся высоко свод,

Где из многих лампионов

Свет торжественно течет.

Дам и рыцарей улыбки,

Лица детские пажей,

И литавры, трубы, скрипки

Все звончей и веселей.

Я король на новосельи

Открываю светлый бал,

Чтобы каждый гость в весельи

Все печали забывал.

13 июня 1890

59

Вблизи колодца мне мальчишка

В деревне встретился горлан.

Он — озорник? или воришка?

Иль просто бойкий мальчуган?

Лицом он писаный красавец,

Орет он бранные слова.

Да кто ж он? будущий мерзавец?

Иль удалая голова?

Большой, босой, расстегнут ворот.

Проходит девушка с ведром:

— Опять ты, Степка, нынче порот! —

Хохочет он: — Мне нипочем!

— Всех богачей на дым развеять!

Мне не мешай озоровать!

На …е-то не репу сеять,

А ты молчи, …а мать! —

Звериные сверкали зубы,

Улыбка поперек лица.

Но, хоть слова крепки и грубы,

Он все ж похож на мертвеца, —

Так механичен хохот звонкий,

И так свободно брань летит

Из уст румяного ребенка,

Забывшего, что значит стыд.

Тускнеет вся вокруг природа.

Где эта брань и эта грязь,

И как бы светлая свобода

В болоте тусклом родилась?

Ты силы копишь или тупишь,

Россия? где твой талисман.

Что ты продашь и что ты купишь

На торжище великих стран?

Грабеж, убийства и пожары.

Тюрьма, петля, топор и нож,

Вот что, Россия, на базары

Всемирные ты понесешь!

13 июля 1890

60

Под пальмами играли в кости

Два негра, черные, как ночь,

И проифавший лютой злости

Не догадался превозмочь.

Ножи сверкают в лютом зное,

С бойцов свирепых льется пот.

Судьба одна в игре и в бое,

Уж не везет, так не везет.

Зарезан дважды-побежденный,

А победитель, кровью пьян,

К ручью приникнул, утомленный,

Изнемогающий от ран.

Взглянул в последний раз он тупо

На раскаленный небосклон.

Шакалы ночью на два трупа

Сбежалися со всех сторон.

1 февраля 1891

61

Зверь-человек купается от века

В напрасно-пролитой крови!

Но разве нет на свете человека.

Достойного любви?

И разве осужден я вечно

Скитаться с холодом в душе,

И жизнь свой яд бесчеловечно

В своем заржавленном ковше

Нести мне будет бесконечно!

Как жадно я искал

В толпе завистливой и злобной,

В душе тая свой идеал,

Души, ему хоть в чем-нибудь подобной!

Увы! Кого я ни встречал, —

Старик ли, дева ль с пылким взором,

Муж, полный зрелой красоты, —

Неотразимым приговором

Житейской пошлости черты

На них читалися так ясно,

Что и сомнение напрасно.

11 июня 1891

62

Избрать из двух грозящих зол

Одно, где менее мученья?

Не даст внезапный произвол

Минуты даже для сравненья.

И затруднительно решить,

Что легче, розги иль крапива.

Ведь проще было бы сравнить,

Что слаще, вишня или слива!

Крапивой высекут, — так жжет.

Как будто вырвался из пекла,

А если розги мать берет, —

Ах, лучше бы крапивой секла!

Но опыт мальчику твердит,

Что все же розги выбрать надо:

Укус крапивы ядовит,

И в розгах нет такого яда.

Крапивы зуд невыносим.

Укусы долги и жестоки,

А после розог только дым

Стыда раскрашивает щеки.

11 июня 1891

63

Вдоль реки заснувшей прохожу лугами

По траве росистой голыми ногами,

И гляжу на звездный недоступный строй,

И мечта забавит легкою игрой.

От лучей палящих ноги загорели,

А во тьме посмотришь, кажется, что белы,

Да и все иное, чем бывает днем, —

Дальняя избушка кажется холмом,

Мглистая дорога кажется рекою,

А туман в лошине — снежной пеленою.

Спать давно пора бы, а домой идти, —

Словно позабыты к дому все пути.

Точно чародейка шарф из мигов вяжет,

А когда окончит, никогда не скажет,

И следишь мельканье чародейных спиц,

Вещее сверканье полевых зарниц,

И не видишь молний, и не слышишь грома,

Но душе зарница каждая знакома,

И с паденьем каждой пасть в траву готов.

Позабыться в беге неразгадных снов,

Прикоснуться к тайне, к волшебству и к чуду,

Посмотреть, каким же я в Эдеме буду.

17 июля 1891

64

Старик улыбчивый, ты медлишь на пороге,

И смотришь на толпу играющих детей.

Хоть ноги голые марает грязь дороги,

Забавны милые беспечностью своей.

Но думы у меня безрадостны и строги,

Когда гляжу на них, они в душе моей,

Как зарево больших и медленных огней.

Обнявших светлые, надменные чертоги.

Давно определен, бессмысленно суров,

Начертан наш удел, о дети бедняков!

И пусть в иной душе, из милых глаз мерцая,

Зародыш гения дает свои ростки,

Бессмысленная жизнь, и косная, и злая,

Покровом тягостным сомнет его цветки.

4 августа 1891

65

Влечется злая жизнь! Ни счастья, ни свободы!

Ленивей тяжких змей ползут немые дни,

Летят, как ураган, стремительные годы,

И гаснет радость грез, как бледные огни.

Заставлены пути, заграждены исходы.

Не трать остатка сил, неправды не кляни.

Пускай твою ладью неведомые воды

Несут лесным ручьем в таинственной тени.

Лежи на дне ладьи, следи ветвей мельканье,

И слушай сонных струй ленивое роптанье,

И жди, спокойно жди. Бездействие не стыд.

Когда для битвы нет оружия и силы.

Усталого раба ничто не устрашит, —

Ни холод жизни злой, ни холод злой могилы.

7 августа 1891

66

За мрак изображений

Меня ты не брани, —

Такой мой скорбный гений,

Такие наши дни!

Суровых песнопений

Моих ты не кляни, —

То в мглистости томлений

Горяшие огни!

Гореть как можно жарче.

Светить как можно ярче,

Страданий не тая,

За черною горою

Встать красною зарею, —

Вот заповедь моя.

29 сентября 1891

67

Жди удивительного чуда

Иль предсказания оттуда,

Где у людей едва-едва

Работать стала голова.

1889–1892

Вытегра

68

В поле девушка ходила

И случайно придавила

  Голою стопой

  Цветик полевой.

Он головкой лиловатой

  Никнет до земли.

Вдруг к былинке полусмятой

Чьи-то кудри прилегли.

Смотрит девушка, вздыхая,

  На больной цветок,

Осторожно выпрямляя

  Тонкий стебелек.

Говорит она тихонько:

— Что мне сделать, милый мой?

Взбрызнуть венчик твой легонько

  Свежею водой?

Иль от солнца в тень лесную

Мне тебя пересадить? —

Шепчет он: — Сам оживу я, —

Не мешай мне жить! —

19 марта 1892

69

Прохожу я тропы и дороги,

Не обувши стремительных ног.

Пробегают свободные ноги

По просторам свободных дорог.

Вот мои сапоги-скороходы,

Те же в прошлый и нынешний год.

Их окрасили солнце и воды,

Они годны на всякий поход.

26 июня 1892

70

Пламеннее солнца сердце человека,

И душа обширней, чем небесный свод,

И живет от века до иного века,

Что в душе созреет в урожайный год.

Как луна печальна, как вода текуча

В свете переменном зыбкая мечта.

Пусть ее закроет непогодой туча, —

Сквозь века нетленна, светит красота.

10 июля 1892

71

Много вижу следов на песке прибережных дорог.

Вот оттиснулись гвозди огромных мужицких сапог;

Вот следы от девичьих ботинок, и узких, и тесных,

Сжавших парочку ножек, хоть белых, но вряд ли

                                                                    прелестных;

Здесь ряды мелких ямок песок прибережный сберег, —

Это — оттиски пальцев разутых ребяческих ног;

Вот еще свежий след вижу я, — поперек всей дороги

Точный слепок оставили голые девичьи ноги.

Хороши эти слепки, и кажется мне, что прошла

Здесь русалка нагая и вниз по реке уплыла.

1 апреля 1893

72

Иду я и заглядываю

В окошечки домов,

И радостно загадываю:

Любовь из-за цветов

Кого пронзит из дев иль вдов?

Вот Троично-березовая

Раздвинется стена,

И глянет нежно-розовая

Из светлого окна.

Ты девушка иль весна?

6 апреля 1893

73

Не улыбайся, день прекрасный.

Мне в запыленное окно,

Меня печалит свет твой ясный.

В моей душе темно, темно.

Куешь ты стрелы золотые,

Надменно-горькие лучи.

О солнце! ливни огневые

В мое окошко не мечи.

Простился я с надеждой прежней,

Не жду спасенья от небес,

И цели жизни безнадежней

Умом осмеянных чудес.

7 апреля 1893

74

Ты улыбаешься, день ясный,

И на просторы, и в окно.

Меня печалит свет бесстрастный.

Всем проливаемый равно.

Куешь ты стрелы золотые,

Надменно-горькие лучи.

О, солнце! ливни огневые

В мое окошко не мечи.

Не тешусь я надеждой сладкой.

Я знаю, — вещий, ты воскрес,

Чтоб вечной, яркою загадкой

Сиять в обилии чудес.

7 апреля 1893

75

Противоречия во всем:

Мы любим то, что нам приятно,

Но сердцу скучно, если в нем

Все слишком мило и опрятно.

Всегда нас тянет преступить

Ограды правил и закона.

В стихах мы даже согрешить

Хотим попранием канона.

А в жизни мир и тишину

Для отдыха мы только ищем,

Но отдохнем, и в ширину,

И в глубину, и в вышину

Летим, и падаем, и рыщем.

Мы любим столкновенье воль,

И бури всякие нам милы,

И даже стыд, и даже боль —

Лишь испытанья нашей силы.

9 июля 1893

76

Обнажились гладкие каменья,

Тихой струйкой вьется мой ручей.

В нем блестят разбрызганные звенья

Ярких, жарких солнечных лучей.

В воду загорелыми стопами

Я вхожу, почуять холодок

И потом с ручейными мечтами

На горячий выбрести песок.

31 июля 1893

77

В переулке одиноко

Я иду. Прохожих нет.

Зажигается далеко

За туманом тихий свет.

Скучно все вокруг и темно,

Все как будто бы в бреду,

И в душе тоскливо, томно.

Я, понурившись, иду.

Утром ветер с моря веял,

Небо в тучи обложил.

Дождик лужицы насеял,

Сонный воздух освежил.

Что мне лужицы ночные!

Обходить их не хочу,

И порою в них босые

Ноги тихо омочу.

С каждым их холодным всплеском,

С каждым вздохом темных вод

Дальний свет призывным блеском,

Разгорался, зовет.

Но зачем? Вот я уж дома.

А куда же мне идти?

Неотвязная истома

Все запутала пути.

13 сентября 1893

78

             Волны моря

             Гулко стонут.

             Полны горя,

             Челны тонут.

Челн, непогодой сколоченный.

Парус, наставленный горем.

Вьюгой страданья измоченный, —

Мы ли со смертью заспорим?

             Гулко волны

             Стонут в море.

             Тонут челны,

             Полны горя.

10 октября 1893

79

Друг моей печали.

Муза слез и страха,

Из небесной дали,

Из земного праха

Мы с тобой свивали

Яркие виденья,

Знойные картины:

Горе преступленья,

Боль немой кручины,

Сладость примиренья,

Бешенство проклятий,

Радость вдохновенья,

Юный пыл объятий,

Зелье сладострастья.

Стыл огонь с годами.

Вьюгою ненастья,

Бурными ветрами

Песни разносились

В мраке безответном.

Лучше б не родились

В мире неприветном

Наши песни, муза:

Нет с удачей в мире,

Милый друг, союза

Нашей скорбной лире.

1 декабря 1893

80

Не наряд тебя красит, о нет!

Не ботинки, не модный корсет.

Что корсет? Безобразный обман!

Без него восхитителен стан.

А в ботинке видна ли нога?

Хороша ты, когда ты боса,

И сияет, когда ты нага,

Молодая, живая краса.

Надевай же свой пышный наряд

Для толпы, для чужих и друзей,

Ну, а я, — я, любимая, рад

Непокрытой красою твоей

Любоваться, когда мы одни,

Когда накрепко дверь заперта.

Пусть вино зашипит, загорятся огни,

Засверкает твоя нагота,

И на ложе возлегши с тобой,

Под горячей моею рукой

Я почувствую трепет и зной,

И надменно могу сознавать,

Что я нежить могу и ласкать,

И любовью моей утомить,

И помучить тебя, и побить.

3 декабря 1893

81

    Мы лежали на мшистой постели,

    Задыхаясь от зноя любви.

Билось сердце в груди у тебя, как дитя в колыбели.

Чад любви, яд любви разливался в крови.

    Мы лежали на мшистой постели,

    Задыхаясь от зноя любви.

    Упоительный чад разливался

    В наших юных и знойных телах,

Распустилась коса, и твой пояс давно развязался,

Разорвалась рубашка на белых плечах.

    Упоительный чад разливался

    В наших юных и знойных телах.

4 декабря 1893

82