5

5

Насколько мне известно, до сих пор никто еще не создал приемлемой схемы для анализа ритма прозы, но тем не менее необходимо сказать несколько слов в отношении ритма «Лолиты». Даже писатели менее одаренные, чем Набоков, знают, что иногда, скажем, эпитет имеет нужное значение и звучание, но при этом никак не подходит ритмически, поскольку в силу некоторых не поддающихся анализу причин ритмическая последовательность ударений, возникающая при использовании такого эпитета, просто-напросто не звучит так, как надо, и тогда автору приходится подбирать другой эпитет, который бы точно встал на место, как последний недостающий элемент головоломки. Этот принцип распространяется не только на отдельные слова, но и на целые фразы, предложения и абзацы. Если взглянуть на примечательно короткий список прозаиков, которых признавал Набоков, мы обнаружим в нем такие имена, как Шатобриан, Гоголь, Белый, Джойс и Пруст, — каждый из этих авторов писал прозу, которая всеми признается ритмической. Андрей Белый даже экспериментировал с метрической прозой — некоторые его приемы Набоков в порядке эксперимента частично воспроизвел в своем русском романе «Дар». Кроме того, Белый в книге, которую Набоков высоко оценил в своем эссе о Гоголе, предпринял попытку проанализировать ритм гоголевской прозы. Первичными приемами, которые обычно используются для создания ритмических эффектов, являются различные риторические фигуры повтора — анафора, эпифора, эпизевкс и т. п. За счет этих риторических фигур создаются основные виды параллелизма. Чаще всего в «Лолите» применяется синатризм{128} (так называемая "фигура нагромождения"). Например:

безумно, неуклюже, бесстыдно, мучительно

горячо, радостно, дико, напряженно, с надеждой, без всякой надежды

дергаясь, дрожа, ухмыляясь

дышащими, карабкающимися, спотыкающимися, смеющимися

егозили, плюхались, ездили на задочках

отвратный, неописуемый, невыносимый

прекрасную, доверчивую, мечтательную, огромную

со многими ужимками, шлепая и шаркая

суетливо, деловито, лукаво

такую славную, наивную, нежную, совершенно безмозглую

толкал, тер, щипал, тыкал

В последнем из примеров Гумберт пародирует самого себя, а также, возможно, некоторых пылких романтиков, злоупотреблявших этой риторической фигурой.

Редко можно встретить достаточно большой прозаический отрывок, который был бы выдержан в каком-либо одном метрическом размере — ямбе, дактиле и т. д. Однако практически в любом образце прозы можно найти отдельные части предложений или целые предложения, написанные в определенном размере. До сих пор не решенной остается задача выработки метода, который позволил бы проанализировать каждую строку произведения и собрать статистические данные, подтверждающие, что проза писателя Н. более ритмична, чем проза писателя Г. Так что в нашем распоряжении имеются только субъективные впечатления и возможность процитировать несколько примеров, чтобы подкрепить свое мнение. Именно это я и собираюсь сделать.

Мне кажется, что иногда можно безошибочно выявить сознательное стремление автора применить стихотворный размер. Возьмем, к примеру, реплику Шарлотты, обращенную к Гумберту:

Это была моя Ло… А вот мои лилии.

Метричность этого предложения подчеркивается аллитерацией звуков ударных слогов: Это… вот / Ло… лилии. Красивое предложение, одно из тех, что литературные эпикурейцы с удовольствием будут повторять и смаковать. Еще примеры? Пожалуйста. Гумберт так описывает игру Лолиты в теннис:

[ее натренировали…] просеменить к сетке на проворных, ярких, в белой обуви ножках. [с. 285]

Гласные в этих словах (от безударных «о» и «е» к ударным «е» и "о") образуют своего рода совершенную последовательность. Ритмичный перескок с «т» к «п» и «б» — с нёба к губам — звучит отголоском начальных строк романа и вторит топотку Лолиты по корту.

В предложениях, которые привлекли мое внимание с точки зрения ритма, размеры, как правило, довольно сложны:

…коридорный клозет хлынул каскадом и стукнула дверь.

Мой план был чудом первобытного искусства…

…и внезапно чаша моих чувств наполнилась до краев…

…на той части пляжа, где было всего больше народу{129}.

И теперь раскрывается суть моей притчи об идеальном убийстве.

Я воочию увидел маклера судьбы.

…в фиктивной, нечестной, но отменно удачной приморской комбинации…

…но усыпаны ядовитыми, звездистыми или студенистыми тварями, и обдуваемы ураганным ветром.

Изображая интерес,

я так близко придвинул к ней голову,

что ее волосы коснулись моего виска

и голая ее рука мимоходом задела мою щеку,

когда она запястьем отерла губы.

…сквозь пыль и цветень, сама как летящий цветок, среди прекрасной равнины, видимой с Воклюзских холмов.

Лирическое начало «Лолиты» — одно из самых ритмических мест в романе. В одном телевизионном интервью Набоков читает эти начальные строки сначала по-английски, потом по-русски. Контраст между двумя версиями поражает — отчасти в результате изменения ритма, отчасти из-за того, что чеканная четкость английского языка пропадает на шероховатости русских шипящих.[61] Кроме того, данное интервью примечательно еще и потому, что мы видим, как преображается Набоков и изменяется его манера держаться, когда он начинает читать книгу. В продолжение почти всего интервью он кажется тихим, слегка чудаковатым, мягким пожилым человеком, который, как сам же первый указывает, не умеет хорошо говорить. Он часто колеблется или начинает говорить банальности и вообще явно чувствует себя не в своей тарелке{130}. Но стоит ему взять в руки «Лолиту», как его облик моментально преображается. «Лолита» придает ему уверенность, и его голос звучит с необычайной силой, когда он начинает читать первые строки:

Лолита,

свет моей жизни,

огонь моих чресел.

Грех мой, душа моя.

Ло-ли-та:

кончик языка

совершает путь в три шажка по небу,

чтобы на третьем толкнуться о зубы.

Она была Ло, просто Ло по утрам,

ростом в пять футов (без двух вершков

и в одном носке).

Она была Лола в длинных штанах

Она была Долли в школе.

Она была Долорес в пунктире бланков

Но в моих объятиях она всегда была: Лолита.

Этот пассаж блестяще выстроен фонетически ("е" и «и» в сочетании с «т» и "ш"), равно как синтаксически и ритмически. Здесь Набоков достигает необычайно выразительного эффекта, точно описывая движение языка при произнесении имени героини (именно с русским зубным «т», а не с английским альвеолярным "t"), вводя при этом аллюзии на "Аннабель Ли" и одновременно погружая нас в экстатический мир, творимый безумным сознанием его повествователя-идолопоклонника.