10
10
Дорогая Зинаида Николаевна,
давно в Париже и давно собираюсь Вам писать, но все откладываю. Во-первых, никаких событий здесь не произошло и отчета дать не в чем, во-вторых — причины и дела личные. Я мало кого вижу и мало что слышу. Появление Ходасевича в «Посл<едних> Н<овостях»> — Вы сами уже видели[65]. Говорят, что Струве расстается с «Возрождением»[66]. Вот все. Как Вы живете? Я собираюсь опять на юг недели на две, — если устрою полный отпуск из «Звена». Мне хотелось бы Вас особенно «комплиментировать» за «Мальчиков и девочек», хотя я читал их с тысячью возражений в голове[67]. Из Вас и из Талина, который мне не нравится[68], я извлек очередную «Беседу» — довольно нескладную, потому что тема такая, что все ускользает из рук[69]. Кроме того, от меня требуют настойчиво «актуальности» и «литературы», т. е. «вот вышла новая книга Пильняка». Я лично связан с поколением «мальчиков», я отлично помню вечер, описанный Талиным, когда Есенин пел частушки, и у Рюрика Ивнева, на Симеоновской[70]; а В.Ч-й — на которого Талин ссылается — Чернявский, редкий идиот и во всем неудачник, потому-то от всего теперь и отрекающийся[71]. Это он сказал про Реймский собор, — <слово густо замазано> я Вам потом рассказывал. Мне кажется, что если Вы, не столько Ант. Крайний, сколько З.Гиппиус, заключаете союз с Талиным по нападению на декадентство со всеми его последствиями и окружением, то как только достигнете общей победы, Ваш союзник на Вас же и обратится. Видите, я слегка под влиянием Св<ятополка>-Мирского[72]. Талин одобряет «религиозное оправдание демократии» и Антона Крайнего, а поэта и «З.Гиппиус» он пока как будто не видит. Так приблизительно Венгеров «истолковал» Ибсена, восхищаясь им: смысл Ибсена — Нора, «светлый тип». А Гедда Габлер — ломака, не стоит обращать внимания[73]. Впрочем, все это отвлеченно, и мне самому не совсем ясно. Мне стыдно Вам надоедать стихами, но я хочу написать восемь строчек, довольно старых, сочиненных в размышлении на темы «мальч<иков> и девочек»:
Без отдыха дни и недели,
Недели и дни без труда…
На синее небо глядели.
Влюблялись. И то не всегда.
И только… Но брезжил над нами
Какой-то божественный свет,
Какое-то легкое пламя,
Которому имени нет…[74]
Это в оправдание чувства «мы — соль земли». 1/1000 доля тут была истиной.
Я в глубоком смущении с «Мессией»[75]. Написать «с налету», кое-как — кое-что, я не хочу. Эстетически и формально, о языке или типах, — было бы слишком глупо. А другого я еще не понимаю (м<ожет> б<ыть>, потому, что мало знаю все эти египетские дела?) Не думайте, что я прошу «шпаргалку». Но пока, до новых «Совр<еменных> Зап<исок>», я писать подожду, п<отому> что не хочу писать ощупью[76].
Простите за длинное и бестолковое письмо. Целую Ваши руки и прошу передать поклон Дмитрию Сергеевичу и Владимиру Ананьевичу.
Ваш Г. Адамович
207, Boulevard Raspail
chez Madame Frouin[77]
Paris XIV
30 сентября <1926>