Анатолий Занин ЭТА ЧУДАЧКА ЗЫРЯНОВА Рассказ

Анатолий Занин

ЭТА ЧУДАЧКА ЗЫРЯНОВА

Рассказ

1

Зырянова приходит в конторку всегда с каким-нибудь фокусом. То пропоет с порога новую частушку, то начнет сыпать цеховые новости — не остановишь. Распахнется дверь, покажется синий берет на тугих кольцах каштановых волос, белое с румяными щеками лицо — жди, значит, очередного выверта. Даже инженер по труду Ольга Петровна, молчаливая, с вечно усталым лицом, завидев Зырянову, оживляется, откладывает бумаги.

У окна сидит экономист цеха Зоя Бегунова, задумчивая девушка с чуть раскосыми насмешливыми глазами на смуглом лице. Она убирала за уши пряди черных волос и поглядывала на конструктора Киреева. Побасенки Зыряновой Зоя слушала вполуха.

— Не веришь, Зоенька? Убей меня бог, сущая правда! И знаешь, этот парень тебе бы подошел…

Зоя засмеялась и оглянулась на Киреева.

— Но приметил меня, — продолжала Зырянова. — Правда, он был чуточку выпимши, да солнышко закатилось — не разглядел толком. Приглашает в кино. Ну, я и пошла… И верно ведь оказалось. Сидим это, смотрим итальянскую картину. Мафия, стрельба среди бела дня, красивую девушку усыпляют и замуровывают в колонну из бетона… Так вот, смотрю я, переживаю, а он мне руку жмет. Я засмеялась. «Ошибся маленько, — говорю. — Старовата для тебя». — «А от меня девушка ушла», — говорит он. «Ах ты, рыбонька, — я ему, — не кручинься. Еще найдешь себе хорошую дивчину. Ты только поищи хорошенько». Довела до дома, обождала, пока мать в квартиру впустила. Тут кино и конец…

Киреев усмехнулся:

— Если я правильно понял, вы утешили еще одного несчастного, товарищ Зырянова.

— Вон чего… «Товарищ Зырянова»…

Киреев с вжиканьем провел несколько линий кохиноровским карандашом, склонился над доской.

Он считался толковым конструктором, был председателем цехового БРИЗа, а еще… еще собирал старые патефонные пластинки. За пластинку с «Нищей» Вадима Козина не пожалеет никаких денег, а за «Андрюшу» Клавдии Шульженко готов отдать «Песняров».

Дома у него вся комната опутана проводами, динамики различных размеров и конструкций расставлены по углам и подвешены к потолку.

Надевая радионаушники, Киреев забирался в постель и включал электрофон. Он собирался в круиз вокруг Европы и усиленно изучал французский по новейшей методе — во сне.

— Платоша… Ты нарисовал блок, на какой я тебе давеча предложение принесла? — спросила Зырянова.

— Если по каждому вашему предложению чертежи разрабатывать, так мне сутками из цеха не вылезать, — ответил Киреев.

Он снял очки и принялся медленно их протирать.

— Ну, будет собрание, Платоша, пропечатаю тебя, — покачала головой Зырянова. — Скажу, не хочет какой-то паршивый блок нарисовать…

— Хватит! — оборвал ее Киреев. — Нарисую вам этот блок.

Он сорвал с доски незаконченный чертеж и прикрепил чистый лист. Быстрыми и ловкими движениями стал наносить циркулем легкие окружности.

Зырянова, восхищаясь им как конструктором, с интересом следила за его работой, промолвила:

— Зря, Платошенька, злишься… И все потому, что один маешься. Чем вот Зоенька плохая? И хозяюшка, и характер… одним словом, золотце. Правда, Ольгушка?

— Это конечно, — поддержала ее Ольга Петровна.

Киреев взглянул на Зырянову с недоумением.

И та сразу:

— Все, все, все. Не буду, не буду. Только ты, Платоша, подумай…

— Что это вы говорите? — смутилась теперь Зоя, и ее личико заострилось, сделалось неподкупно серьезным.

Зырянова обняла Зою за плечи.

— Эти твои прически ни к чему, Зоенька. Он их не замечает, чуешь? Хочешь, поспособствую? Через две недели наш будет…

— Как можно, Вален-тина Ива-нов-на? — вспыхнула Зоя.

— Можно, рыбонька, коли любишь, — ответила Зырянова и ушла.

Киреев продолжал вжикать кохиноровским карандашом и в конце концов не выдержал, сказал:

— Ваша подопечная, Ольга Петровна, совсем… того!

— Нелегкая у нее жизнь сложилась, Платон Александрович.

— Все равно… зачем вечно чудить?.. Я ее не переношу.

— Фьить, — свистнула из своего угла Зоя. — А я считала, Платон, что в людях разбираешься… — И с восторгом начала рассказывать: — Знаете, еду я как-то на работу и вижу: бежит по дамбе Валентина Ивановна. Такая сбитая, крепкая… Сбежала на берег, на ходу разделась и — в воду. Это сейчас-то, осенью!

— Валентина и зимой купается, в проруби. Моржиха она… — ответила на восторженную похвалу Зои Ольга Петровна. Вздохнув, добавила: — Вас еще на свете не было, когда мы начинали завод строить.

— Все равно… — упрямо бубнил Киреев, но, встретив взгляд женщин, примолк.

Ходил по цеху слушок, что Зырянова нет-нет да и заглянет в бутылку и даже будто видели ее на работе под градусом. Слух еще не факт, но однажды она бросила пачку круглого проката мимо вагона. В это время проходил слесарь Поводырин и его задело куском бетона… Правда, слесарь не должен был ходить здесь во время погрузки, то и спасло Зырянову от суда.

Зоя в душе жалела эту женщину, у которой ни семьи, ни родных… все о людях печется…

2

Стылый ветер норовил сбить Зырянову с ног, сорвать с нее легкую, порядком вытертую шубейку. Пора бы ее снимать, нынче новую справила, да духу не хватало: шубейка эта еще довоенная, с тех времен…

У подъезда она на что-то наскочила, ойкнула и, вглядевшись, увидела человека, заметенного снегом. Это был Поводырин. Сколько времени не попадался на глаза, а тут напился и решил, видимо, замерзнуть у ее порога.

— Семен, а Семен? — позвала она жалостливо. — Зачем ты так-то? Ничего же не получилось у нас с тобой.

Она поскользнулась и едва не упала, буркнула крепкое словечко, взяла застывающего мужика за руку, затормошила его:

— Проснись, черт непутевый!

С трудом втащила к себе на второй этаж и уложила на диване. Поводырин пытался что-то сказать, долго соображал, где находится, но тепло быстро сморило, он уронил голову на подушку.

Зырянова сняла с него ботинки и полупальто. Несло от него винным перегаром и табаком. Седеющая прядь закрыла глаз. Она всмотрелась в беспомощно раскинувшегося на диване Поводырина. Нет, на пьяницу не похож. Выпил и — забрел, ноги, как говорится, сами привели.

Она остановилась посередине комнаты, и вдруг что-то странное с ней случилось: перестала видеть Поводырина, а обступили ее старые, забытые видения…

За окном угомонилась метель, и на пол упали голубоватые яркие блики. Луна с высокого холодного неба, будто чудовищное око, озирала город. Кто-то царапнулся в окно. Зырянова, лежа на неразобранной постели, всмотрелась в темную глубину стекла и увидела молодое широкое лицо.

Какое странное видение… Дрожь охватила Валентину. Когда же я заснула? Не таясь, она опять глянула в странное лицо и вздрогнула. «Мишка? — ужаснулась. — Откуда ты?» — «Не бойся, — жалко улыбнулся Мишка, — живой я. Только озяб трошки. Пусти погреться». — «Совсем вернулся, или как?» Мишка беззвучно шепчет, а Валентина слышит: «Разве не видишь, как я замерз? С плотины я…»

Это было в той, довоенной жизни. Мишка тачки с камнем возил, пестом землю трамбовал, спину не разгибал, получки дожидался. А попадут деньги в руки — и пойдет бузить. Соберет шпану всякую, бродит по поселку, песни горланит, драки затевает. Застрянет у Валечки под окном и давай клянчить:

— Только глянь хоть одним глазочком, Валюха! Каку обнову тебе приготовил…

Подбрасывает вверх шелковый отрез и с хохотом ловит.

— Подвенечное платье тебе принес.

Валечка убежит к дежурной Семеновне, доброй и жалостливой старушке, спрячется под топчаном, а Мишка ломится в барак, переворачивает все вверх тормашками:

— Куда невесту мою подевали?

А насчет женитьбы Валечка отрезала:

— И не думай, и не мысли. Нужна забота — с хулиганом возжаться! Да и дружки у тебя… Брось их!

— Ишь, чего захотела… — сипел с похмелья Мишка.

А потом угомонился, перестал кричать под окнами, слышно было, что с дружками разошелся и работал исправно. Но обиженные дружки как-то в заводском саду привязались к Валечке, заторкали ее в темную аллею. Подружка Олька на помощь позвала. Откуда ни возьмись — Мишка. Он цыкнул на ребят и повел Валю к Уралу. Олька бежала следом и кричала, чтоб Валечка не верила Мишке, нарочно все подстроил.

— Брысь, недоделка! — отмахнулся Мишка.

Олька боялась за подружку: с кем связалась? Ручищи до земли, кулаки пудовые, куда ни идет, все крутит ими, ищет кому бы нос расквасить. И битюг битюгом! Подхватит Валечку на руки и несет через поселок, у барака поцелует и отпустит, а потом как свистнет — стекла задрожат. «У, леший тебя забери!» — крикнет из своей клетушки Семеновна. И высунуться боится: такой идол еще раму высадит.

И все ж таки Олька завидовала подружке: такая любовь! Да зря завидовала. Через несколько дней вернулась она со стройки, включила свет и ахнула. Валечка лежала на топчане одетая, глаза пустые. Знать, с Мишкой у нее что-то случилось. И вправду, скоро сплетни поползли. Валентина перестала ходить на танцы, да и на работе все молчком; натянув платок на глаза, проберется на свой кран и весь день в колокол звонит — грузы возит. А Мишка на Север подался, только на прощанье пообещал: «Жди вызова».

Зырянова очнулась и увидела Поводырина, чуть навалившегося на нее.

— Ты что это, Семен? А ну, марш на диван!

— Замерз я, — усмехнулся он и пошевелил усами, — да и тебе не дюже жарко, я полагаю.

— Ну и полагай. Гляди, каким грамотным стал.

Она устало глянула в его близкие шалые глаза.

— Зачем пришел-то? Кажется, и так все ясно.

— Ничего не ясно… Ты же меня осрамила, а должок не отдала.

— За долгом пришел? А ну, пусти!

— Не пущу, — твердо сказал Поводырин и опять навалился. — Отвечай: согласная со мной жить?

— Ты бы меня еще за горло схватил, — она примирительно улыбнулась. — Скажи спасибо, что подобрала на морозе. Пропал бы.

Поводырин прищурился.

— Спасибочки за спасение.

Зырянова отшвырнула его, вскочила и шмыгнула на лестничную площадку. Вспомнив, что ключ в кармане кофты, быстро заперла дверь. Поводырин застучал:

— Не дури, Валентина, открой. Пошутил я.

— А я шутить не люблю. Давай-ка спи. Ты дежуришь завтра. Когда надо — разбужу.

Она села на подоконник. От батареи струилось тепло. Можно, конечно, постучаться к Мироновым, хорошие люди, да сколько же выставляться вот так-то?

Она уселась поудобнее, поставила ноги на батарею, закрыла глаза и опять увидела Мишку. Он поднимался по лестнице с зеленым сундучком в руке, небритый, с синими ввалившимися глазами.

Вздрогнула и повела плечами. К чему это Мишка привязался?

И поплыли навстречу грабарки, запряженные низкорослыми башкирскими лошаденками, первая комсомольская домна, первый трамвай…

Играет духовой оркестр, Мишка Горлов, молодой, по пояс голый, машет ей, своей Валечке, а она в кабине крана, переключает рычаги, плывет и плывет бадья с бетоном… Только не было в ту пору кранов. Все сон перемешал. Это уже после войны…

Под утро очнулась, растерла озябшие плечи и вернулась в квартиру. Поводырин тяжко спал, разбросав руки с темными от железа и смолы пальцами, громко посвистывал и смотрел на нее сквозь смеженные веки. Он был крепким мужиком и слесарем смекалистым, но за дурной язык и грубости его не уважали.

Она зажарила яичницу с колбасой, сварила кофе, разбудила Поводырина, накормила его и выпроводила.

— Так слышь, Ивановна. Ты того, — проговорил Поводырин, пряча глаза, — может, подумаешь маленько?

— Ладно уж, ступай, жених, покуда усы целы.

— Вот язва! — бурчал слесарь, спускаясь по лестнице. — Справная баба, а норовистая.

— Топай, топай, — Валентина Ивановна постояла у двери, пока не заглохли тяжелые шаги и бормотание Поводырина, и устало поплелась на кухню.

3

На улице было морозно и в каждой снежинке искрилось солнце. Зырянова шла по хрустящей тропинке сквера, щурилась на мелькающие синие тени на розоватом снегу и улыбалась просто так…

Как она любила продуваемые холодом улицы, запах снежного ветра! И еще любила сборы «моржей» у проруби, привычный ритуал перед омовением, и это земное чувство нужности своего существования. Нужности в любую минуту, готовности для доброго дела…

О, как она кляла себя за позднее замужество. Такси с длинными цветными лентами и пупсик на ветровом стекле… Она попросила шофера убрать уродца, да он не захотел. Мол, так полагается. И Дворец культуры с музыкой и шампанским, обручальные кольца… За углами над ней хихикали и обзывали чокнутой. Ольгушка намекала: «Зачем тебе этот спектакль?» — «А ты как хотела? Расписаться — и в ночь на работу?»

Да, в те годы она еще надеялась, что и у нее будет как у всех. Как у всех…

Разве можно было такое придумать? Того самого обыкновенного человеческого счастья не было у миллионов, а она захотела его урвать для себя, и — у кого?!

Могло ли быть счастье на чужой беде?

Он вернулся к прежней семье, оставив на память лишь фамилию…

Зырянова увидела Киреева. Он шел ей навстречу под руку с девушкой и смотрел по сторонам. Она громко поздоровалась, бесцеремонно рассматривая блондинку в меховой шубке.

Не зная, о чем заговорить, брякнула, как ей показалось, самую что ни на есть глупость:

— Наверное, холодновато в демисезонном, Платон Александрович? Ваша спутница вон как в меха закуталась!

— Еще кровь играет, Валентина Ивановна, — ответил Киреев. — Знакомьтесь, это Лена. А это… наш знаменитый изобретатель и рационализатор, так сказать, цеховой Эдисон.

— А если без «так сказать»? — усмехнулась Лена.

Но ответить Лене не пришлось Валентине Ивановне.

— Здравствуй, Валентина Ивановна, помоги за ради бога, — обратилась к ней подошедшая старушка.

Зырянова всмотрелась в ее дряблое, распухшее от слез лицо и ахнула.

— Бормотиха? Что стряслось?

Она отработала свою смену в женской душевой. Умер вот внезапно старик.

— Да, да, — подхватила Валентина Ивановна, — вчера слышала, что машину выделяли на похороны. Так это твой Петр Дорофеевич? Беда какая! Платон Александрович, надо бы помочь.

И пошла, не оглядываясь, за Бормотихой. А Киреев стоял, ждал чего-то, не зная, как ему быть. Сказал наконец:

— Я только взгляну, неудобно…

— Не понимаю, зачем тебе? Да знаешь ли ты этого Петра Дорофеевича?

Но ничего Киреев не ответил, только подумал:

«Хорошо Лене в турбюро. Продавай себе путевочки, и никаких хлопот. А тут почти тысяча человек в цехе…»

…У подъезда стоял оранжевый ЗИЛ, в кабину уже карабкалась Бормотиха. Киреев подхватил ее за сухонькие плечи и почти подбросил на сиденье. Увидев Зырянову за рулем, он вначале удивился, но тут же вспомнил, что она еще совсем недавно гоняла по заводу на грузовике.

Он забрался в кузов. Машина рванула, все повалились, и Киреев поднялся, когда уже мчались по улице. Позади, на перекрестке, мелькнула меховая шубка.

Неловко получилось… Вчера он встречал Лену на перроне вокзала и завистливо косился на ярлыки заграничных отелей, порхающие на длинных шнурках, как пестрые бабочки. Такую же путевку Лена и ему пообещала. И вот — эта Зырянова! Ведь правда же, что совсем не знает Бормотиху. В глаза ее не видел.

…Теперь он выполнял машинально все, что от него требовали. Снес с другими гроб в какой-то подвал, минут через сорок этот же гроб, но тяжелый, вынесли наверх, подняли в кузов и повезли.

В квартире гроб поставили на стол, сняли крышку. Женщины обступили покойника, а Киреев, молодой и здоровый, еще только собирающийся жить, отвернулся и выбежал на улицу.

4

Первыми к Кирееву явились Зоя и Ольга Петровна. Они деловито простучали каблучками на кухню, выложили из сумок свертки, выставили бутылки и, нацепив фартуки, принялись накрывать на стол в большой комнате.

Лидия Федотовна, тетка Киреева, приветливая и не совсем еще старая, сразу прониклась к женщинам уважением и с удовольствием им помогала: то стол подвинет, то пересчитает приборы…

В этот день Зырянова появилась в конторке-«аквариуме» без обычного шума. Стояла на высоком пороге и торжественно оглядывала всех. На ней были все та же замасленная куртка, лыжные штаны и грубые ботинки. Только синий берет был новый, и губы накрашены оранжевой помадой.

— Платоша, — притаенным голосом проговорила она, подплывая к Кирееву, — все женщины да и я тож… Как бы это поскладнее сказать, — она оглянулась на Ольгу Петровну. — Одним словом, уважаем мы тебя как сурьезного мужчину… А отдельно скажу — спасибо за блок. Механик вчера поставил. Прямо благодать! Одним словом, поздравляем и желаем тебе всего, всего! Да вот тут написано…

Зырянова протянула Кирееву электрические настольные часы и открытку. Будто из сияния звезд выплыл снежно пухлый торт с воткнутыми в него свечами.

— Ну, — удивился Киреев и, машинально перевернув открытку, узнал, что ему желают добрых лет жизни, крепкого здоровья «и вскоре найти себе справную жену». Последнюю фразу, конечно же, приписала Зырянова.

— Хочешь ай нет, Платоша, а сегодня нагрянем к тебе всем гомозом.

— Я что ж, — спохватился Киреев. — Я пожалуйста… Спасибо вам всем, — он кивнул Зое и поклонился Ольге Петровне. — Приходите со своими друзьями. Часам к семи.

И Зырянова пришла. Да не одна. Громко тыкая в пол ногами, спутник ее добрался до дивана и на нем засел, за столом не снял кожаную перчатку, не очень прислушивался к разговору и налег на «Российскую». Валентина Ивановна придержала его за руку: «Хватит тебе»… Он отставил бутылку и смиренно проговорил:

— Ну, значит, хватит…

Его седые жесткие волосы и насупленные брови напоминали о солдате, высеченном на стене. И в глазах мелькнуло что-то знакомое Ольге Петровне, где-то она видела этого человека. Где?..

— Знаете Петю Лунева? — рассказывала Зырянова и хитровато постреливала взглядом то в Киреева, то в Зою. — Оператором на пятиклетьевом работает. Помните, недавно лист у него под крышу пошел? Такой аккуратный был, а тут на тебе — авария. Вот и подумалось, что неспроста все это. Расспросила дружков его, и Венька Дорош проговорился, что буза у Пети с женой: откалывают какие-то тихие номера. Что еще, думаю, за тихие номера? И пошла к Пете домой. Он на кухне, а жена, учителка, в комнате заперлась. Дочка в третьем классе учится, за почтальоншу. Записки друг другу шлют. «Дай денег на обед», «Сегодня приду поздно. Собрание». И так далее. Моду какую взяли! Ну и разозлилась же я… Совсем, говорю, грамотные стали, а дочка онемела. Вот, говорю, полюбуйтесь, до чего ребенка довели. Тут Петюня и его учителка кинулись к дочке, целуют ее, тискают, спрашивают, а она молчит. Потом как заплачет — и ко мне…

— Одну минутку! — громко через стол сказал Женя Колосов, добывавший для Киреева старые пластинки. — Тут какая-то логическая осечка. Девочку-то, уважаемая, вы учили притворству!..

Всем сделалось неловко. Киреев не пропустил усмешечки Лены, которая сидела рядышком с Женькой и азартно с ним перешептывалась.

Стоп! Ленка ведь с ним за границу ездила. И не случайно сегодня сюда заглянул. Это она его притащила…

— Ты, парень, случаем не фокусником в цирке работаешь? — тяжело навалился на стол знакомый Зыряновой. — За логикой все гонишься… Глаз у тебя такой вострый…

— Почти угадали, — осклабился Женя. Его маленькая белобрысая голова подалась вперед, навстречу непонятной опасности. — Лечу гипнозом. Хотите, могу усыпить.

— Ладно вам, — примиряюще сказала Зырянова.

«Догадлив солдат: именно фокусник, — подумал Киреев. — Скачет по деревням на собственном «Жигуле», почти задарма собирает старые книги, иконы, патефонные пластинки. А в городе втридорога перепродает…

Но от выпитого вина Кирееву сделалось так легко и весело, что меняла Женька не мог задержаться надолго в его сознании.

Высоко подняв рюмку, он предложил тост за настоящую дружбу, когда в ней не выгоды ищешь, а такого прекрасного, здорового, чудесного…

Киреев тянул и тянул, видел, что от него все ждут какого-то необыкновенного слова насчет этой самой дружбы.

— А ты не тяни, не тяни, — съехидничал Женя. — Уточни, пожалуйста, что же люди ищут в дружбе?

И в наступившей тишине Платон обыкновенным спокойным голосом произнес:

— Духовного обогащения.

— Вот так! — горделиво воскликнула Зоя и победоносно взглянула на Женю.

— Пропаганда! — Женя обвел всех взглядом и самому себе усмехнулся. — Не в дружбе сейчас дело. Времени, времени не хватает. Ни на друзей, ни на детей, ни на отдых… Вот вам и научно-техническая революция. Человек ее повелитель, но и ее раб! Разве не так? И жизнь стала смахивать на какой-то упрощенный стереотип. Там, на западе, и словечко для этого придумали: имедж — готовенький образ жизни. Чтобы человек не ломал зря голову.

— Так ты за этот самый имедж или против? — быстро спросил Платон. — А то, знаешь, не всегда овес по зубам. — За столом грохнули, особенно раскатисто залилась Зырянова. — А нам тот, западный, образ жизни не подходит. У нас свой, советский! Правильно я говорю, други?

— Правильно! — крикнул знакомый Зыряновой и так хлопнул по столу рукой в перчатке, что рюмка опрокинулась.

— Пропаганда! — бубнил Женька.

— А хотя бы и так! Свое от дурного глаза чистим, — подытожила Зырянова.

— Платоша, — вмешалась в разговор Леночка, затянутая в плотный, блестящий и будто кожаный материал. Обнаженные плечи ее прикрывала какая-то сетчатая накидка. — Всем известно низкое качество наших товаров. Разве нет? Возьмем обувь. Смех! За границей и на упаковку любо поглядеть. Какие краски! Что, нет?

— Вот и врешь, рыбонька! — сказала Зырянова. — Часики на тебе советские, и самолетом, поди, летела нашим…

Лена не уступала:

— На черном рынке с нами и говорить не хотят!

— Спекулянты? — громким шепотом спросила Валентина Ивановна. — Сказала бы я тебе, рыбонька, да Платона Александровича уважаю…

— Танцевать, танцевать! — кричал Киреев. — Всем танцевать!

Платон подошел к Зое, и та, положив ему руки на плечи, спросила, почему он сегодня какой-то непонятный: то веселый, то рассеянный?

— Я должен отвечать? Это ты сегодня какая-то не такая. Хочешь поехать со мною в круиз?

— Нет… Не знаю…

Они были одинакового роста, и Киреев впервые увидел так близко ее зеленоватые глаза.

— Хочешь вина?

Он повел ее к столу, налил вина в бокалы, и они выпили. Лена встретилась с Зоей взглядом, вскинула голову и, протянув Жене руку, пошла с ним танцевать. Киреев ободряюще улыбнулся Зое и, обняв ее за плечи, что-то стал ей говорить, будто забыв и про Лену, и про гостей.

И только когда Лена и Женя пошли одеваться, а Лидия Федотовна начала упрашивать Лену остаться, Киреев, словно очнулся, тоже к ним подошел.

— Неудобно получается, — сказал он.

— Смотря для кого, — бросил Женя. — Чао! — И подхватил уже одевшуюся Лену.

За ним захлопнулась дверь, и Зоя весело сказала:

— Перевернем пластинку!

А Ольга Петровна увела Валентину на кухню и прикрыла за собою дверь.

— Это он, Мишка? Да откуда? И наград сколько у него…

— И не говори, рыбонька, — махнула рукой Зырянова, присела на табуретку и вдруг всхлипнула. — Ольгушка, ты ж меня знаешь. С соображением стараюсь все делать, а тут растерялась. Голова кругом пошла.

— А ты по порядку расскажи.

— Да, расскажи… Как с того света на мою голову свалился. Я же давно его пропащим считала…

— Ну и как вы теперь?

— А никак. Больше молчим. Сказал, что приехал перед смертью на те места взглянуть, где жизнь начиналась…

Ольга Петровна пристально посмотрела на подругу, сказала:

— По силам ли груз берешь, Валентина?

— Не ругай меня, Ольгушка… Тебе что… двух дочек в люди вывела… Внуки пошли… А я?.. И никакой он не калека…

Слезы, большие и частые, полились из глаз Валентины. Ольга Петровна подсела к Зыряновой, хотела утешить.

— Валенька, что ты? Да я не хотела…

Но тут в дверь протиснулся и сам он, Миша Горлов.

— С чего это слезы развели? — спросил.

— Так, — вздохнула Валентина Ивановна, поспешно отирая тыльной стороной руки глаза. — Поговорили по душам. Не узнал Ольгушку разве?

— Как не узнать?.. — И ожег Ольгу вопросом: — Ну чего ты ее травишь?

— Что ты, что ты, Миша? — вступилась за Ольгу Петровну Зырянова. — Присядь-ка. Посидим маленько. Пусть там себе молодые нежно воркуют. Мы уж тут по-стариковски… Не возражаете, Лидия Федотовна?

Тетя Киреева согласно кивнула головой, хотя чувствовалось, что Лена ей больше была по душе. Надо полагать, что Зою она просто еще не знала.