Роман-интервью Анатолий Найман. Сэр

Роман-интервью

Анатолий Найман. Сэр

Новая книга прозы Анатолия Наймана «Сэр» приоткрывает тайну сюжета, который стал, осмелюсь сказать, одним из главных сюжетов XX века — наряду с историческими, крупномасштабными. Это сюжет, но первой видимости — личный, узкий, чуть ли не интимный.

Сюжет связан — нитью крепчайшей, поскольку крепче стихотворной строки в мире нити нет, — с Анной Ахматовой.

Поздней осенью 1945-го, после конца войны, будучи в Ленинграде, тридцатилетний сотрудник британского МИД Исайя Берлин (но происхождению — русский еврей, покинувший Российскую Империю с родными еще ребенком в 1919-м) узнает, что знаменитая Анна Ахматова жива и находится в городе. Он дважды за день посещает ее дом — и во второй раз их беседа затягивается до утра.

Во дворе ахматовского дома его разыскивает приятель — Рэндольф Черчилль, сын Уинстона Черчилля. Топтуны и так наверняка уже осведомили кого надо, кто у кого находится; но присутствие Рэндольфа, да такое нескрываемое, еще более подогревает ситуацию.

Исайя Берлин вскорости покинет СССР — служебная командировка закончена. Жизнь его складывается так, что он становится профессором Оксфордского университета, заметной фигурой британского и шире — европейского — академического, культурного и интеллектуального сообщества. Обладая даром размышлять публично, он выступает с лекциями, на которых собирается множество жаждущих его услышать. Однако сотни лекций по всему миру, подготовленных с особой тщательностью, не убеждают самого их автора в том, что он — истинный философ. Нет, и он сам, и автор книги Анатолий Найман, гоже связанный с Ахматовой нитью стиха, а не только личными отношениями, убеждены в том, что сэр Исайя — и не поэт, и не философ, и не мыслитель, и не… «А чем он, собственно говоря, знаменит? Что он такое сделал?» В общепринятый прейскурант он никак не вписывается. Бродский, написавший эссе к его 85-летию, судя по всему, испытывал определенную растерянность: где же заслуги нашего героя — из общепринятых?

С Ахматовой как будто проще: она была уверена в том, что за дерзкую — в контексте запретов той, сталинской выпечки, жизни — встречу она жестоко расплатилась Постановлением ЦК партии августа 1946 года, в котором ее и Зощенко вычеркивали из реальности. Но она была уверена и в том, что результатом их встречи было установление железного занавеса — фултоновская речь Черчилля и реакция Сталина. Холодная война. Резкий поворот в мировой политике, в жизни народов, населяющих континенты.

Ахматова посвятит Берлину цикл стихотворений — знаменитое «Cinque».

Итак, следуем Найману: сэр Исайя (титул, как и орден Заслуг, ему даровала королева) вроде бы действительно чего-то «не создал» и кого-то «не поразил» (такие упреки последовали после его смерти). Но сэр Исайя состоялся, прежде всего, как свободный человек и мыслитель, повлиявший на общественное сознание, интеллектуальную атмосферу своего времени. Обаяние его личности и история его жизни захватили автора, который, слава Богу, понял необходимость устного общения и записи бесед с Берлином — достоверных, передающих артистический характер общения. Благодаря тонкости замечаний, реплик, наблюдений и обобщений героя начинаешь понимать, почему Исайя Берлин стал тогда для Ахматовой «гостем из будущего». Потому что он был — и оставался до конца — настоящим русским европейцем; и он был — и стал — не только персонажем Ахматовой или теперь Наймана, а именно что героем особой складки, особого типа, который и пытается Найман разгадать (как и секрет поэтического цикла Ахматовой «Cinque») с участием вовлеченного читателя. Действительно, беседы настолько увлекательны для обеих сторон, что иногда чувствуешь некоторую даже неловкость — вроде того, что ты сам себя допускаешь до чтения чужой переписки, подглядывания или подслушивания чужой беседы. Такой эффект.

Но цель Анатолия Наймана шире, чем повествование о сэре Исайе или чем сюжет «Берлин и Ахматова», грандиозный сам по себе. Задача — вместить в ткань книги, пытаясь проникнуть в механику судеб, взаимосвязь изысканного, вымышленного Ахматовой, но напитавшего стихию ее выдуманного романа героя этого романа с другими героями-авантюристами XX века, безусловно, более мелкого калибра, однако, чрезвычайно любопытными двойниками. Например, в повествовании вдруг появляется другой Исайя Берлин, который уже потом и не Берлин, и не Исайя, а Савва Дружинин — роскошный и неуемный, в отличие от нашего сэра, никуда в детстве не эмигрировавший. Проживший авантюрно-советскую жизнь — с растратами, красивыми женщинами, войной и тюрьмой. Или вдруг по тонкому лучу повествования в книгу входит интеллектуал-доносчик — тоже, между прочим, философ, но только советской выделки, Владимир Ольшанский. Или — серб Драго, приглашающий в американском университете Анатолия Наймана на удивительный рассказ о приключениях бывшего сталиниста. Все эти якобы боковые ответвления центрального сюжета — на самом деле альтернативные истории, альтернативные линии жизни. Можно сравнить — как в хиромантии — левую и правую ладони: вот это было возможно, а вот что приключилось (и что из героя получилось, прошу прощения за глупую рифму). Все всему отзывается, все — взаимосвязано, мы существуем в мире отраженных жизней, но каждый способен повлиять на свою (если не выбрать — даже в советских условиях — повторяю вслед за автором прямо не высказанный, но напрашивающийся тезис).

Анатолий Найман работает много, пишет изобильно. Пишет не без того, что кажется норой высокомерием или снобизмом: близость к знаменитостям требует особого чутья — иначе велик соблазн вписать себя в доступный пейзаж на равных. Да нет, вроде бы этой опасности Найман в романе — настаиваю, что романе, романе-интервью, разветвленном, с главным героем, со множеством второстепенных и третьестепенных, «фоновых» персонажей — избежал. А если бы не избежал?

В качестве второго эпиграфа лукавый автор цитирует лукавого Мориса Бланшо: «Комментарий к документу неверен уже потому, что неверен сам документ как таковой, т. е. факт, лишенный жизни». Найман этот документ напитывает своим отношением, раздраженным и раздражающим. Он не коленопреклонен перед Берлином — он свою загадку разгадывает. Он ведь тоже был рядом — хотя и в иную эпоху; был приближен. Был и адресатом. Именно Ахматова находится в центре той «звездной арматуры», которая скрепляет пространство книги. Начальная фраза, кстати, свидетельствует о страшной раздраженности, если не уязвленности автора: «Первое время я слышал об этом человеке в разговорах, которые внезапно и именно когда речь заходила о нем, исключали меня из общей беседы». Теперь, когда былых собеседников, собеседниц уже нет на этом свете, Анатолий Найман включил себя в беседу сам. В общей беседе появились, кроме Ахматовой: масоны, жиды, коммунисты, антикоммунисты, фашисты, англичанин — советский шпион Берджесс; Лютер, Кафка, подаренный Берлином Ахматовой; Пунин, неизвестно где проведший ту самую ночь, когда Берлин был в Фонтанном доме; Саломея Гальперн, Кант, Лейбниц, закрытый оксфордский клуб, жара, Н. Я. Мандельштам, застегнутый на все пуговицы пиджак, московский двор, посольский «роллс-ройс» и многое, многое другое. А Берлин? Берлин — тот, кто «лишь всмотрелся в этот темный свет, лишь коротко вдохнул этот сжигающий внутренности воздух и вернулся к "человеческой", как говорила Ахматова, к своей, Исайи Берлина, жизни — которой ему было отпущено еще целых полвека, радостной, насыщенной, свободной». Беседа заканчивается. Магнитофон выключен. Последнее письмо от сэра Исайи получено уже после его смерти. Загадка ахматовской нумерологии, цифры пять — «cinque» — разгадана.

Каково же послание, ради которого Анатолий Найман — соавтор реальных жизненных переплетений — все это затеял? Он сам удивляется: что же такое сделал, написал, наговорил Исайя Берлин, чем притягивал к себе пристальное внимание необычных — в свою очередь — людей? К чему они все стремились, что, собственно говоря, их роднило — Анну Ахматову и правоверного коммуниста, бежавшего из лагеря Тито к родному Сталину, потом из СССР через Болгарию и Германию — в Америку? То, что человек изначально свободен? Исайя Берлин, автор эссе о свободе, это знал. Он сам был примером свободного человека, своей свободой не стесняющего, а подчеркивающего достоинства других свободных личностей. Внутренняя ценность позитивной, в терминах сэра, свободы? За нее и жизни не жалко.

«И время прочь, и пространство прочь…»