Часть IV «Массовая культура» как явление ноосферы

На современном этапе почти всеми отмечается необычайный рост и особая роль массовой беллетристики, как в современном литературном процессе, так и в литературном процессе прошлых эпох. Отечественное литературоведение уже откликнулось на это явление рядом новых публикаций, но проблема еще далека от полного разрешения. Как справедливо отмечает Ю.М. Лотман, «живой литературный процесс никогда не обладает такой жесткой и последовательной системностью, которую приписывает ему наблюдающий его теоретик. В нем всегда есть нечто внесистемное, «лишнее», случайное, что просто ускользает от глаз современников или представляется им несущественным». С этим, по мнению ученого, связана «диалектическая сложность исторической функции теоретической самооценки литературы… Теоретическая самооценка литературы выполняет двойную роль: на первом этапе данной культурной эпохи она организует, строит, создает новую систему художественного общения. На втором – она тормозит, сковывает развитие. Именно в эту эпоху активизируется роль массовой литературы – имитатора и критика литературных догматов и теорий».

В нашей книге мы будем исходить из определения массовой беллетристики, данного А.В. Михайловым на примере немецкой романтической беллетристики начала прошлого века. По его мнению, для этой литературы будет характерна «сомо-тождественность (курсив мой – Е. Ж.) текстов-процессов – именно того качества, которое сам процесс чтения обращает в нечто безусловно занимательное и доставляющее большое удовольствие, а результат чтения – в нечто бесплотно эфемерное». Необходимым условием существования этого «текста-процесса» является потребность в вере, а также «в полнейшем и некритическом доверии читателя к тексту».

В этом смысле можно говорить о том, что беллетризм в силу своей замкнутости и в силу ориентации на «некритическое доверие читателя к тексту» очень хорошо укладывается в схему, предложенную еще В.Я. Проппом. Ю.М. Лотман по поводу отрицательного результата попытки, предпринятой рядом литературоведов, расширительного толкования пропповской модели и применения ее к нефольклорным повествовательным жанрам, и в частности к роману, совершенно справедливо замечает: «Структура волшебной сказки отличается простотой и устойчивостью. Она имеет закрытый характер и, если говорить не о генезисе, а о взаимодействии с миром внехудожественной реальности, на протяжении своего тысячелетнего бытования предохранена от контактов».

Сам В.Я. Пропп по этому поводу писал: «Сказка есть нарочитая и поэтическая фикция. Она никогда не выдается за действительность… Несоответствие действительности, выдумка как таковая доставляют особое наслаждение».

Как мы видим, принцип замкнутости текста-процесса, принцип удовольствия, получаемого от не связанной с жизнью выдумки – все это словно укладывается в определение А. В. Михайлова. Не хватает лишь принципа веры и «некритического доверия читателя к тексту», чтобы установить почти полное совпадение типологий фольклорной сказки и беллетристического произведения. Но если учесть, что, по тому же В.Я. Проппу, волшебная сказка происходит из мифа, то вера в нее словно заложена изначально как нечто само собой разумеющееся.

Если романное слово в большой литературе, по определению М.М. Бахтина, открывает почти неограниченные возможности смыслового насыщения, если романное слово стремится через художественную деталь, которая, по определению Ю.М. Лотмана, становится сюжетообразующей, установить «живой контакт с неготовой, становящейся современностью (незавершенным настоящим)», то в случае с фольклором, равно как и в случае с беллетристикой, все обстоит несколько иначе. Указанная А.В. Михайловым «самотождественность текстов-процессов», словно совпадает с пропповским определением самозамкнутости все той же волшебной сказки. В частности, когда речь заходит о таком популярном жанре массовой беллетристики, как детектив, Ю.М. Лотман, сравнивая его с русским социально-психологическим романом, указывает, что «социальная открытость детектива мнимая. Все, что может быть сведено к инвариантам: «преступление», «улика», «ложная версия» и им подобным, оказывается взаимозаменяемыми вариантами, переводимыми на язык сказочной загадки или трудной задачи».

И в этом смысле весьма примечательными представляются рассуждения Р. Барта о синтагматическом сознании, анализ которого и может открыть, по мнению исследователя, путь к анализу крупных современных «повествовательных текстов» – от газетной хроники до массового романа».

Таким образом, можно сделать вывод, что беллетристика в силу своей «самотождественности» вполне сопоставима с определенным типом фольклорного мышления и, в частности, с волшебной сказкой, следовательно, заключает в себе немалый элемент архаики. Но архаика всегда была тем рудиментом в общем эстетическом сознании, разговор о котором неизбежно выводил на рассуждения об исторических закономерностях всего литературного процесса.

Ю.М. Лотман следующим образом охарактеризовал эту особенность массовой беллетристики: «Самые различные идейно-художественные системы прошедших эпох функционируют в массовой литературе как живые. В конце XVIII – начале XIX в. массовая литература представляла собой как бы гигантский заповедник, в котором ископаемые животные, известные культурному читателю только по музейным образцам, жили и плодились в своих природных условиях».

Естественно, что такой богатый материал прошлых эпох, всевозможных фольклорно-мифологических мотивов, которые в большой литературе уже умерли, но словно в куске янтаря продолжают свое «самотождественное», самозамкнутое существование в массовой беллетристике, не может не учитываться новой теорией литературы как живой эмпирический материал, способный обогатить наши представления о самой природе художественного слова.

В основу данного курса лекций положена гипотеза о романтическом происхождении таких жанров массовой беллетристики, как исторический роман, роман ужаса, «фэнтези» и детектив, причем акцент будет сделан в основном на «фэнтези» и детективе. В связи с этим утверждается, что так называемая диалектика Добра и Зла, лежащая в основе всей романтической эстетики, непосредственно связана с концепцией протестантского провиденциализма. Именно по этой причине автору пришлось взглянуть на данную проблему в историческом аспекте и обратить особое внимание на происхождение протестантской доктрины предопределенности, проанализировать исторические корни возникновения самой идеи диалектики Добра и Зла. В этом смысле между первыми частями предложенного читателю курса лекций и частью, посвящённой «массовой беллетристике» устанавливается вполне логически оправданная связь. И протестантская этика, порождённая в эпоху Ренессанса, и диалектика Добра и Зла, берущая свои корни в эпоху раннего Средневековья, – это два необходимых условия, без которых разговор о «массовой культуре» в целом не представляется возможным.

Основным тезисом данной части курса лекций, прочитанных в ряде московских университетах и на радиостанции «Орфей» можно считать утверждение, что массовая беллетристика является естественным продолжением развития классического романтизма конца XVII начала XIX века. Однако чтобы разобраться в том, что из себя представляет массовая беллетристика как историко-литературный феномен, нам необходимо обратиться к изучению такого явления, как «массовое общество» и поставить вопрос о том, когда это общество могло возникнуть и почему.