ПЕСНИ ЛЮБВИ

Теперь мы уже говорим не столько о Сапфо-человеке, сколько о Сапфо-авторе. Собственно, это и оправданно: ведь наша героиня вошла в историю мировой культуры именно как автор. Если бы она не писала стихов — кто бы и почему бы теперь помнил о женщине с Лесбоса, возглавлявшей фиас, имевшей подруг и учениц, вышедшей замуж, родившей дочь? Таких было множество… И в общем-то не случайна скудость биографических сведений о ней, которые приходится собирать буквально по клочкам и обрывкам. Поэт, повторим снова и снова, живет в своих творениях, а не в чем-либо ином, и не имеют особого значения те или иные связанные с ним бытовые перипетии, которые могут быть и неинтересными, и даже неприглядными. Прекрасно сказал об этом Пушкин:

                  Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен;

Молчит его святая лира;

Душа вкушает хладный сон,

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он…

Поэтому увлеченно разбирать те или иные детали личной жизни «служителей Аполлона» — как пресловутый «донжуанский список» того же Пушкина, или, допустим, отношения Лермонтова с его будущим убийцей Мартыновым, или алкогольную зависимость Блока, или эпилепсию и «игроманию» Достоевского — это всё равно что копаться в чужом белье, да к тому же еще и грязном. Занятие вроде бы малоприятное — и тем не менее всегда находятся любители ему предаться.

И находились они, сколько можно судить, всегда. Напомним: значительную часть статьи о Сапфо в словаре «Суда» занимает следующая, с позволения сказать, «информация»: «А приятельниц и подруг у нее было три: Аттида, Телесиппа, Мегара, из-за которых ее и упрекали в постыдной дружбе. Ученицы же ее — Анагора-милетянка, Гонгила-колофонянка, Евника-саламинянка». Уж лучше бы поподробнее рассказали о ее стихах! Тем более что ценность подобного сообщения по большому счету близка к нулевой: ведь ясно же, что и подруг, и учениц у митиленской поэтессы на самом деле было гораздо больше.

Может быть, стоит даже и порадоваться, что от Сапфо почти не осталось этого самого «грязного белья» и в результате мы теперь волей-неволей обречены рассуждать о темах ее поэзии, а не о связях с какими-нибудь Телесиппой или Анагорой. Итак, обращаемся к этим темам. Вряд ли кто-нибудь усомнится, что главной, безусловно преобладающей среди них являлась любовь.

Из предыдущего изложения нам известно, что в мире чувств, характерном для античных эллинов, существовали, так сказать, различные виды любви, выделялись отдельные ее оттенки, которые даже по своим названиям не совпадали. Какую же любовь поет Сапфо?

Это, конечно, прежде всего любовь-эрос^[155]: любовь как страстное влечение, чувство очень интенсивное. Никто, наверное, не сказал о нем лучше, чем сама Сапфо:

Эрос вновь меня мучит истомчивый —

Горько-сладостный, необоримый змей.

(Сапфо. фр. 130 Lobel-Page)

В этих строках, представляющих собой подлинный шедевр, поэтесса одной из первых в мировой литературе прибегла к такой характерной стилистической фигуре, как оксиморон (оксюморон). Данным термином в филологии обозначают сочетание противоположных по значению слов. Оксимороны в дальнейшем часто использовались самыми различными писателями. Если приводить примеры из русской словесности, то можно вспомнить, скажем, название драмы Льва Толстого «Живой труп» или известное выражение из «Скифов» Блока: «жар холодных числ».

А Сапфо употребила фигуру оксиморона как эпитет для слова «эрос». И ведь как хорошо получилось! Горько-сладостная любовь… Точнее, пожалуй, и невозможно описать ту эмоцию, которая здесь имеется в виду и которая преобладает в творчестве нашей героини.

В оригинале, строго говоря, употреблено прилагательное-неологизм (то есть изобретение автора) «сладкогорький» (glykypikros) — в одно слово, без дефиса, и с иным порядком элементов по сравнению с тем, который предлагают переводчики. И так, думается, точнее. Поэзия — не математика, и в ней бывают случаи, когда от перемены мест слагаемых сумма меняется. Любовь все-таки вначале, как правило, бывает сладкой, а потом уже может стать горькой.

Или вот еще один образ из Сапфо, связанный с тем же чувством:

Словно ветер, с горы на дубы налетающий,

Эрос душу потряс мне…

(Сапфо. фр. 47 Lobel-Page)

Здесь изображается могучая, необоримая, даже грозная сила, которой противиться человек не властен. Она изменяет его — и, что интересно, не только его самого, но также того (или ту), в кого он влюблен. Во всяком случае, в глазах влюбленного предмет его страсти сказочно преображается, становится гиперболизированно прекрасным.

Стоит лишь взглянуть на тебя — такую

Кто же станет сравнивать с Гермионой!

Нет, тебя с Еленой сравнить не стыдно

                                       Золотокудрой,

Если можно смертных равнять с богиней;

Знай, едва твою красоту увижу,

Как из сердца тотчас бегут заботы…

(Сапфо. фр. 23 Lobel-Page)

Здесь, обращаясь к какой-то из своих подруг, поэтесса не скупится на восхваляющие эпитеты самого высокого свойства. Красивейшей из всех когда-либо живших женщин античные греки традиционно считали Елену (потому и имя ее всегда сопровождали эпитетом: Елена Прекрасная) — героиню всем знакомых легенд, жену спартанского царя Менелая, похищенную Парисом, что, согласно мифологической традиции, и стало поводом к Троянской войне. В Спарте Елена впоследствии даже почиталась как богиня; потому и в процитированном стихотворении она именно так названа.

А Гермиона, которую тут тоже упоминает Сапфо, была дочерью Елены и Менелая. Она тоже слыла отнюдь не уродливой; но, конечно, с матерью ее не равняли: кого же можно уподобить идеалу красоты?! Так что здесь поэтесса стоит на подчеркнуто максималистских позициях: уж если я кого люблю — то она для меня даже не Гермиона, а сама Елена, не более и не менее.

Нам думается, в аналогичном смысле следует понимать и вот какой фрагмент:

Близ луны прекрасной тускнеют звезды,

Покрывалом лик лучезарный кроют,

Чтоб она одна всей земле светила

                              Полною славой.

(Сапфо. фр. 34 Lobel-Page)

На первый взгляд перед нами просто очередная пейзажная зарисовка. На деле, однако, это оказывается не вполне так. Приходится учитывать общую семантику образа луны у Сапфо. Нам подобный образ уже встречался, например, в одном из стихотворений, посвященных Аттиде (она там тоже косвенно сравнивалась с луной).

Для Сапфо это светило, особенно когда оно упоминается в связи со звездами (как и здесь), — метафора для обозначения девушки или женщины, не просто первенствующей, а абсолютно первенствующей по красоте среди всех прочих. Ну, действительно, как можно сравнить луну даже с самой яркой из звезд? Ясно, что подобное сопоставление выйдет никак не в пользу последних. Селена (луна) на ночном небе — как Елена в мире «смертных жен». Кстати, надо полагать, само созвучие (Селена — Елена) вряд ли могло ускользнуть от чуткого слуха митиленской поэтессы.

Процитируем теперь стихи Сапфо, посвященные Гонгиле. Эта девушка упоминается даже в словаре «Суда» в качестве, видимо, одной из самых любимых учениц нашей героини. Последняя, судя по всему, и вправду как-то выделяла ее среди других. Хотя, строго говоря, она всегда или почти всегда обращается к каждой из своих подруг как к «самой-самой» возлюбленной.

Я к тебе взываю, Гонгила, — выйди

К нам в молочно-белой своей одежде!

Ты в ней так прекрасна. Любовь порхает

              Вновь над тобою.

Всех, кто в этом платье тебя увидит,

Ты в восторг приводишь. И я так рада!

Ведь самой глядеть на тебя завидно

              Кипророжденной…

К ней молюсь я…

(Сапфо. фр. 22 Lobel-Page)

Фрагмент, как часто бывает, обрывается чуть ли не на полуслове. Упоминаемая здесь «Кипророжденная» — это, само собой, божественная «патронесса» нашей героини, Афродита. Но не о таких деталях хотелось бы здесь говорить, а о том искреннем, неподдельном восхищении, которым проникнуты процитированные строки.

А вот еще из опыта общения Сапфо с Гонгилой:

…Мне Гонгила сказала:

«Быть не может!

Иль виденье тебе

Предстало свыше?»

«Да, — ответила я, — Гермес —

Бог спустился ко мне во сне.

К нему я:

“О владыка, — взмолилась, —

Погибаю.

Но, клянусь, не желала я

Никогда преизбытка

Благ и счастья,

Смерти страстным томленьем

Я объята.

Жаждой — берег росистый, весь

В бледных лотосах, видеть

Ахеронта,

В мир подземный сойти,

В дома Аида”».

(Сапфо. фр. 95 Lobel-Page)

Трудно не заметить резкого изменения тональности. Где восхищение, где восторг? Совсем иные, унылые и пессимистические чувства преобладают здесь. Любовь как бы поворачивается к любящему своей обратной стороной.

Или, выразимся иначе, любовь-страсть, любовь-эрос перерождается в любовь-тоску, любовь-потос. Про этот самый потос выше уже тоже упоминалось. Это, пожалуй, самое интенсивное, самое напряженное из всех любовных чувств, доступных эллинам. Это чувство, в сущности, горькое. Вспомним недавно встретившийся нам оксиморон: любовь «сладко-горькая». Так вот, потос — то самое горькое послевкусие сладкой любви.

Наступить оно может по разным причинам. Например, в результате смерти возлюбленного.

Киферея, как быть?

              Умер — увы! —

                          Нежный Адонис!

«Бейте, девушки, в грудь,

              Платья свои

                         Рвите на части!»

(Сапфо. фр. 140а Lobel-Page)

Этот фрагмент Сапфо в своем роде парадигматичен. Страданиям божеств как не послужить образцом для страданий людей? Адонис, согласно мифам, был прекрасным юношей, которого полюбила Афродита^[156] (тут поэтесса называет ее не «Кипридой», а «Кифереей», потому что покровительницу любовных утех почитали специально учрежденным культом не только в городах Кипра, но также и на Кифере — острове у юго-восточного побережья Греции). Он погиб на охоте, и богиня глубоко скорбела.

Собственно, «глубоко скорбела» в данном случае будет не самым подходящим выражением, каким-то уж очень шаблонным, «затасканным» и не передающим весь трагизм ситуации. Богиня любви, до того (подчеркнем, мы говорим о мифологии) запросто отдававшаяся многочисленным лицам мужского пола — как богам (например, богу войны Аресу), так и смертным (как троянцу Анхису, которого она в память о совокуплении пожизненно парализовала, но зато родила ему сына Энея, родоначальника римлян — даже и великий Юлий Цезарь приказывал чтить себя именно как потомка Венеры-Афродиты), впервые в жизни по-настоящему полюбила. И тут вдруг предмет ее страсти самым нелепым образом погибает, пронзенный, кажется, кабаньим клыком. И Афродита неустанно его оплакивает.

Но смерть — не единственная ситуация, которая может превратить «сладкую» любовь в «горькую». Возможна, например, и измена, в результате которой рождается ревность. Неоднократно уже нами упоминалась Аттида — еще одна из учениц и ближайших подруг нашей героини. Как минимум один фрагмент Сапфо, адресованный ей, несет в себе упрек:

Ты ж, Аттида, и вспомнить не думаешь

Обо мне. К Андромеде стремишься ты.

(Сапфо. фр. 131 Lobel-Page)

В данном случае Андромеда — явно не мифологическая героиня, спасенная Тесеем. Это, конечно же, имя другой девушки из круга митиленской поэтессы. Скорее всего, именно она имеется в виду и в следующих двух отрывках, связанных друг с другом (потому издатели обычно и объединяют их в один фрагмент — как происходящие из одного и того же стихотворения). Правда, они очень кратки — всего лишь по строчке каждый — и довольно невнятны:

Достойный дар Андромеде был наградой…

Зачем, Сапфо, благодатную Киприду…

(Сапфо. фр. 133а — b Lobel-Page)

Можно, думается, примерно домыслить, о чем в произведении шла речь дальше. Говорилось что-нибудь в духе «…ты прогневила» или «…ты упрекаешь». Иными словами, Сапфо хочет бороться со своей ревностью, понимает, что чувство это — безблагодатное, что не угодно оно Афродите. Но ничего не может с собой поделать:

                            …Обо мне забыла

Или полюбила кого на свете

Больше, чем меня…

(Сапфо. фр. 129 Lobel-Page)

Эти сетования, похоже, из того же цикла, хотя к кому именно они обращены — опять к Аттиде или к какой-нибудь другой женщине, — определить невозможно.

Как бы то ни было, прекрасно видно, кто в каждом случае выступает для Сапфо в роли предмета ее «сладко-горькой» любви — ее эроса и ее потоса. Это те, кого она учит, о ком говорит, обращаясь в одном из гимнов к богине Гере:

…Так и я тебя умоляю: дай мне

              Вновь, как бывало,

Чистое мое и святое дело

С девственницами Митилен продолжить,

Песням их учить и красивым пляскам

              В дни твоих празднеств.

(Сапфо. фр. 17 Lobel-Page)

Но так или иначе, рано или поздно (чаще рано, чем поздно), эти девственницы вступали в мир замужней, семейной жизни, покровительницей которого как раз считалась Гера. И провожала их в этот мир опять же их наставница и старшая подруга — наша героиня. Провожала с печалью, но, конечно, понимая, что для самих девушек это один из радостных и главных дней жизни.