Политика

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Политика

Где экономика — там и политика, ведь нам, читавшим Маркса, прекрасно известно, что все политические процессы теснейшим образом связаны с базовыми экономическими интересами. В изображении политики Толстой, как и обычно (в полном соответствии с ленинской формулой), проявляет себя двояко:

«С одной стороны, замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, — с другой стороны, „толстовец“, т. е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который, публично бия себя в грудь, говорит: „Я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками“»

(В. И. Ленин. «Лев Толстой как зеркало русской революции»)

Так вот, с одной стороны, мы видим в романе ясное обличение существующего порядка вещей (иначе ведь невозможно трактовать показанные картины из жизни загнивающей аристократии), с другой — мы не видим призыва к свержению этого порядка. Весь призыв Левин оборачивает внутрь себя, и, таким образом, призыв этот остается совершенно бесплодным. Олицетворением же «блистательной» аристократической жизни является скука некой Лизы Меркаловой:

«— Вот, вот как вы делаете, что вам не скучно? На вас взглянешь — весело. Вы живете, а я скучаю.

— Как скучаете? Да вы самое веселое общество Петербурга, — сказала Анна.

— Может быть, тем, которые не нашего общества, еще скучнее; но нам, мне наверно, не весело, а ужасно, ужасно скучно.

Сафо, закурив папиросу, ушла в сад с двумя молодыми людьми. Бетси и Стремов остались за чаем.

— Как, скучно? — сказала Бетси. — Сафо говорит, что они вчера очень веселились у вас.

— Ах, какая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко мне после скачек. И все те же, и все те же! Всё одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого?»

(ч. 3. XVIII)

Как же можно, изобличив валянье по диванам всяких бесполезных людишек-паразитов, не призвать тут же к революции? Совершенно это невозможно, но Толстой, как и обычно, останавливается на полпути. Видя болезнь, он не знает лекарства. Далее, Толстой периодически показывает и политическую жизнь в ее непосредственных отправлениях — например, он подробно описывает процесс губернских выборов. И снова двойственность. С одной стороны, он очень верно подметил все теневые стороны «демократического» процесса со всей ничтожностью его целей и средств. С другой стороны, его критический взгляд безусловно бьет мимо сути, — он хочет показать не цель реального, то есть революционного, политического процесса, а всю бессмыслицу политического процесса как такового. Периодически он скатывается просто-таки в непростительную для политики сентиментальность, превращаясь в того самого «истеричного хлюпика, называемого русским интеллигентом». Так, Левину

«было тяжело видеть этих уважаемых им, хороших людей в таком неприятном, злом возбуждении»

(ч. 6. XXVIII)

Ну конечно, когда грянет революция, возбуждение хороших людей будет еще более злым, и Левиным будет еще тяжелее. Выборы — это что, выборы — это че­пуха. Выборы ничего не меняют. Нужна партия нового типа, и кое-кто отлично это понимает. Нужен ответ на вопрос «Что делать?», и кое-кто уже дал ответ на этот вопрос.