К 15-летью смерти Гумилева

К 15-летью смерти Гумилева

15-ая годовщина смерти Гумилева почти не отмечена зарубежьем. Нельзя же считать два томика, выпущенных «Петрополисом» в Берлине и являющихся переизданием третьей книги стихов «Чужое небо» и драматической поэмы «Гондла». Вместо того, чтобы подумать, наконец, о полном (пусть даже уж не таком совсем «полном») собрании сочинений или только стихов Гумилева, печатать один из случайных сборников - наименее цельных - и еще предварять его предисловием Георгия Иванова, в основе недруга гумилевской стихии, лучше было просто промолчать. Но промолчать было нельзя - уже и в сов. России заговорили о Гумилеве - на издание полного собрания сочинений не было, видимо, ни желания, ни настоящих средств, и издательство решило отделаться этими книжечками, только бы юбилейная дата была отмечена. На книжечках стоит: «выпущена в свет в день пятнадцатой годовщины смерти Н.С. Гумилева» - чего же еще нужно.

В коротеньком предисловьице к «Чужому небу» Г. Иванов свысока объясняет, что Гумилев, от природы человек «робкий, тихий, болезненный, книжный» и «мечтательный, грустный лирик», пожелал стать героем и пророком. В результате он искупил значительную дозу позерства, сумев достойно погибнуть, преодолевая свою дюжинную интеллигентскую природу, но голос свой лирический сорвал. Жертва же его осталась бесполезным подвигом, донкихотстким в своей ос­нове.

Само собою напрашивается возражение, что дюжинных людей на войне не отмечает дважды св. Георгий, что они не сходят в подвалу чрезвычайки, встречая смерть со спокойной улыбкой, и, главное, не оставляют после себя такого глубокого следа в жизни и литературе. Гумилев, выросший на французских парнасцах, дорог нам не своим экзотическим романтизмом. В творчестве его была одна глубоко русская черта, усиливавшаяся с годами, - православного мистицизма. Не мистицизма Блока с его теорией демонов и фиолетовых миров, для которого творчество было одновременно соприкасанием мирам иным. Но мистицизма, где перед Богом предстоит человек, не литератор, отдавая высшему всю свою жизнь, а не только минуты сомнительного писательского возбуждения.

Стихи Гумилева дают уверенность, что он имел большой религиозный опыт и что именно религия, а не самолюбие, не поза, дала ему силы преодолеть свою перстную природу; что это дух в нем улыбался навстречу чекистским дулам и что именно этой своей божественной частью он остался между нами и после смерти.

Меч, 1936, №?39, 27 сентября, стр.6. Подп.: Л.Г.