Заключение

Заключение

В настоящей работе на примере четырех «текстов-матрешек» Набокова я пытался продемонстрировать четыре стадии эволюции творческого сознания. Илья Борисович, Герман, Цинциннат и Федор составляют в паноптикуме Набокова целую плеяду писателей с небольшой библиотекой ими написанных произведений. В своей олимпийской нетерпимости Набоков оказался необыкновенно жесток к творческим недостаткам и неудачам своих героев. Подобно мифологическому божеству, Набоков испытывал, карал и казнил своих героев. Илья Борисович — это Марсий, наказанный Аполлоном. Герман — Нарцисс, наказанный Немезидой. Цинциннат — гностик, пытаемый и казненный архонтами на земле, но вознесенный за верность Творцу в вечное «Царство Небесное». За всеми этими мифическими существами стояло антропоморфное божество — auctor. В художественной системе Набокова автор и есть единственный бог космоса-книги, который он сам сотворил, единственный деспот и судья человеков, которых он сам сочинил по образу и подобию своему писателями. Автор карал своих героев не столько за их художественную неудачу и падение, сколько за невежество или грех. Художественная неудача и падение — не причина, а следствие авторского негодования.

Романы Набокова — это романы о сознании автора и героев, об их взаимоотношениях и, не в последнюю очередь, о примате авторского сознания над сознанием героя.^{251}

Не все в равной степени отдавали себе отчет в том, что над их творчеством господствует сознание их создателя.

Илья Борисович из рассказа «Уста к устам» даже не догадывался о существовании силы, руководящей его жизнью и творчеством.

Герман из романа «Отчаяние» подозревал и, под конец своей повести, прямо ощущал присутствие и вмешательство невидимого создателя и разрушителя. Но в своей демиургической гордости лжетворец Герман не примирился с идеей Всевышнего Творца, он отрицал его существование: «Бога нет, как нет и бессмертия» (III, 458). За бунт демиурга против законного Творца ревнивый бог-автор уничтожил творение непокорного героя. После провала двух замыслов — убийства и повести — Герман отдает себе полный отчет в существовании автора, сдвинувшего ось, вокруг которой вращался его солипсически построенный космос.

В отличие от Германа, герой «Приглашения на казнь» Цинциннат, вопреки всему окружающему, не только осознал существование Творца, но во имя этого безымянного бога-отца отрекся от земной жизни. Согласно теологической метафоре романа, «гностик» — это поэт, который во имя искусства отрекся от действительности. В своей исповеди Цинциннат не только признал примат творчества своего создателя, но и объяснился в трепетной любви к нему. За это автор поднял с плахи полуказненного героя, выдержавшего все испытания. За то, что Цинциннат доказал несостоятельность окружающей его действительности и смерти, автор отдал своему герою и долю своего авторского бессмертия.

Последний из «русских» романов Набокова — «Дар», который автор считал лучшим своим произведением,^{252} а критик Филд назвал «величайшим русским романом, созданным в нашем веке»,^{253} — является завершением процесса, в ходе которого постепенно возникало и росло осознание героем своего творца. Этот путь, ведущий от бессознательности Ильи Борисовича к подсознанию и «полусознанию» Германа и к сознанию Цинцинната, привел в конце «Дара» к полному тождеству сознаний Федора и Набокова. «Я и Отец — одно. <…> … Отец во Мне и Я в Нем» (Ин. 10: 30, 38). В этом единстве героя и автора, «внутреннего» и «внешнего» текста, сотворенного и творящего таится залог творческого бессмертия.

Когда ты из двух сотворишь одно, когда внутреннее сделаешь внешним, а внешнее — внутренним и верхнее — нижним, когда мужское и женское ты сделаешь одним, так что мужское не будет мужским, а женское не будет женским, когда на месте одного глаза будут два, и рука — на месте другой руки, а нога — на месте другой ноги, и образ — на месте другого образа, лишь тогда внидешь ты в Царство.^{254}

В этих апокрифических словах из «Евангелия от Фомы» заключается суть поэтического юродства Набокова в его последнем русском романе «Дар».