К характеристике Ленина как личности*

К характеристике Ленина как личности^*

Чем более грандиозное движение находится перед нами и чем более полно охватывает его тот или другой вождь, тем, конечно, более сильной должны мы предположить его мысль и его волю. Владимир Ильич обладал отличительно яркой, граненно четкой, глубоко охватывающей всякий предмет и поэтому почти ясновидящей мыслью. Мы знаем также, что даже в таком стальном аппарате, как выкованная двадцатилетней борьбой коммунистическая партия, Ленин и его воля играли роль своеобразного мотора, который часто давал необходимый толчок и оказывался решающим элементом во всей партийной работе. Ни на минуту не отрываясь от партийного большинства, Ленин являлся в полном смысле слова двигателем партии.

Сам Ленин, конечно, хорошо знал об этой стороне всякого крупного, а тем более великого человека. Он, например, очень любил говорить о «физической силе мозга» Плеханова. Я сам слышал от него несколько раз эту фразу и сначала не совсем понял ее. Для меня теперь ясно, что так же, как возможен физически сильный человек, который попросту может побороть вас, побороть бесспорно, положить на обе лопатки, может быть и физически сильный ум, при столкновении с которым вы чувствуете ту же непреоборимую мощь, которая подчиняет вас себе. Физическая сила мозга Ленина… превышала огромную физическую силу мозга Плеханова.

Но, так сказать, объем и размах мысли и воли еще не делают личности. Они делают человека выдающимся, влиятельным, они определяют его как крупнейшую величину в общественной ткани, но они не определяют отнюдь самого характера личности.

Часто думают (и думают не без основания), что личный характер человека большой роли в истории не играет. В самом деле, отнюдь не отрицая роли личности в истории в известных рамках, мы не можем не склоняться к тому положению, что при этом именно сила мысли, напряженность воли играют первую роль, ведь все остальное исходит от общества… Тот факт, что Маркс или Ленин оказались революционерами, пролетарскими идеологами и вождями, было предопределено временем. Можно сказать, что в аналогичных исторических и общественных условиях и другие стали бы на эту же точку зрения, только они бесконечно более ярко эту точку зрения выразили, именно в силу объема. Другие же черты характеристики, хотя и великого лица, могут иметь чрезвычайно большое значение для его биографии, но с точки зрения анализа социальной роли эти черты отходят как будто бы на задний план.

Однако у Владимира Ильича были некоторые черты, которые глубочайшим образом присущи были ему, и только ему, и которые тем не менее имеют колоссальное социальное значение.

Я хочу остановиться на двух таких чертах, которые особенно бросаются в глаза и которые особенно значительны. Значительны же они потому, что характеризуют Ленина как коммуниста. Этим я не хочу сказать, что они присущи вообще всякому коммунисту, нет, но они должны быть присущи законченному коммунисту, такому человеку, которого мы строим одновременно с построением нового общества, человеку, каким, может быть, каждый из нас хотел бы быть, но каким в подлинно законченной форме был Владимир Ильич.

Первая важная черта из тех, о которых я здесь говорю, — это отсутствие в Ленине всякого личничества. Явление это очень глубокое и заслуживает внимательной разработки в коммунистической литературе. Я думаю, что это придет со временем, когда вопросы искусства жить станут окончательно на подобающий план.

Мы, конечно, знаем немало мелких людей, которые являются отчасти, даже именно в силу мелкоты своей, необычайными личинками. Лев Толстой сказал где-то, что истинная ценность человека определяется цифрой, которая получается от деления его хороших качеств на степень его самомнения; то есть даже сравнительно талантливый человек, если он обладает большим самомнением, тем самым может оказаться смешным и даже хуже того, — ненужным, вредным; и наоборот, скромных дарований человек, при скромном мнении о себе, может быть мил и высоко полезен.

Было бы просто смешно предположить, что скромность Ильича, о которой так часто говорят, граничила с непониманием им самим своей собственной умственной и нравственной силы. Но у человека, так сказать, буржуазного или еще точнее — докоммунистического типа такое выдающееся положение и такое сознание своей огромной силы непременно сопровождается личничеством. Если даже такой тип будет скромен, то вы и в скромности его увидите позу. Он непременно носит себя, как некий драгоценный сосуд, он непременно обращает внимание на себя, он сам, разыгрывая свою роль в истории, является более или менее восхищенным зрителем.

Вот этого-то совершенно не было у Владимира Ильича, и в этом заключается его необычайная коммунистичность. Та необыкновенная простота и естественность, которые ему всегда сопутствовали, отнюдь не были каким-то «серым походным мундиром», которым Владимир Ильич хотел бы отличаться от золотого шитья других великих и многих малых людей истории. Нет, Владимир Ильич потому, внешним образом был чрезвычайно естественен, и как птица летал, и как рыба в воде плавал во всех трудных условиях, что он никогда сам себя не наблюдал, никогда своей оценкой не занимался. Никогда не сравнивал своего положения с положением других и весь, без конца, без края был поглощен работой, которую делал.

Исходя из заданий этой работы, он понимал хорошо, что сам он хороший работник и что ту или иную работу может сделать лучше, чем такой-то товарищ, или что такие-то товарищи могут хорошо сделать эту работу лишь при его помощи и указании. Но это диктовалось, так сказать, организационными задачами, вытекавшими из самой работы.

В высочайшей степени, в некотором глубоком и прекрасном смысле, Владимир Ильич был человеком дела. Конечно, такая преданность делу, такое безусловное, лишенное всякого украшения претворение себя в работника этого дела велико и торжественно только потому, что само дело огромно или, вернее, является самым огромным делом, какое вообще мыслимо на свете.

Владимир Ильич жил жизнью человечества, прежде всего жизнью угнетенных масс и еще непосредственнее — жизнью пролетариата, в особенности передового и сознательного пролетариата. Вот такою цепью был он связан с человечеством и чувствовал и себя и свою борьбу на лоне этого человечества делом совершенно естественным, целиком наполняющим его жизнь.

Но именно потому, что во Владимире Ильиче не было совершенно никакого желания свою личность выращивать, поливать, украшать, в силу, я бы сказал, полной небрежности к своей личности, потому что он эту личность передал целиком в коммунистическую кузницу, она осталась не только мощной, но и необычайно цельной, необычайно характерной, ни на кого не похожей, но могущей считаться для всех образцом. Да, мы все не могли бы высказать лучшего пожелания относительно наших детей и внуков, как быть в этом отношении как можно более близкими к образцу, данному Лениным.

И вторая черта, на которой нельзя не остановиться. Владимир Ильич был человек необыкновенно веселый. Это не значит, конечно, чтобы сердце его не сжималось, и это не отпечатывалось глубокой грустью на его лице при вести или зрелище какой-нибудь скорби любимых им трудящихся масс; все земное он принимал очень близко к сердцу, очень серьезно; и все-таки это был необыкновенно веселый человек.

Почему же такая радость, такая веселость была в сердце Владимира Ильича? Я полагаю, что она объяснялась тем, что он был до конца практически, жизненно марксистом. Настоящий марксист видит все тенденции и будущее каждой данной общественной формации. Владимир Ильич мог допустить, что коммунисты могут делать ошибки, что вообще обстоятельства сложатся против них, но допустить победу врага не мог, так же как мы раннею весной, даже шлепая по лужам под сильным дождем и ветром, не можем не знать, что придет май и тепло, солнце и цветы.

Владимир Ильич разыгрывал труднейшую шахматную партию в мире, но он заранее знал, что даст мат противнику, или, вернее, знал, что та партия, в которой он является огромной важности фигурой, которую ведет пролетариат, непременно будет выиграна.

1926 г.