Часть II. Ломавший Повесть о Мельникове–Печерском

Часть II. Ломавший

Повесть о Мельникове–Печерском

«…Петербургский чиновник… приказал затушить все свечи:

— Молитесь своей иконе в последний раз…

Когда были снесены кровли… мать Манефа с неразлучной Филагрией сели возле своих келий, но ни плача, ни рыданий… не было…»

П.И.Мельников–Печерский, 1881 г.

«Корнями обвила, еретица!.. Не стерпело — зашиб: ударил маленько… Зачахла. Месяцев через восемь померла. Ха–ха–ха!..»

П.И.Мельников–Печерский, 1852 г.

Где его собственный голос в хоре взаимоотлучений?

«И все–то друг друга обзывают еретиками…»

Это — из рассказа 1860 года.

Полностью это место звучит так: «…Поморцы хулят поповщину за попов, федосеевцы поморцев за браки, филипповцы федосеевцев за то, что не по уставу кладут поклоны, а бегуны сопелковские всех проклинают, кто в своем доме живет. И все–то друг друга обзывают еретиками, все–то чужому толку наносят укоры, все хвалят одну свою веру…»

Продолжая это размышление, надо признать, что сам Мельников как представитель никонианства обречен оказаться еретиком в глазах их всех: поповцев и беспоповцев, федосеевцев и филипповцев, бегунов и «домоседов»; да он не просто еретик, он прямо–таки «посланец дьявола»: гонитель, истязатель, «зоритель», являющийся обыскивать и ломать. И это еще не самое коварное: нагрянуть с ночным обыском, это еще не самое жестокое: вломиться в дом, подойти к постели роженицы и, со свечой в руке, другой рукой шарить у нее в постели в поисках «вредной литературы», так что видавшая виды мать молодой женщины подает потом жалобу министру и в сенат на экзекутора, явно превысившего свои полномочия. Куда страшнее, что экзекутор знает, где и как искать; ведь прежде, чем нагрянуть с облавой, он годами входит в доверие, и пьет чаи в раскольничьих семействах, и живо интересуется толками старообрядчества, и выясняет все тайны и тайники, и ведет богословские споры с идеологами, и смиренно учится у знатоков и книгочеев, и ходит за «своего» у того же купца Головастикова, в чей дом потом вламывается с погромом и чью едва разрешившуюся от бремени дочь сгоняет с постели.

Когда читаешь жалобу Авдотьи Петровны Головастиковой на то, как руководимые Мельниковым некрещеные будочники (в глазах староверки и это достаточно случайное обстоятельство становится святотатственно значимым) тайно перелезают через забор и, открою изнутри ворота, впускают внезапную облаву, как Мельников сгоняет всех домочадцев в кухню и запирает там, а сам роется в «узлах» и «щелях» и, найдя, забирает драгоценные рублевские иконы, — «каковая святыня, как бы для поругания ея, — жалуется Авдотья Петровна, — к прискорбно моему, чиновником Мельниковым отдана в руки евреев, которые с пренебрежением побросали иконы, как ничего не стоющие доски, в его сани», — когда это читаешь, кажется, что сюжет «Запечатленного ангела» за двадцать лет до лесковского рассказа Мельников разыгрывает в реальности, и именно — от лица полицейской власти. Светопреставление! Так кем же, каким же некающимся еретиком должен, в конце концов, казаться староверам всех толков сам Павел Иванович Мельников, чиновник для особых поручений при нижегородском военном губернаторе!

Однако оный же чиновник, будучи наряжен от начальства выяснить и обрисовать полную картину раскола, вскорости подает отчет, в котором главную ответственность за ситуацию фактически с раскольников снимает, а возлагает — на ортодоксальную церковь! Которая бесчинием и святокупством отталкивает от себя массу староверов, предавая их во власть фанатиков и плутов от раскола! Духовное начальство, шокированное таким оборотом мнения, выносит относительно Павла Мельникова вердикт в библейском духе: было время, из Савла вышел Павел, а теперь из Павла выходит Савл…

Одних такие повороты ужасают, других озадачивают, третьих смешат. Еретик от охранительства в одном лице с еретиком от потрясательства! Павлу Ивановичу надолго выпадает быть такой двойной мишенью.

А ведь по характеру, по внутренним свойствам натуры это человек, далекий от всякого намека на еретичество. Сравнительно с ним куда естественней в этой роли тот же Писемский, с его упрямой независимостью, с его «здравым смыслом», с его демонстративным стоянием наперекор «доктринам». Не говоря уже о заполошном, вечно бунтующем Лескове, который не без оснований же сам себя называл ересиархом. Мельников — отчетливо на другом психологическом конце. Аккуратный исполнитель, добросовестный эксперт, неукоснительный приверженец «общей линии», благожелательно беспристрастный и безупречно пунктуальный в ее проведении. Ведь и поворот его от «гонений» к «либеральности» в середине пятидесятых годов — это, в сущности, не его поворот, — просто он исполняет общий поворот от консервативной эпохи к эпохе реформ. Мельников, как сказали бы злые языки сто лет спустя, «колеблется вместе с линией».

А что оказывается он то и дело в положении еретика, — так это и есть самая интересная тема, имеющая отношение не только к его литературной судьбе, но и, смею думать, к тому, что мы именуем русской психологической ситуацией.

Писать доносы… я не преувеличиваю: ехать со специальным полицейским поручением для тайного сбора материала… собрать материал и подать по начальству именно в качестве доноса: служебного, чистой воды фискального, функционально–розыскного, а потом этот же материал пустить в роман и удостоверить, к потрясению читающей публики, что приснопамятный донос на старообрядчество есть не что иное, как вечный литературный памятник старообрядчеству, — это ли не загадка? Это, простите мне все ту же библейскую ассоциацию, — это же Павел… Миллер, секретарь Бенкендорфа, еще один «подручный Савла», поставленный уничтожать крамольные пушкинские бумаги и… сохраняющий их из тайной любви к Пушкину!

Но не будем отвлекаться. Загадка Мельникова интересна и сама по себе. Загадка литератора, который пишет как–то между делом и вроде бы кое–как, под конец жизни берется, наконец, слепить накопленное в некую целостность, да и то не все успевает и уходит в могилу с репутацией литератора–этнографа, а сто лет спустя оказывается, что его «этнографические» опусы не только пережили время, но и превзошли в народной памяти труды его первостатейных литературных оппонентов. Загадка невольного еретичества и вольной ортодоксальности, взаимопереходящие друг в друга или взаимно морочащие друг друга?

Посмотрим…