О СУБСИДИЯХ

О СУБСИДИЯХ

Во время дискуссии о бюджете все были поражены суммами, которые государство отпускает музыке, — они огромны в сравнении со скромными суммами, предоставленными литературе. Субсидии театрам Французской Комедии и Одеону, если их сопоставить с тем, что получают музыкальные театры, абсолютно смехотворны. Но этого мало, в те дни газеты завели речь об открытии новых музыкальных залов, вся пресса была озабочена судьбой композиторов и их произведений, общественное мнение оказывало самый настоящий нажим на правительство, требуя от него новых пожертвований во славу музыки. О литературе — ни звука.

Я уже говорил, что в этом апофеозе музыки вижу ненависть толпы к мысли. Человеку, который сытно пообедал, ходить во Французскую Комедию утомительно; там надо понимать, а понимать дело трудное. В Опере же он отдается убаюкивающим мелодиям, никакой подготовки для этого не требуется, — бакалейщик из угловой лавки испытает там не меньшее наслаждение, чем самый утонченный меломан. К тому же в Опере есть феерия, балет с обнаженными танцовщицами, декорации со сказочными эффектами освещения. Все это прямо обращено к чувствам зрителя и никаких умственных усилий от него не требует. Вот почему музыке возвели великолепный храм, между тем как почти напротив, в другом конце улицы, живет литература, живет наподобие благонравной, рассудительной, скучной мещанки, — ей было бы не по себе посреди этой роскоши, достойной содержанки. Да, именно так, музыка во Франции — содержанка. Ничто не может принести больший ущерб интеллектуальному здоровью нации.

Нашлось множество людей, которые подняли голос протеста против этой диспропорции между суммами, предоставленными литературе — и музыке. По их мнению, необходимо более справедливо распределять субсидии. Посмотрите на дело с практической стороны, с точки зрения достигнутых результатов, и вы снова испытаете немалое удивление; вы обнаружите, что тех сотен тысяч франков, которые брошены в бездонную бочку музыкальных театров, явно недостаточно, — они повлекли за собой лишь банкротство. Сама Опера, остающаяся весьма процветающим предприятием, с давних пор ничего значительного не создавала, она вынуждена жить старым результатом, довольствуясь труппой, которая, по мнению компетентной критики, постепенно вырождается. Несмотря ни на что, мы упорствуем. Когда музыкальный театр терпит крах, — а это случается каждый сезон, — мы тотчас изыскиваем способ открыть другой. Печать идет в наступление, министры проявляют благосклонную податливость. Нам нужны оркестры и балерины — пусть даже ценой всеобщего разорения. Странное искусство, которое можно поддерживать только с помощью миллионов! Удовольствие, которое оказывается настолько дорогостоящим, что нам не удается его обеспечить парижанам, даже оплачивая за счет всех французов!

Казалось бы, вывод прост. Зачем упорствовать? Зачем давать награды за банкротство? Пусть музыка потеснится. Это было бы не так уж и плохо. Каждый раз, проходя мимо здания Оперы, я испытываю глухое бешенство. К литературе, творимой за этими стенами, я глубоко равнодушен, мне кажется возмутительным, что мы поселили рулады и курбеты посреди золота и мрамора, в этом дворце, раздавившем город своей роскошью.

Поэтому я охотно присоединяюсь к тем журналистам, которых это положение вещей оскорбило. Пусть разделят субсидии между музыкой и литературой; пусть прежде всего увеличат субсидию, предназначенную для Одеона, чтобы он мог пойти на риск и привлечь молодых драматургов; пусть даже попытаются создать театр народной драмы, открытый любым экспериментам. Лучшего и быть не может.

Это — в принципе. Теперь, если обратиться к практике, скажу, что, когда дело идет об искусстве, я не верю в силу денег. Посмотрите, что происходит с музыкой; театры пожирают субсидии, как огонь — солому, а директорам приходится объявлять себя несостоятельными. Если увеличить субсидии, музыкальные театры пожрут еще больше денег, вот и все. Для процветания театра нужны не миллионы, а великие произведения, миллионы не могут поддержать ничтожные пьесы, между тем как великие произведения приносят с собой миллионы. О музыке я говорить не собираюсь; зачем выяснять, не переживают ли в настоящий момент музыкальные театры такой же кризис, как театры драматические? Я хочу остановиться на проблеме литературы, и к этой проблеме я приступаю.

Прежде всего сошлюсь на одно признание. Вот уже три года, как я не устаю твердить: драма умирает, драма мертва. Когда я говорил, что наши подмостки пусты, мне отвечали: «Вы оскорбляете нашу театральную славу!» Послушать критику, так театр во Франции еще никогда не переживал такого расцвета. А теперь та же критика внезапно признается в нищете и ничтожестве нашего театра. Она долго негодовала и поносила меня, а теперь воздает должное моей правоте. Она констатирует нынешний кризис, сетует на жалкий удел театра Порт-Сен-Мартен, отданного «медведям» и «китам»[3]; Гетэ, который агонизирует, несмотря на феерии; Шатле и Театр-историк, живущих возобновлением старых пьес; Амбигю, где под градом опротестованных векселей сменяется один директор за другим. Что же, вот мы наконец и сошлись. Дела идут все хуже и хуже, драма на пороге исчезновения, — разве что нам удастся ее воскресить. Я ничего другого и не утверждал.

Однако я почти уверен, что у нас противоположные взгляды на то, как этот недуг лечить. Последыши романтизма, встревоженные и рассерженные исчезновением драмы образца 1830 года, не нашли ничего лучше, как заявить: драма умирает лишь оттого, что у нас недостаточно денег, чтобы вдохнуть в нее жизнь. Все как нельзя проще: хотите возрождения — возьмите да и откройте новый театр, где за счет государства будут ставиться все более или менее талантливые пьесы начинающих авторов. Одним словом, пьесы есть — нет театров.

Послушайте, над кем вы насмехаетесь? Где они, ваши пьесы? Покажите мне их. Театры разоряются именно потому, что нет пьес. В неведомые шедевры я никогда не верил. Ходит множество вздорных легенд о том, что начинающему драматургу не пробиться к публике. Однако же надо сказать: все хорошие пьесы всегда находили путь на сцену; нельзя назвать ни одной стоящей драмы или комедии, которая не дождалась бы своего часа и своего успеха. Такова истина — истина утешительная, потому что, раз она не по душе непонятым и бессильным, значит, она на руку сильным.

Конечно, директоры часто ошибаются, и по природным склонностям они кассовый успех предпочитают чисто литературному. Но какой директор отвергнет хорошую пьесу, если считает ее хорошей? При всех обстоятельствах пьеса будет подвергаться какому-то суду — даже в театре, созданном специально для начинающих; и там будут групповые пристрастия, и там будут глупости. Одна глупость стоит другой, но глупость человека, стоящего на страже своего кошелька, в какой-то степени смягчается заботой об успехе. В настоящее время все директоры заняты поисками пьес; они чувствуют, что их постоянные поставщики стареют, они встревожены, им хотелось бы чего-то новенького. Спросите их, они вам скажут, что готовы облазить все парижские мансарды, лишь бы знать, что где-нибудь притаился юный талант. А печальная истина в том, что они не обнаруживают ничего, ровным счетом ничего.

Вот какой момент мы выбрали, чтобы требовать открытия нового театра! Порт-Сен-Мартен, Амбигю, Театр-историк не находят драм; давайте же откроем поскорее еще один зал и тем самым усилим голод на хорошие пьесы. Не будем твердить, что директоры, как правило, отвергают всякие эксперименты; они все перепробовали — пышные драмы-феерии, драмы исторические, драмы, скроенные по мерке 1830 года. Если они отступились, то лишь по одной причине: обветшалые образцы публике не интересны, а мнимые молодые, те лжепоэты, которые приносят им жалкие подделки, начисто лишены всякой оригинальности. Минувшее нельзя гальванизировать. Вернуться к прошлому нам не дано — особенно в театре. Живые пьесы создаются эпохой, окружающей средой, движением современных идей.

Но это еще не все. Не хватает не только пьес, но и актеров. Не хочу называть никаких театров, но почти все труппы опустились до жалкого состояния, за исключением нескольких талантливых артистов. Традиции романтического театра уходят в прошлое, — надо ждать, чтобы новое поколение актеров принесло на сцену новый дух. А пока этого нет, всякому вновь созданному большому театру стоило бы неимоверных усилий собрать даже сносную труппу.

Да, вчерашняя драма мертва; да, нет больше директоров, чтобы ее ставить, актеров — играть ее, публики — ее принимать. Но какая дикая мысль — стремиться воскресить ее с помощью ассигнований! Если даже государство отвалит миллионы — ему не вдохнуть жизнь в этот труп. Есть лишь один способ вернуть драме утраченный ею блеск: обновить ее. Романтическая драма не менее мертва, чем трагедия. Подождите, пока завершится эволюция, пока появится театр нашей эпохи, плоть от плоти наших современников, и вы увидите возрождение театра. В литературе необходима страсть. Когда образец попадает в руки подражателей, он очень скоро исчезает. Нам нужны не подражатели, а творцы.

Все это мысли элементарные, истина настолько очевидная, что, кажется, она должна быть ясной для маленьких детей, — не странно ли, что мне приходится так часто повторять ее, убеждая всех вокруг? Нет сомнений, что у каждого исторического периода своя литература, свой роман и свой театр. Почему же вы хотите, чтобы мы пробавлялись литературой времен Луи-Филиппа и Империи? После 1870 года, после чудовищной катастрофы, глубоко потрясшей всю нацию, для нас наступила новая эпоха. Появились новые политические деятели, они взяли в и руки власть и способствуют развитию, которое завтра приведет к новым общественным формам. Значит, и в литературе должно произойти сходное развитие; мы тоже движемся к формам, которым завтра суждено одержать верх; новые люди невольно способствуют их торжеству, играя ту роль, для которой призваны. Все это неопровержимо, все это подчиняется законам, которые нам еще не вполне ясны, но мы начинаем их различать.

Надеяться на возврат к романтическому движению так же нелепо, как мечтать о повторении июльских дней 1830 года. В наши дни свобода уже завоевана, и мы пытаемся подвести научную основу как под управление страной, так и под литературу. Впрочем, я бегло касаюсь важных проблем, на которых мне хотелось бы в другой раз остановиться подробнее.

Итак, в заключение скажу: хоть я и не вижу худого в том, чтобы литературе давали субсидии, хоть я и считаю правильным, чтобы Оперу содержали с меньшей помпой и побольше средств давали Одеону, я все же абсолютно убежден, что деньги не произведут на свет гения и даже не помогут ему появиться; ибо свойство гения — утверждаться вопреки препятствиям. Ваши деньги попадут в руки бездарностей, спекулирующих на истории и патриотизме; может статься, что от них будет скорее вред, чем польза, — но жить-то ведь надо всем! А будущее утвердит себя само, вопреки вашим поддержкам и субсидиям, — благодаря натуралистической эволюции нашего столетия, благодаря тому духу логики и науки, который в настоящий момент преобразует весь общественный организм. Пусть слабые гибнут, если им перешибли хребет, — таков закон. Сильные зависят лишь от самих себя; они способствуют процветанию государства и ничего не ждут от него.