ПИСАТЕЛЬ

ПИСАТЕЛЬ

I

Появление романа Гюстава Флобера «Госпожа Бовари» ознаменовало новую эпоху в литературе. Казалось, что принципы современного романа, рассеянные в грандиозном творчестве Бальзака, наконец найдены и с четкостью изложены на четырехстах страницах книги. Кодекс нового искусства был создан. Роман «Госпожа Бовари» поражал такой ясностью мысли и таким совершенством стиля, что по праву мог считаться образцом романа нового типа, эталоном жанра. Другим романистам оставалось лишь следовать по уже проложенному пути и, в соответствии с особенностями своего художественного темперамента, добиваться собственных открытий. Разумеется, писатели второстепенные по-прежнему сочиняли самые невероятные истории и даже неплохо на них наживались; посвятив себя развлечению дам, эти сочинители продолжали разбавлять и романы розовой водицей. Но для молодых обещающих писателей, которые только еще вступали в литературу, появление «Госпожи Бовари» было событием чрезвычайной важности. В наши дни нет ни одного крупного художника, который не считал бы Флобера своим учителем.

Флобер прорубил дорогу в непроходимой бальзаковской чаще и осветил дебри литературы. Он произнес то верное и правдивое слово, которое ждал от него весь литературный мир.

Я отнюдь не собираюсь проводить здесь никаких сравнений между Бальзаком и Гюставом Флобером. Мы еще слишком близки к ним по времени, и у нас нет необходимой перспективы. Кроме того, характер дарований этих двух писателей настолько различен, что подобное сравнение едва ли правомерно и потребовало бы весьма сложных рассуждений. Тем не менее, как бы мне ни хотелось избегнуть сравнений, я вынужден напомнить читателю основные черты творчества Бальзака, чтобы яснее определить новый метод романистов-натуралистов.

Первой характерной чертой натуралистического романа, типичным примером которого служит роман Флобера «Госпожа Бовари», является точное воспроизведение жизни и полное отсутствие всякого романического вымысла. Создание произведения сводится всего лишь к отбору сцен, к определенному их сочетанию и соответствующему развитию действия. Сцены же могут быть самые обыденные. Важно лишь, чтобы автор тщательно их отобрал и согласовал между собою так умело, чтобы в результате его стараний остался памятник искусства и науки. Это — сама жизнь, вправленная в рамку тончайшей ювелирной работы. Всякий вымысел из подобного произведения изгоняется. В нем нет ни детей, отмеченных роком при рождении, которых теряют, чтобы вновь найти при развязке, ни тайников, где хранятся документы, которые обнаруживаются в нужный момент, чтобы спасти угнетенную добродетель. Здесь отсутствует всякая интрига, сколь бы проста она ни была. События романа развертываются день за днем, и писатель повествует о них спокойно, не прибегая ни к каким неожиданностям, сообщая читателю о самых различных жизненных фактах; и когда вы заканчиваете роман, то вам кажется, что вы просто возвращаетесь после прогулки по улице к себе домой. Бальзак в своих шедеврах «Евгения Гранде», «Бедные родственники» и «Отец Горио» также создавал картины обнаженной жизненной правды, где его воображение воспроизводило подлинную действительность. Но прежде чем понять, что его единственной заботой должно быть точное изображение жизни, он долгое время блуждал в поисках причудливых сюжетов, в погоне за мнимыми ужасами и ложным величием; пожалуй, мы вправе сказать, что он так и не избавился до конца от этого пристрастия к необычайным приключениям, что придает многим его романам характер величественного сновидения, встающего со всей яркостью в воспоминаниях пробудившегося человека.

С наибольшей очевидностью эта разница между двумя писателями проявляется во второй особенности натуралистического романа. Раз романист, изображающий обычное человеческое существование, признает только естественный ход событий, он неизбежно избавляется от всяких героев. Под героями я разумею непомерно раздутые личности, картонных плясунов, превращенных в колоссов. Когда писатель мало заботится о логике повествования, о взаимосвязи событий и соразмерности отдельных частей произведения, его увлекает желание проявить свое искусство в создании образа, который ему особенно полюбился; и вот он отдает ему все силы своей души, пишет кровью своего сердца. Отсюда эти величественные фигуры, эти исключительные типы людей, наделенных сверхчеловеческими страстями, написанные во весь рост; это герои, чьи имена навсегда остаются в литературе. Но когда главной задачей писателя является создание правдивого и стройного произведения, которое должно быть точным протоколом какого-нибудь жизненного случая, то персонажи, напротив того, умаляются и занимают подобающее им место. Если писатель обладает чувством меры, то первая страница задает тон всему произведению, устанавливается нужная тональность, которую нельзя нарушить без риска издать фальшивую ноту. Когда хотят изобразить будничную повседневность, следует оставаться в ее рамках. Достоинство произведения заключается уже не в преувеличении героя, который перестает быть просто скупцом, чревоугодником, сластолюбцем, чтобы стать олицетворением скупости, чревоугодия и сластолюбия. Теперь это достоинство — в неоспоримой истине человеческого документа, в полном правдоподобии картины, где каждая деталь на своем и только на своем месте. Что почти всегда производит досадное впечатление у Бальзака — это преувеличенность его героев; они вечно представляются ему недостаточно грандиозными. Его мощная десница творца кует только гигантов. Согласно своим принципам, натуралистическая школа резко осуждает это излишество, эту прихоть художника, позволяющего великанам прогуливаться среди карликов. Все головы идут под один ранжир, ибо в действительности незаурядные люди встречаются редко.

Наконец, укажем на третью характерную особенность натуралистического романа. Писатель-натуралист хочет совершенно устраниться из событий, о которых повествует. Он всего лишь постановщик драмы, который скрывается за сценой. Ни единым словом не выдает он своего присутствия. Вы никогда не услышите, чтобы он смеялся или плакал вместе со своими персонажами и тем более чтобы он позволял себе высказывать и суждения о их поступках. Это внешнее безразличие является наиболее отличительной чертой натуралистического романа. Напрасно было бы искать в нем каких-нибудь выводов, или морали, или поучительного урока, извлеченного из фактов. Эти факты, дурные или хорошие, просто собраны в книге и выставлены напоказ. Автор не моралист, но анатом, который всего лишь препарирует человеческое тело. Читатели, если захотят, сами сделают по прочтении и выводы, попытаются определить нравственную идею книги и извлечь из нее урок. Что же касается автора, то он, главным образом, по соображениям чисто художественным, держится в стороне; его произведение становится как бы безличным, приобретает характер протокола действительности, навеки запечатленного в мраморе. Писатель-натуралист считает, что его собственное чувство только помешало бы изъявлению чувств персонажей, а его суждение ослабило бы назидательность факта. Это совершенно новая поэтика, следование которой меняет характер романа. Достаточно вспомнить романы Бальзака, его постоянное вмешательство в ход повествования, его авторские размышления по всякому поводу, его поучения, обращенные к читателю, которые, как ему кажется, следует извлечь из его романов. Он неизменно присутствует во всех своих произведениях и объясняет читателю их смысл. Я не говорю уже об авторских отступлениях. По сравнению с натуралистическими романами последнего двадцатилетия с их строгой и сдержанной композицией некоторые романы Бальзака — просто непринужденная беседа, которую он ведет со своими читателями.

Повторяю, Бальзак для нас — это могучий художник, с которым никто не вступает в спор. Он, как Шекспир, потрясает нас своим вдохновением творца, породившего целый мир образов. Его произведения, высеченные ударами топора, часто даже не отделанные, представляют самое удивительное смешение возвышенного и низменного; они остаются дивными творениями самого выдающегося ума нашего века. Ничуть не умаляя гения Бальзака, я расскажу о том, что сделал после него Флобер в области романа.

Флобер подчинил роман методу точного наблюдения, освободил его от ложной напыщенности, превратил в гармоническое произведение, чуждое личных пристрастий, живущее своей собственной красотой, подобно прекрасному мраморному изваянию. Таков был переворот, совершенный в литературе автором «Госпожи Бовари». После литературного расцвета 1830-х годов, эпохи, богатой талантами, Флобер сумел создать новую форму романа и положил начало новой литературной школе. Значение Флобера в том, что он поднял голос во имя совершенства формы; он боролся за совершенство стиля и композиции — боролся за совершенное произведение, которое переживет века. Он пришел в годы лихорадочного литературного изобилия, когда каждый день появлялись целые лавины книг, — пришел, чтобы напомнить писателям о чистоте формы, о необходимости длительных поисков окончательного, единственно верного слова и создания той единственной книги, для которой требуется целая человеческая жизнь.

II

Гюстав Флобер родился в Руане. Это широкоплечий нормандец, великан, с детски наивной душой. Он живет почти в полном уединении, проводя по нескольку зимних месяцев в Париже остальное же время работая в своем руанском поместье на берегу Сены. Впрочем, я напрасно привожу эти подробности его частной жизни. Гюстав Флобер — весь в его книгах. Бесполезно искать его где-то еще. У него не было никаких особенных пристрастий — ни к коллекционированию, ни к охоте, ни к рыбной ловле. Он создавал книги, и этот труд наполнял всю его жизнь. Он вступил в литературу, как некогда вступали в монашеский орден, чтобы вкусить там духовные радости и там же умереть. И это действительно было так: он жил затворником и тратил десять лет жизни, чтобы написать всего лишь один том. Он им жил и дышал, все дни и часы отдавая своему любимому детищу. Я не знаю человека, который в большей мере заслуживал бы имя художника, чем Флобер; вся жизнь его была посвящена искусству.

Я говорил уже, что Флобера следует искать только в его сочинениях. Человек, ведущий неприметное существование буржуа, не дает пищи для каких-либо любопытных наблюдений. Великие труженики часто ведут самую простую и размеренную жизнь, дабы распределить свое время и все и дни, с утра до вечера, полностью посвятить работе, которую они выполняют с методичностью коммерсанта. Занятия в строго установленные часы — первое условие успешного завершения работы, требующей продолжительного времени.

Гюстав Флобер трудится как бенедиктинец. Он пишет только на основании точных данных, достоверность которых может сам проверить. Если ему нужно разыскать какую-нибудь справку по специальным изданиям, он целые недели проводит в библиотеках, пока не найдет нужные сведения. Чтобы написать каких-нибудь десять страниц романа, например, эпизод, в котором он выведет персонажей, занимающихся земледелием, он не остановится перед тем, чтобы прочесть двадцать, а то и тридцать томов, трактующих эту тему. Кроме того, он обратится за разъяснениями к сведущим лицам и даже сам побывает на полевых работах, дабы изложить предмет с полным знанием дела. Если ему нужно описать какую-нибудь местность, он сам отправится туда и даже проживет там некоторое время. Так было с первой главой «Воспитания чувств», которая начинается с описания путешествия на пароходе по Сене от Парижа до Монтеро; Флобер проделал весь этот путь в кабриолете, так как пароходов там уже давно нет. Даже в тех случаях, когда ему приходится дать вымышленное описание, он пускается на поиски местности, которая походила бы на воображаемый пейзаж, и успокоится только тогда, когда действительно найдет уголок природы, близко напоминающий тот, что представляется его мысленному взору.

Все в творчестве Флобера свидетельствует о его постоянном стремлении к реальности. Он рассматривает гравюры, читает газеты, книги, наблюдает за людьми и событиями. Каждая страница, где описываются костюмы, исторические факты, затрагиваются вопросы техники или декоративного искусства, стоит ему многих дней труда. Одна книга заставляет его перевернуть весь мир. В «Госпоже Бовари» он приводил наблюдения своей юности, изображая уголок Нормандии и людей, которых он встречал в течение первых трех десятилетий своей жизни. Работая над «Воспитанием чувств», он перерыл все источники по истории политики и нравов за последние двадцать лет и обобщил множество материалов, собранных целым поколением его современников. Труд по созданию «Саламбо» и «Искушения святого Антония» был еще более значительным: он совершил путешествие в Африку и на Восток, где занимался самым кропотливым изучением древности, подымая пыль тысячелетий.

Эта исключительная добросовестность составляет одну из наиболее характерных черт таланта Гюстава Флобера.

Казалось он ничем не хотел быть обязан своему воображению. Он рисует только то, что видит. Когда он пишет, то не признает никакой спешки. Он должен чувствовать себя вполне уверенным в своей работе, опираться на твердую почву фактов, которые досконально изучил, быть полновластным господином на завоеванной им земле. И эта литературная честность проистекает из страстного стремления к совершенству, стремления, которое составляет сущность его индивидуальности. Он не прощает себе ни единой ошибки, как бы мала она ни была. Ему необходимо сознавать, что труд его точен, безупречен и завершен. Малейший промах доводит его до отчаяния; его преследуют угрызения совести, словно он совершил дурной поступок. Он абсолютно спокоен лишь тогда, когда убежден, что все частности его произведения верны и соответствуют жизненной правде. Только точность и совершенство способны дать ему душевное удовлетворение. В нем всегда сильна потребность сказать последнее, точное слово.

Отсюда неизбежная медлительность в работе. Вот почему Гюстав Флобер, этот великий труженик, создал всего лишь четыре романа, которые выходили в свет через долгие промежутки времени: «Госпожа Бовари» — в 1856 году, «Саламбо» — в 1863-м; «Воспитание чувств» — в 1869-м, «Искушение святого Антония» — в 1874-м. Над последним произведением он работал в течение двадцати лет, оставлял его, вновь к нему возвращался, ибо не был им вполне удовлетворен; его добросовестность доходила до того, что он по четыре-пять раз заново переписывал целые куски.

Работая над стилем, Флобер проявлял великое трудолюбие. Мне всегда неловко заглядывать через плечо писателя, стараясь уловить тайны его творчества. Тем не менее существуют какие-то поучительные примеры, которые составляют достояние истории литературы. Перед тем как написать первое слово будущей книги, Гюстав Флобер уже располагает предварительными записями, которых хватило бы на пять-шесть томов, причем записи эти классифицированы по рубрикам и расположены в строгом порядке. Часто целая страница справочного материала дает ему всего лишь одну строку. Он работает по глубоко продуманному плану, разработанному во всех подробностях. Мне кажется, что он набрасывает сразу и довольно быстро целый эпизод в несколько страниц; затем возвращается к оставленным пробелам, к фразам, которые считает неудачными. На этой стадии работы его внимание задерживают самые незначительные погрешности стиля; он упорно переделывает некоторые обороты, тщательно подыскивает ускользающее выражение. Его первый набросок, таким образом, всего лишь черновик, над которым он работает затем в течение нескольких недель. Он хочет, чтобы страница, написанная его рукой, стала нетленной, высеченной на мраморе страницей, памятником совершенной красоты, который сохранился бы в веках. Мечта о прекрасном и муки труда — все слилось в одном стремлении, заставляющем его ревниво относиться к каждой запятой и биться в течение месяцев над каждым неудачным словом, которое будет тревожить его до тех пор, пока наконец ему не удастся заменить его другим, верным словом, испытав при этом радость подлинной победы.

Перейдем теперь к стилю Гюстава Флобера. Я не знаю никого, чей стиль был бы столь тщательно отделан. Но писателю отнюдь не свойственна классичность слога, застывшего в узкограмматической правильности. Я говорил уже, что, работая над стилем, Флобер обдумывает каждую запятую; он тратит целые дни на одну только страницу, чтобы добиться желаемого результата. Он избегает повторения каких-нибудь слов на расстоянии тридцати — сорока строк и затрачивает бесконечно много труда, чтобы освободиться от досадных созвучий, удвоения слогов, содержащих жесткий звук. Особенно беспощадно преследует он рифмы, повторы окончаний с одним и тем же звуком. Ничто, по его мнению, не портит в такой мере стиль. Я не раз слышал, как он говорил, что написать страницу хорошей прозы вдвое труднее, чем страницу хороших стихов. Проза сама по себе обладает изменчивостью контуров и текучестью, благодаря чему очень трудно вылить ее в какую-нибудь постоянную форму. Ему хотелось бы придать ей твердость бронзы и блеск золота. Гюстав Флобер возвращает нас к идее бессмертия формы, к страстному призыву сделать ее вечной. Но только он один мог отважиться вступить в единоборство с языком, который благодаря своей гибкости каждую минуту грозит ускользнуть, просочиться сквозь пальцы. Я знаю молодых людей, которые доводят до мономании свое стремление превратить прозу в бессмертный мрамор; они приходят к тому, что начинают бояться языка. Слова их страшат; эти ригористы затрудняются в выборе фраз и отступают перед любым выражением. Они создают странные теории, исключающие те или иные литературные приемы и яростно ополчаются против некоторых оборотов, не замечая, что тут же впадают в противоположную крайность, проявляя достойную сожаления небрежность в отношении других оборотов. Постоянное напряжение ума, боязнь малейшей стилистической оплошности приводит писателей ограниченных к творческому бесплодию и останавливает развитие их способностей. Гюстав Флобер, который в этом отношении является очень опасным примером для подражания, заслужил славу безупречного стилиста. Его мечтою, возможно, было создать в жизни всего одну лишь книгу. Эту книгу он бы без конца переделывал, без конца улучшал и решился бы отдать читателям только в свой последний час, когда перо само выскользнуло бы из его ослабевших пальцев и он уже не в силах бы был совершенствовать ее далее. Он повторял порою, что человек носит в себе замысел лишь одной единственной книги.

Главной особенностью Гюстава Флобера при такой работе является, естественно, сдержанность. Все его усилия направлены на то, чтобы писать кратко и вместе с тем полно. Рисуя пейзаж, он только наметит контур и даст основные цвета. Но он захочет, чтобы рисунок был выразителен, а краски создавали впечатление о пейзаже в целом. Так же описывает он и своих персонажей: одно слово, один жест — и они встают перед читателем, как живые. Чем больше он совершенствовался в своем мастерстве, тем больше тяготел к некоей алгебраизации своих литературных приемов. Он ставит перед собой задачу отодвинуть второстепенные сцены на задний план и выделяет основное действие, которое от начала до конца развивается стройно, без повторений. Кроме того, автор никогда не думает о себе, никогда не вмешивается в ход повествования, остерегаясь проявления эмоций; но при этом он неизменно следит за тем, чтобы проза его текла ритмически и плавно, а стиль был зеркально ясен и с точностью передавал мысль. Это сравнение с зеркалом не случайно, ибо все помыслы художника сводятся к созданию кристально чистой формы, в которую облекались бы задуманные им образы и события. Прибавьте к этому, что Флобер стремился не только к ясности. Он хотел вдохнуть в и творения жизнь. Он был наделен тем могучим вдохновением, которое пронизывает книгу от первого до последнего слова и порождает великолепную музыку языка, звучащую за каждой строкой. Ясный, но сухой и резкий стиль XVIII века был чужд Флоберу. Помимо стремления к ясности, в нем сильна властная потребность в колорите, движении, жизни. Мы касаемся сейчас вопроса о творческой индивидуальности писателя, о тайне его таланта и тех новых художественных принципов, которые он принес с собой в литературу.

Гюстав Флобер родился в эпоху расцвета романтизма. Ему было пятнадцать лет, когда гремела слава Виктора Гюго. Вся молодежь с восторгом приветствовала успехи плеяды романтиков тридцатых годов. Флобер сохранил на своем челе отблеск лирического пламени того века поэзии, современником которого он был. В ящиках его письменного стола, возможно, найдут, если только он сберег их, немало стихов, в которых, без сомнения, трудно было бы признать точного и скрупулезного прозаика, автора «Воспитания чувств». Позднее, в час, когда человек вглядывается в самого себя и окружающую жизнь, он понял, в чем заключалась оригинальность его таланта, и стал великим романистом, неумолимым разоблачителем человеческой глупости и пошлости. Но в натуре Флобера осталась двойственность. Лирик в нем не умер. Напротив того, он очень силен и бок о бок сосуществует с романистом; нередко он заявляет о своих правах, впрочем, ведет себя умно, ибо знает свое время. Эта двойственность натуры — страстная потребность поэзии и холодность наблюдения отличает неповторимый талант Флобера. Я охарактеризовал бы его так: поэт, обладающий бесстрастием точного наблюдателя.

Попытаемся пойти еще дальше в определении этого художественного темперамента. Гюстав Флобер был способен и к ненависти, но ненавидел он одну лишь человеческую глупость. И эта ненависть была в нем очень сильна. Без сомнения, он писал романы, чтобы удовлетворить это чувство. Глупцы были личными врагами Флобера, которых он жаждал сокрушить. Любая из его книг говорила о человеческой несостоятельности. Самое большее, если он порою позволял себе проявить мягкость в отношении женщины. К женщине Флобер относился с чисто отеческой нежностью. Когда он направляет свою лупу на какой-либо персонаж, он не пропустит ни одного пятнышка, заметит все, самые мелкие царапинки, остановит свое внимание на бесчисленных недостатках. В течение ряда лет он обрекает себя на терпеливое наблюдение какого-нибудь уродства и живет с ним рядом, ради единственного удовольствия разоблачить его и выставить на всеобщее осмеяние. Но, несмотря на чувство удовлетворенной мести, на радость от сознания, что он пригвоздил к позорному столбу человеческое уродство и глупость, он ощущает порою страшную тяжесть этого отвратительного бремени. Ибо лирик, составляющий вторую сторону натуры Флобера, плачет от грусти и отвращения: крылья его подрезаны, и он влачится по той же жизненной грязи в толпе тупых и косных буржуа. Когда автор пишет «Госпожу Бовари» или «Воспитание чувств», то лирик скорбит в нем о ничтожестве своих персонажей, о невозможности создать величественное произведение, если герои его смешные и жалкие люди; порою у него вырывается пламенное слово, крылатая, вдохновенная фраза. И неизбежно приходит час, когда натуралист стушевывается, добровольно отходит на второй план. И тогда наступает пора поэтических взлетов и озарений. Писатель создает «Саламбо» и «Искушение святого Антония»; он живет в далеких веках, среди творений древнего искусства, далеко от современного мира, от наших тесных одежд, железных дорог и нашего серенького неба, которое наводит на него уныние. Его пальцы ласкают пурпурные ткани, перебирают золотые ожерелья. Теперь он уже не боится создавать величественные картины, не следит более за фразой, остерегаясь вложить в уста провинциального аптекаря колоритные фразы восточного поэта. И, однако, рядом с писателем-лириком в нем всегда бодрствует писатель-натуралист, который держит его в узде и требует точного изображения жизненной правды даже в самых ослепительных картинах.

Отсюда и оригинальность стиля Гюстава Флобера — столь сдержанного и столь блистательного. Он создает образы точные и вместе с тем великолепные. Это — истина, представшая воображению поэта. С ним всегда идешь по твердой земле, ощущая под собой прочную основу; идешь свободно и уверенно, прислушиваясь к ритму совершенной красоты. Когда в поисках точности художник спускается до самых тривиальных явлений жизни, он неизменно сохраняет при этом какое-то неизъяснимое благородство, которое придает особую прелесть его нарочитой небрежности. Даже в описаниях самых пошлых житейских происшествий вы всегда ощущаете рядом с собой незримое присутствие писателя и поэта; оно неожиданно проявляется в конце периода, на середине страницы в какой-нибудь фразе, иногда в одном только слове, которое внезапно озаряет все вокруг ярким светом, и вы вздрагиваете от близости гения. Впрочем, в этих постоянных описаниях человеческого уродства нет ничего уродливого. Можно дойти до крайности, и все же картина сама по себе будет прекрасна. Достаточно того, что великий художник пожелал создать ее такою. Я говорил уже, что Гюстав Флобер прорубил дорогу в непроходимой порой бальзаковской чаще, он расчистил и осветил литературе ее дальнейший путь. Добавлю, что в своем творчестве Флобер объединил достижения двух гениев тридцатых годов — аналитический метод Бальзака и блистательный стиль Виктора Гюго.

III

Переходя к рассмотрению романов Гюстава Флобера, сгруппируем их попарно: «Госпожа Бовари» и «Воспитание чувств», «Саламбо» и «Искушение святого Антония», независимо от того, в каком порядке они выходили в свет.

Я уже говорил о том, что появление в печати романа «Госпожа Бовари» явилось крупным литературным событием. При всем том интрига романа весьма обыденна. Сюжет с легкостью можно изложить в тридцати строках: Шарль Бовари, скромный провинциальный врач, после смерти первой жены женится вторично на дочери фермера Эмме, получившей воспитание выше своего социального круга. Эта молодая дама играет на фортепиано и увлекается чтением романов. Семья Бовари переезжает в Ионвиль, небольшой городок близ Руана. Жизнь в глуши вселяет в эту женщину, отошедшую от своей среды, тоску одиночества. Она видит, как жалок ее муж, ее гнетет скука однообразного провинциального существования. В ней рождаются какие-то смутные желания, жажда необычного. Естественно, что все это заканчивается любовным адюльтером. Впрочем, она пытается бороться; сначала она любит молодого человека Леона Дюпюи, клерка ионвильского нотариуса; любит его целомудренной любовью, не представляя себе возможности измены. И лишь позже, когда Леон уезжает, она внезапно отдается другому, Родольфу Буланже, владельцу соседнего поместья.

И тогда Эммой овладевает какое-то безумие: она гордится своим падением, испытывая чувство удовлетворенной мести. Она делается требовательной и обременительной любовницей, мечтает о бегстве из дома, о необычайных приключениях, о вечной любви, и Родольф, испугавшись, бросает ее. Отчаяние Эммы непомерно; она едва находит силы влачить существование, видит в себе истинную мученицу любви и тщетно пытается найти утешение в религии; так продолжается до неожиданной встречи с Леоном в Руане. По воле судьбы последний занимает место Родольфа. Любовь Эммы и Леона вспыхивает вновь, но теперь это жестокая страсть, воспламененная чувственностью. И связь эта длится до той поры, пока Леон, в свою очередь, не пугается столь неистовой страсти и не испытывает пресыщения. У Эммы большие долги. Брошенная любовником, покинутая всеми, она принимает яд: съедает горсть мышьяку. Бедняга муж оплакивает Эмму. Позднее он узнает об ее изменах, по все еще тоскует о ней. Однажды утром он встречает Родольфа, идет распить с ним бутылку пива и говорит: «Я не сержусь на вас».

И это все. В газете это составило бы десять строк в разделе «Происшествия». Но нужно прочесть книгу — это сама жизнь! В романе есть великолепные куски, ставшие классическими: свадьба Эммы и Шарля, сцена земледельческой выставки, во время которой Родольф ухаживает за молодой женщиной, смерть и погребение госпожи Бовари, описанные с потрясающей душу правдой. Да и весь роман со всеми его подробностями вызывает самый живой интерес, интерес новизны дотоле неизвестный, интерес к реальности, к обыденной житейской драме наших дней. Он захватывает с непреодолимой силой, как захватывают подлинные события, проходящие перед вашим взором. Здесь факты, с которыми вы сталкивались десятки раз, персонажи, которых вы встречаете среди знакомых. Вы — у себя, и то, что происходит в романе, имеет непосредственное отношение к окружающей вас среде. Отсюда — глубокое впечатление, которое оставляет этот роман. Нужно сказать также и об удивительном мастерстве художника. Произведение отличается абсолютной верностью тона во всех его частях. Действие развертывается как бы на сцене, с совершенным правдоподобием: вы не видите здесь ни малейшей авторской фантазии, никакого вымысла. Движение, краски создают полную иллюзию жизни. Художник совершает чудо: полностью устранившись из произведения, он тем не менее заставляет вас почувствовать его великое мастерство.

Образ госпожи Бовари, несомненно, списанный Гюставом Флобером с натуры, вошел в галерею вечно живых литературных образов, созданных человеческим гением. Сейчас говорят: «Это госпожа Бовари», — как в XVII веке, должно быть, говорили: «Это — Тартюф». Причина в том, что госпожа Бовари, при всей ее яркой индивидуальности, образ глубоко типический. Вы найдете ее повсюду: во всех классах и во всех слоях французского общества. Это женщина, отошедшая от своей среды, неудовлетворенная своей жизнью, испорченная сумбурной сентиментальностью, пренебрегшая долгом матери и жены. И, кроме того, это женщина, обреченная греховной любви. И любовь действительно приходит. Чувство поэтическое и робкое вначале затем перерастает в торжествующую страсть. Флобер старается не забыть ни одной черты в ее облике: рисуя Эмму с самого ее детства, он отмечает первые проявления ее чувственности, показывает ее высокомерные выходки, оборачивающиеся против нее же самой. Но сколько видит он смягчающих обстоятельств! Вы чувствуете, что автор понимает ее и оправдывает. Все вокруг Эммы виновны не менее ее. Она умирает среди окружающей ее пошлости. Только в жизни подобные истории не всегда имеют такой конец; нарушительницы супружеской верности чаще всего умирают естественной смертью, тихо и мирно.

Образ Шарля Бовари создан, быть может, еще более удивительно. Надо быть художником, чтобы понять, насколько трудно написать во весь рост портрет глупого человека. Ничтожество само по себе бесцветно, неопределенно, невыразительно. Меж тем фигура бедняги Шарля поражает необычайной рельефностью. На каждой странице выступает его жалкая посредственность: вы видите незадачливого врача, незадачливого мужа — злополучного неудачника во всем. И при этом — ни тени гротеска. Образ остается правдивым и убедительным. Порою несчастный Шарль даже вызывает симпатию. Вы испытываете к нему чувство жалости и приязни. Он только неумен, тогда как оба любовника Эммы — Родольф и Леон отвратительны в своем неприкрашенном эгоизме. Как они далеки от влюбленных героев романтической школы! Перед вами проходит любовь, какой автор наблюдал ее в жизни, — молодость, желание, случай — все, что девять раз из десяти толкает человека на любовную связь. Сколько мужчин, будь они откровенны, признались бы, что имели на совести одну или две таких Эммы! В двух связях, следующих одна за другой, все и пошло и великолепно; это правдивый человеческий документ, страница, вырванная из истории нашего общества. Родольф и Леон, если угодно, представляют собою тип среднего мужчины.

Современной литературной школе наскучили романтические герои и их несносный вздор. Достаточно было остановить внимание на первом встречном и разоблачить его, чтобы создать страшный и впечатляющий образ. И действительно, я не знаю образа более страшного и более впечатляющего, чем Родольф, который хладнокровно размышляет о том — сделать ли Эмму своей любовницей, а затем, когда наступает пресыщение, бросает ее; или чем Леон, робкий влюбленный первых глав романа, который становится впоследствии преемником Родольфа и безудержно предается любовным утехам до того дня, когда страх перед возможностью испортить свое будущее и просьба Эммы о деньгах не отрезвляют его. Как удивительны и трогательны слова Бовари после смерти жены, обращенные к Родольфу: «Я на вас не сержусь!» В них — весь бедняга Шарль. В нашей литературе нет слов более проникновенных, которые раскрывали бы самые глубины человеческого сердца, обнажая все его слабости и всю его способность любить. Честное приятие фактов такими, каковы они есть, а также точность и выразительность каждой детали — вот в чем тайна неотразимого очарования этой книги, захватывающей вас сильнее, чем самая смелая выдумка.

К сожалению, я не имею возможности подолгу останавливаться на каждом романе. И мой разбор в силу этого окажется неполным. Подобные книги — это целые миры. В «Госпоже Бовари» есть много незабываемых второстепенных персонажей: сельский кюре, который бормочет банальные утешения священника, закосневшего в своем ремесле, провинциальные маньяки, ведущие существование моллюсков, — словом, сборище смешных уродов, которых можно изучать, как каких-нибудь мокриц или тараканов. Образ, который особенно привлекает внимание, — это образ аптекаря Омэ, являющегося воплощением Жозефа Прюдома. Омэ — провинциальная знаменитость, светоч науки всего округа, олицетворение самодовольной глупости целого края. И при этом он — личность прогрессивная, он вольнодумец, враг иезуитов. Омэ дает своим детям громкие имена: Наполеон и Аталия. Он печатает брошюру: «Рассуждение о сидре, его изготовлении и воздействии на человеческий организм, сопровождаемое некоторыми новыми мыслями об этом предмете». Он пишет для «Руанского Маяка». Это тип вполне законченный; самое имя Омэ стало нарицательным, характеризующим категорию известного рода глупцов. Я, со своей стороны, войдя в деревенскую аптеку, не могу не бросить взгляд в сторону конторки, за которой восседает величественный Омэ в домашних туфлях и фригийском колпаке, смешивая лекарства со снисходительной важностью человека, знающего их латинские и греческие названия.

Роман «Госпожа Бовари» имел среди широкой публики необычайный успех благодаря одному факту. Прокурорский надзор вздумал подвергнуть преследованию автора, вменив ему в вину оскорбление общественной морали и религии. Это было в первые годы Империи, когда процветало ханжество. Я не могу обойти молчанием этот процесс, который принадлежит истории нашей литературы. Шум прений нашел широкий отклик в прессе. Гюстав Флобер с честью вышел из этого испытания; он стал известным писателем, признанным главою школы.

Вот один из счастливых случаев, когда восторжествовала справедливость! Обвинительная речь прокурора Эрнеста Пинара представляет собою весьма любопытный документ. Гюстав Флобер опубликовал ее в последнем издании романа. В наши дни трудно читать эту речь без чувства глубокого изумления: шедевр французской литературы расценивается как преступное деяние!

Прокурор подвергает роман смешной и жалкой критике, нападая на самые лучшие его страницы. Запутавшись в искусстве, этот тупоголовый судейский мечет громы и молнии против литературных персонажей, тогда как ему следовало бы приберечь свое рвение для настоящих преступников — воров и убийц. Горестное зрелище представляет собой педант, убежденный в том, что он является ревнителем добрых нравов, на которые никто и не думал посягать! Эрнест Пинар, который впоследствии играл в политике довольно жалкую роль, стал всеобщим посмешищем со времен этого процесса. Потомство вспомнит о нем лишь в связи с тем, что некогда он пытался уничтожить одно из выдающихся литературных произведений нашего века. После великолепной защитительной речи г-на Сенара Гюстав Флобер был оправдан. Искусство вышло победителем из этой неправедной борьбы. Но, вынося оправдательный приговор, шестая палата парижского исправительного суда сочла своим долгом высказать ряд суждений о натурализме и современном романе. Вот одно из них:

«Ввиду того, что не дозволено под предлогом изображения характера и местного колорита воспроизводить неподобающие факты, слова и жесты персонажей, которые писатель имел намерение нарисовать, и что подобный метод, приложенный к научным произведениям, равно как и к художественным, привел бы к некоему реализму, являющемуся отрицанием красоты и добра и, порождая творения, одинаково оскорбительные для взоров и для ума, наносил бы постоянные оскорбления общественной морали и добрым нравам…» Итак, реализм осужден исправительным судом! Но, благодарение богу, целое поколение писателей пренебрегло этим осуждением и непрерывно продвигалось вперед в поисках правды, в анализе человеческой души и изображении страстей. Приговор суда не останавливает развитие человеческой мысли.

Я слишком задержался на разборе романа «Госпожа Бовари» и вынужден уделить меньше внимания «Воспитанию чувств». Создавая свой второй роман, Гюстав Флобер расширил его рамки. Теперь это уже не просто история одной частной жизни, и место действия не только один из уголков Нормандии. Автор рисует жизнь целого поколения и обнимает исторический период в двенадцать лет, с 1840 по 1852 год. В качестве фона он избирает медленную и мучительную агонию Июльской монархии, лихорадочную жизнь республики 1848 года, прерываемую ружейными выстрелами февральских, июньских и декабрьских дней. В эту обстановку он помещает лиц, с которыми тесно общался в дни юности, своих современников, целую толпу людей, которые приходят, уходят, живут жизнью своей эпохи. «Воспитание чувств» — это единственный действительно исторический роман из всех мне известных, роман, который правдиво, точно и полно воссоздает минувшие времена, причем события развиваются совершенно естественно — никто не направляет их ход.

Тот, кто знает, с какой страстной настойчивостью изучал Гюстав Флобер мельчайшие подробности, оценит всю грандиозность предпринятого им труда. План книги представлял собою задачу еще более сложную. Гюстав Флобер отказался от традиционного построения сюжета с центральной драматической коллизией. Он стремился изобразить жизнь день за днем, такою, какова она есть, в непрерывном потоке неприметных происшествий, из которых складывается в конце концов сложная и страшная драма. Никаких заранее подготовленных эпизодов, — напротив: кажущаяся нестройность фактов, обычный ход событий, персонажи, которые сталкиваются, потом исчезают и появляются вновь, и так до тех пор, пока не скажут свое последнее слово, — теснясь в беспорядке, словно прохожие, снующие взад и вперед по тротуару. Это одна из наиболее оригинальных, смелых и трудно осуществимых концепций пашей литературы, отнюдь не страдающей недостатком смелости. Гюстав Флобер неуклонно и до конца придерживался намеченного им плана и работал с той страстной целеустремленностью и волей к выполнению задуманного, которые и составляли силу его таланта.

Но это еще не все. Самая большая трудность «Воспитания чувств» заключалась в выборе персонажей. Гюстав Флобер хотел рисовать то, что видел сам в течение описываемых лет, — извечные человеческие неудачи, постоянное проявление человеческой глупости. Подлинное название романа — «Неудачники». Все действующие лица мечутся в пустоте, кружатся, как флюгер на ветру, в погоне за призраком выпускают реальную добычу; с каждым новым проступком они становятся все ничтожнее и, наконец, исчезают в небытии. В сущности, роман этот — беспощадная сатира, страшная картина общества, растерянного, зашедшего в тупик, живущего одним днем; страшная книга, где развертывается эпопея людской пошлости, где человеческий род представлен как муравейник, в котором торжествует и выставляется напоказ все уродливое, мелкое, пошлое. Это величественный мраморный храм, как бы воздвигнутый во славу человеческого бессилия. Из всех произведений Гюстава Флобера это, бесспорно, самый личный и широко задуманный роман, стоивший автору самых больших усилий, который не скоро еще будет понят.

Заниматься разбором «Воспитания чувств» почти невозможно. Пришлось бы следить за развитием действия от страницы к странице; ибо там одни лишь факты и лица. Тем не менее я могу объяснить в нескольких строках, как пришла автору идея так озаглавить роман, кстати сказать, довольно неудачно. Его герой, если только он может быть так назван, — молодой человек Фредерик Моро, — слабый и нерешительный по натуре, который обнаруживает в себе непомерные желания, не обладая достаточной силой воли, чтобы их осуществить. Четыре женщины способствуют воспитанию его чувств: честная замужняя женщина, избранница его сердца, к к ногам которой он сложил первую дань своей юношеской любви; куртизанка, которая не отвечает его высоким чувствам и в чьем алькове он теряет волю; великосветская дама, его тщеславная мечта, о которой он в минуты отрезвления говорит с отвращением и насмешкой; юная провинциалка, рано созревшее дитя природы, литературная фантазия автора, девушка, которую один из друзей Фредерика почти что выхватывает из его объятий. И вот после того, как эти четыре любви: подлинная, чувственная, тщеславная и инстинктивная — тщетно оказывали воздействие на Фредерика, мы видим его однажды вечером, уже постаревшего, перед камином рядом с другом его детства Делорье. Последний так же безуспешно добивался власти, как Фредерик счастливой любви. И вот оба, сетуя о своей улетевшей молодости, вспоминают как самое отрадное в их жизни один весенний день, когда, отправившись вдвоем к девицам, они не осмелились переступить их порог. Сожаления о любовном томлении и целомудрии шестнадцатилетнего возраста — таков итог этого воспитания чувств.

Из множества персонажей романа я позволю себе набросать несколько портретов: Арну, современный делец, попеременно торговец картин, фабрикант фаянса, продавец предметов культа, белокурый провансалец, очаровательный лгун, мило обманывающий свою жену, изобретатель массы хитроумных спекуляций, приводящих его в конце концов к разорению. Г-н Дамбрез, крупный собственник и политикан, обладающий всеми пороками денежного туза; Мартинон — отъявленный глупец, самодовольное ничтожество, будущий сенатор, неразборчивый в средствах, готовый вступить в связь с теткой, чтобы жениться на племяннице; Режимбар, доморощенный политик, гротескная и неясная фигура господина в толстом пальто, появившегося неизвестно откуда и в определенные дни посещающего одни и те же кафе, угрюмая и молчаливая личность, приобретшая репутацию человека глубокомысленного и могущественного благодаря всего лишь трем-четырем фразам, которые он время от времени произносит на тему о положении страны. Я вынужден ограничить себя этими примерами. Но сколько в романе превосходных сцен, законченных картин, рисующих наш век с его искусством, политикой, нравами, развлечениями, пороками: здесь и великосветские вечера, и полусвет, дружеские завтраки, дуэль, поездка на скачки, клуб 1848 года, баррикады, уличные бои, взятие Тюильри, восхитительный любовный эпизод в лесу Фонтенебло, остроумные картинки домашней жизни буржуа, жизнь целого народа.

Именно в этом романе Гюстав Флобер с наибольшей яркостью выразил и утвердил и новые литературные принципы. Отрицание романического вымысла в интриге, низведение героев до уровня средних людей, соблюдение пропорций в передаче мельчайших подробностей достигает в романе необычайной выразительности. Я уверен, что это произведение стоило Флоберу самых больших усилий; никогда еще не занимался он столь глубоким изучением человеческой пошлости, и никогда еще лирик не сетовал в нем так горько.

В этом большом произведении, самом большом из всех им написанных, нет ни одной страницы, где бы он ослабил свое внимание. Невозмутимо идет он своей дорогой, сколь бы трудна подчас она ни была, не занимаясь, подобно Бальзаку, рассуждениями, которые дают писателю возможность передохнуть. Нет, он непрерывно ведет рассказ, и события, исполненные драматизма, проходят перед читателем, как на сцене. И нет сомнений, что к себе Флобер относится столь же беспощадно, как и к тому пошлому миру, который он изображал.

IV

Переходим к анализу «Саламбо» и «Искушения святого Антония». Эти творения, как два взмаха крыла, подымают Гюстава Флобера над пошлостью буржуазного мира и уносят его в далекое прошлое, в страну ярких красок, благовоний и сверкающих тканей, где лирик и великолепный колорист испытывают наконец подлинное счастье. Гюстав Флобер — певец Востока, который чувствует себя чужеземцем среди нас. Ему дышится вольно и легко лишь с той минуты, когда он может отдаться могучему и свободному вдохновению и творить, ни в чем не принуждая себя. Произведениями, дорогими его сердцу, которые он создавал не ведая усталости, если даже они и стоили ему большого исследовательского труда, были, несомненно, «Саламбо» и «Искушение святого Антония».