СТАТЬИ

СТАТЬИ

«Приятие мира»[1]

Поэта коснулось «дуновение» высокой тайны — тайны преображения.

Взаимоотношения человека и космоса так многолики и загадочны, что невозможно с полной убежденностью утверждать, в самом ли человеке источник его преображения или приходит оно извне. Гомолицкий склоняется к второй разгадке — приобщения человека к космическим тайнам, т е. религиозно-философскому просветлению.

В религиозно-философских размышлениях и настроениях, которыми исполнены почти все стихи поэта, он находит свой путь к приятию мира. Но путь этот ведет через самопознание и самообличение. Если в мире он приемлет все ужасы и страдания жизни, то в самом себе он приемлет лишь примиряющее и всеутверждающее начало. К своему несовершенству, к греховному началу в себе он беспощаден. Я назвал бы его приверженцем внутреннего (имманентного) дуализма.

Поэт говорит:

Постель казалась мне греховно нежной —

плоть вероломную я к доскам приучал,

кладя на стол свой отдых неизбежный,

и на спине, как мертвый, застывал.

Я спал, и сон был иногда спокоен,

но чаще влажно воспален и жгуч.

А надо мной стоял крылатый воин,

в руке сжимая обнаженный луч.

Но стоит поэту соприкоснуться с внешним миром, чтобы стихи его зазвучали по-иному и чтобы в них сказались радость бытия, нежная, проникновенная:

Опять вкушаешь песни золотые,

Бог с голубой прохладою зрачков,

как будто я влюблен в тебя впервые,

а за спиной не тысячи веков.

И в последнем отчаянье есть радость, и гибель не страшна тому, кто в своей любви к миру претворил в красоту и мрак, и ненастье, и самую смерть:

Ворча, раздавит лапою тяжелой

чудовище автобуса тупое —

на камнях, сморщенных его ленивым брюхом…

Так кончится, что было душной школой…

по классам жизни заточенным слухом,

но помнящим мучительно иное.

Лишь каменные тихие святые

и голуби, слетающие к ним,

да вот еще любви комочек снежный

напрасно длят часы мои пустые.

Но будет прав мой тесный, неизбежный

последний час — гудок, бензинный дым,

сухой асфальт и кто-то нежный-нежный.

Любовь и смерть — лучшие краски на палитре Творца. Чтобы постичь безмерное сияние любовного пути, должно взглянуть на него из-под сени гробового входа. Но любовные страдания в узком смысле этого слова чужды поэту. Его любовь разделена. К одиночеству и раздумью о смерти толкает его не любовная мука, а притупленное, приглушенное повседневностью чувство жизни. В созерцании смерти на кладбище поэт ищет и находит оправдание тому обманчивому и мимолетному, что в «кулисах стен» казалось столь скучным и отвратным. Как проникновенно звучит:

Жизнь пролетает точно тень от птицы.

Спеши исполнить всё, пока ты жив.

Это стихотворение («В лесу крестов…») о смерти, несмотря на отсутствие в нем трагически вдохновенной антитезы — вообще лучшее в сборнике. Поэт достиг в нем большого мастерства.

Символом примирения является Ева — Ева-женщина, прельстительная и жаждущая плоть, мистически перевоплощенная Евой-женой и матерью. Любовь возносится на степень долга, идеальной обязанности.

Как мало надо нам с тобою, Ева.

Без гнева жить и трепетать потом,

когда наш дом от крыши до порога

наполнит бога маленького крик —

его язык еще невнятный людям,

и позабудем для него мы свой —

земной язык, отчаяньем сожженный

и искушенный внутренним огнем.

Для сложных переживаний в большинстве стихов найдены поэтом свои образы — свой язык. Всякое истинное искание в искусстве отдает косноязычием. Для обычных переживаний имеются под рукой готовые штампы, гладкие формы, гладкие слова. Временами тяжелый, перегруженный стиль Гомолицкого свидетельствует о напряженной борьбе поэта с собой и с готовыми образцами.

В книжку Гомолицкого надо вчитаться, она написана не для любителей поэзии, а для любящих ее.