О произведении

О произведении

«Нечто тонкое и неуловимое проникло в Америку – стиль жизни», – писал Фицджеральд о послевоенном десятилетии. «Нечто тонкое» проникло в это же время и в американскую литературу – стиль письма. Одним из лучших подтверждений тому служит роман «Великий Гэтсби». Своеобразное видение мира, новаторский, отчетливо модернистский и неповторимо индивидуальный почерк Фицджеральда сказывается в его способе подачи материала – поэтическом и художническом, а принимая во внимание ритмико-интонационное построение фраз, и музыкальном:

...оркестры каждый год вводили в моду новые ритмы, отражая в мелодиях всю печаль и двусмысленность жизни. Под стон саксофонов, ночи напролет выпевавших унылые жалобы «Бийл-стрит блюза», сотни золотых и серебряных туфелек толкли на паркете сияющую пыль. Даже в сизый час чаепитий иные гостиные сотрясал непрерывно этот сладкий несильный озноб, и знакомые лица мелькали то здесь, то там, словно лепестки облетевшей розы, гонимые по полу дыханьем тоскующих труб.

Особый ракурс видения заявляет о себе подбором образов, связанных с печалью и увяданием («стон саксофонов», «унылые жалобы» блюза, «лепестки облетевшей розы», «тоскующие трубы»), которые связаны одной ритмической организацией с образом блеска золота и серебра, а иногда спаяны в едином образе – «сияющей пыли» на паркете и «сладкого озноба». Все это передает хрупкую поэзию, эфемерную и уже тронутую распадом красоту «века джаза», создает образ времени, который, подобно музыке и поэзии, находит живой эмоциональный отклик и потому буквально впечатывается в читательское сознание.

Веяние послевоенного десятилетия ощутимо и в особом способе организации материала, который соответствует духу литературного эксперимента, охватившего американскую словесность, и вместе с тем абсолютно индивидуален. Фицджеральд не воссоздает поэтапно и последовательно всю биографию героя, как это делают писатели старшего поколения (например, Драйзер в «Американской трагедии»), а как это свойственно роману XX века, уплотняет действие; его роман виртуозен по композиции, компактен и лирически сжат. Это образец центростремительного романа.

После Джеймса, начавшего игру с использованием «точки зрения», образ повествователя в литературе XX века усложнился, возросло его значение. Судьба «великого» Гэтсби дана через фильтр восприятия рассказчика, Ника Каррауэя. Ник – лицо вполне беспристрастное, он «сдержан в суждениях», т.е. терпим к человеческим слабостям, лишен праздного любопытства и способен объективно оценивать характеры и обстоятельства. При этом, будучи по профессии биржевым маклером, Ник не домысливает «историй», а пишет лишь о том, что видел сам или же узнал из первых рук. Это создает впечатление объективного повествования, читатель проникается доверием к рассказчику.

Непосредственное развитие действия укладывается в краткий временной отрезок знакомства и личного общения Ника и Джея Гэтсби в течение лета 1922 года, проведенного Ником в фешенебельном пригороде Нью-Йорка, на Лонг-Айленде. Остальные факты реконструируются по воспоминаниям – самого Гэтсби, а также людей, знавших его в разные периоды его жизни. Порядок поступления – и воспроизведения – этих отрывочных сведений о прошлом не соответствует хронологической последовательности событий. Фрагментарность изложения получает, таким образом, психологическую мотивировку. Сложить же общую картину из фрагментов предоставляется читателю, который, помимо эмоциональной вовлеченности в книгу, невольно оказывается втянутым и в процесс сотворчества.

Появление заглавного героя на страницах романа подготавливается исподволь и обставляется всевозможной таинственностью. Живя по соседству с роскошной виллой Гэтсби, Ник Каррауэй знает лишь фамилию ее владельца, затем слышит о нем от общих знакомых (Джордан Бейкер); сам же богатый сосед предстает перед ним внезапно – как фигура обособленная и романтически двойственная – среди звуков и шорохов непостижимой ночной природы:

Ветер утих, ночь спала, полная звуков, – хлопали птичьи крылья в листве деревьев, органно гудели лягушки от избытка жизни, раздуваемой мощными мехами земли. Мимо черным силуэтом ...прокралась кошка, я повернул голову ей вслед и вдруг увидел, что я не один – шагах в пятидесяти, отделившись от густой тени соседского дома, стоял человек и, заложив руки в карманы, смотрел на серебряные перчинки звезд. Непринужденное спокойствие его позы, уверенность, с которой его ноги приминали траву на газоне, подсказали мне, что это сам мистер Гэтсби... Я так его и не окликнул, потому что он вдруг ясно показал, насколько неуместно было бы нарушить его одиночество: он как-то странно протянул руку к темной воде, и ...мне показалось, что он весь дрожит. Невольно я посмотрел по направлению его взгляда, но ничего не увидел, только где-то далеко светился зеленый огонек, должно быть, сигнальный фонарь на краю причала. Я оглянулся, но Гэтсби уже исчез, и я снова был один в неспокойной тишине.

Этот зеленый огонек – один из лейтмотивов произведения, – как окажется впоследствии, обозначает в пространстве место, где живет Дэзи, средоточие вселенной Гэтсби, «золотая девушка» его мечты. Гэтсби протягивает руку в сторону пролива, разделяющего два поселка на Лонг-Айленде: Уэст-Эгг, где он приобрел дворец, недавно выстроенный пивоваром, воплощает «новые деньги» с их уродливой безвкусицей, а через пролив лежит элитный Ист-Эгг, где живут обладатели «старых денег». Эти тонкости социальной иерархии в мире богатых играют существенную роль в романе.

Получив затем приглашение на одну из бесчисленных шикарных и расточительных вечеринок в усадьбе Гэтсби, Ник не сразу обнаруживает, что его случайный собеседник, оказавшийся, как и он, бывшим фронтовиком и даже его однополчанином, и есть хозяин дома. Таким образом, Гэтсби предстает в ореоле определенного величия, которое сообщает ему его баснословное богатство, и некой тайны. Неизвестны источники роскоши, его окружающей; отчетливо двойственна и непостижима его фигура, как противоречивы и слухи о нем, циркулирующие среди гостей: «Он бутлегер, – шептались дамы, попивая его коктейли и нюхая его цветы. – Он племянник фон Гинденбурга и троюродный брат дьявола, и он убил человека, который об этом проведал», «во время войны он был немецким шпионом», «он учился в Оксфорде. ...Впрочем, я этому не верю».

Уже здесь обозначается позиция Гэтсби в обществе богачей как позиция чужака: пользуясь его гостеприимством, эта публика относится к нему с подозрением и снисходительностью (показателен эпизод в библиотеке, где случайный гость поражен тем, что книги там – настоящие), чему, впрочем, сам Гэтсби с его нуворишеской расточительностью и отсутствием вкуса дает все основания. Описание его приемов выдержано в тонах социальной сатиры: «...на виллу являлась целая армия поставщиков. Привозили ...такое количество разноцветных лампочек, будто собирались превратить сад Гэтсби в огромную рождественскую елку. На столах, в сверкающем кольце закусок, выстраивались окорока... салаты, пестрые, как трико арлекина, поросята... жареные индейки, отливающие волшебным блеском золота».

В толпах гостей, которых радушно привечает Гэтсби, выделяются типажи, как будто разыгрывающие комедию нравов. Особенно впечатляюще выглядит каталог имен, который открывает четвертую главу. В целом же «обычно находился кто-нибудь, кто представлял вновь прибывшего хозяину, и потом каждый вел себя так, как принято себя вести в загородном увеселительном парке. А бывало, что гости приезжали и уезжали, так и не познакомившись с хозяином, – простодушная непосредственность, с которой они пользовались его гостеприимством, сама по себе служила входным билетом».

Еще более явно, чем в кричащей роскоши его приемов, вульгарность и чрезмерность характера Гэтсби раскрывается в его вымышленной биографии, поведанной им Нику: обучение в Оксфорде, богатое наследство, «жизнь молодого раджи», путешествия, охота и коллекционирование драгоценных камней, героизм на полях сражений Первой мировой. В этой биографии правда причудливо переплетается с вымыслом, точнее – с баснословным преувеличением.

Обстоятельства реальной жизни Гэтсби вырисовываются позднее: знакомство в 1917 году бравого молодого лейтенанта с Дэзи – девушкой из общества, их взаимная любовь и разлука сначала поведаны Джордан Бейкер, а затем самим Гэтсби. Важно подчеркнуть, что только исключительные обстоятельства военного времени позволили Гэтсби приблизиться к Дэзи; его офицерская форма автоматически поднимает его в глазах общества. В результате встречи Ника с мистером Вулфшимом становятся ясны криминальные источники богатства Гэтсби; происхождение героя и формирование его характера проясняются в связи с приездом на похороны Гэтсби его отца, бедного пожилого фермера по фамилии Гетц.

Ключевой в создании психологического портрета героя является VI глава, в которой рассказывается, как в «беспредельно эгоцентрической, ...вечно смятенной» душе семнадцатилетнего Джеймса Гетца из Северной Дакоты рождалась выдумка об идеальном Джее Гэтсби, как исподволь крепла в нем «вера в нереальность реального, в то, что мир прочно и надежно покоится на крылышках фей».

Все это – и сколоченное из ничего, обманным путем, состояние, и придуманная взамен собственной судьба – нужно Гэтсби лишь для того, чтобы бросить к ногам Дэзи. Сконцентрированность на мечте и безграничная вера в мечту, в которую он вложил всю свою жизнь и сохранил до самой смерти, – вот что отличает Гэтсби от его нынешнего окружения и определяет его действительное, а не выдуманное или показное величие. Исключительно сложный художественный образ Гэтсби построен как будто на контрасте великого – с одной стороны, и смешного, вульгарного, тривиального – с другой, но при этом четкой границы между двумя этими сторонами нет: одно то и дело перетекает в другое, противоположное.

Собственно, вымыслом (только не обманом, а самообманом) Гэтсби оказывается и его великая любовь: «дело тут было не в ней, а в огромной жизненной силе созданного им образа. Этот образ был лучше ее, лучше всего на свете. Он творил его с подлинной страстью художника... Никакая ощутимая реальная прелесть не может сравниться с тем, что способен накопить человек в глубинах своей фантазии». Той Дэзи, которую так безгранично любит герой, не существует – есть только праздная, в целом удовлетворенная жизнью молодая женщина, жена толстокожего плейбоя Тома Бьюкенена, в голосе которой «звенят деньги».

Образ Дэзи и в чем-то дублирующий и оттеняющий образ ее приятельницы Джордан Бейкер, как и образ Гэтсби, строится на контрастах. В данном случае это контраст видимого и скрытого, подспудного. В отличие от нувориша-выскочки Гэтсби с его роскошью напоказ, элите свойственна легкость, изысканная простота. Дэзи впервые появляется на страницах книги в интерьере собственной гостиной и в компании Джордан.

Ник, троюродный брат Дэзи, приглашенный Томом Бьюкененом в их резиденцию, вступает

в сияющее розовое пространство, едва закрепленное в стенах дома высокими окнами справа и слева. ...Легкий ветерок гулял по комнате, трепля занавеси на окнах, развевавшиеся, точно бледные флаги, – то вдувал их внутрь, то вдруг вскидывал вверх, к потолку, похожему на свадебный пирог, облитый глазурью, а по винно-красному ковру рябью бежала тень, как по морской глади под бризом. ...Единственным неподвижным предметом в комнате была исполинская тахта, на которой... укрылись две молодые женщины. Их белые платья подрагивали и колыхались, как будто они обе только что опустились здесь после полета по дому.

Невесомая легкость и воздушная грация Дэзи и Джордан блестяще подчеркивается несколькими образами (распахнутые сквозные окна, занавески, «точно бледные флаги»), открытыми ссылками на ветер, зелень и море и ритмическим построением фраз, рисунок которых добавляет сцене движения и передает богатство жизни. Эта невесомость молодых женщин в символическом плане романа может быть прочитана как начало лейтмотива, выражающего легкомысленность и безответственность богатых.

В том же ключе выдержан одобрительный отзыв Ника о Джордан Бейкер: «Смотреть на нее было приятно. Она была стройная, с маленькой грудью, с очень прямой спиной, что еще подчеркивала ее манера держаться – плечи назад, точно у мальчишки-кадета. ...Была в ее походке пружинистая легкость, словно свои первые шаги она училась делать на поле для гольфа ясным погожим утром». «Пружинистая легкость», прямизна и прохладная свежесть – вот впечатление, которое производит эта особая раса счастливчиков от рождения, «бесконечно далекая от изнурительной борьбы бедняков».

Данные качества, впрочем, – лишь стиль поведения, внешний лоск, проявление хорошего вкуса, привитого воспитанием. На деле прохладная свежесть оборачивается холодностью, а декорум аристократизма скрывает пресыщенность и равнодушие, о чем Ник смутно подозревает с самого начала: «Иногда она [Дэзи] и мисс Бейкер вдруг принимались говорить разом, но в их насмешливой, бессодержательной болтовне не было легкости, она была холодной, как их белые платья, как их равнодушные глаза, не озаренные и проблеском желания». На деле Джордан Бейкер «неисправимо бесчестна», а Дэзи, под стать своему бесчувственному, неколебимо самоуверенному мужу, готова с легкостью жертвовать людьми ради собственного душевного комфорта, не случайно они с Томом «прекрасно ладят друг с другом».

Подспудная жизнь четы Бьюкененов драматически подчеркнута в контексте романа, в частности, пространственными оппозициями. Во-первых, это разительный контраст естественной прохлады пригорода с пеклом Манхэттена, где происходит значительная часть действия. В анонимности гигантского города героям удобней скрывать от посторонних глаз свои деловые и интимные тайны. Во-вторых, это описание пригородной свалки, Долины Шлака, открывающее вторую главу романа:

...призрачная нива, на которой шлак восходит как пшеница, громоздится холмами, сопками, раскидывается причудливыми садами... и над этой безотрадной землей... вы различаете глаза доктоpa Т.-Дж. Эклберга. Глаза доктора Эклберга голубые и огромные – их радужная оболочка имеет метр в ширину. Они смотрят на вас не с человеческого лица, а просто сквозь гигантские очки... Должно быть, какой-то фантазер окулист... установил их тут в надежде на расширение практики...

Язык и образы приобретают здесь сюрреалистическое качество, и кошмаром кажутся нарисованные глаза доктора Эклберга, незряче взирающие на пустынный пейзаж. В кульминации романа, в конце главы VIII, те же глаза с рекламы становятся в восприятии одного из персонажей всевидящами очами Господа – это единственное упоминание о Боге в тексте романа. Этот Господь с придорожной рекламы – единственно возможный Господь в Америке 20-х годов, в прямом смысле глядящий на свалку, а в фигуральном – безучастно взирающий на распад моральных, в том числе семейных, ценностей.

Именно в серой Долине Шлака, в одном из «трех кирпичных строений, вытянувшихся в ряд по краю пустыря», живет любовница Тома Бьюкенена – вульгарная особа по имени Миртл Уилсон, со своим мужем-механиком. Эта ничья земля между Уэст-Эггом и Манхэттеном – не только арена катастрофы, описанной в романе, но и своего рода нравственный комментарий, здесь разворачиваются эпизоды чудовищного равнодушия Бьюкененов. Сюда Том приезжает проведать Миртл Уилсон и забрать ее «проветриться» в Нью-Йорк. Здесь Дэзи за рулем автомобиля Гэтсби – пусть нечаянно – сбивает Миртл, «как собачонку», и, не останавливаясь, мчит дальше. Здесь механик Уилсон оплакивает жену и решается мстить; узнав от Тома, кому принадлежит автомобиль, переехавший Миртл, он убивает Джея Гэтсби.

После смерти Гэтсби Ник, единственный из всех знакомых Джея, приходит на его похороны. Ник же выносит приговор Бьюкененам, который звучит особенно уничтожающе, поскольку содержит нарочитое преуменьшение: «Они были беспечными [careless] существами, Том и Дэзи, они ломали вещи и людей, а потом убегали и прятались за свои деньги, за свою всепоглощающую беспечность или еще что-то, на чем держался их союз, предоставляя другим убирать за ними». Этим приговором, однако, роман не кончается.

Финал – это знаменитая лирическая кода, сводящая воедино все основные темы и лейтмотивы романа: богатства, Американской Мечты, возврата в прошлое, которое тщетно старался вернуть Гэтсби. Ник Каррауэй решает вернуться домой, на Средний Запад, и прощается с Уэст-Эггом. В свете луны, стирающем очертания ненужных построек, Ник видит

древний остров, возникший некогда перед взором голландских моряков – нетронутое зеленое лоно нового мира. Шелест его деревьев, тех, что потом исчезли, уступив место дому Гэтсби, был некогда музыкой последней и величайшей человеческой мечты; должно быть, на один короткий очарованный миг человек затаил дыхание перед новым континентом, невольно поддавшись красоте зрелища, которого он не понимал и не искал, – ведь история в последний раз поставила его лицом к лицу с чем-то, соизмеримым заложенной в нем способности к восхищению.

«Зеленое лоно континента» далее соотносится с зеленым огоньком на причале Дэзи, и рассказчик подводит итоги жизненного пути Гэтсби:

Долог был путь, приведший его к этим бархатистым газонам, и ему, наверно, казалось, что теперь, когда его мечта была так близко, стоит протянуть руку – и он поймает ее[21]. Он не знал, что она навсегда осталась позади, где-то в темных далях за этим городом, там, где под ночным небом раскинулись неоглядные земли Америки.

История Гэтсби органично вписана в социальную и духовную историю США. Его романтизм, его наивная вера в то, что можно вернуть прошлое, полностью воплотить в реальность свою юношескую мечту, является источником его энергии, целеустремленности, его богатства. Но, согласно роману, эта же вера становится причиной его смерти, поскольку она покоится «на крылышках фей», а не на закономерностях реальной жизни. Этот психологический склад, уловленный Фицджеральдом, составляет одновременно силу и слабость американского национального характера, вот почему в предпоследнем абзаце появляется местоимение «мы»: «Гэтсби верил в зеленый огонек, свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда – завтра мы побежим еще быстрее, еще дальше станем протягивать руки... И в одно прекрасное утро...» – фраза остается незаконченной. Как видно, это «мы» действует согласно кодексу индивидуализма, который подразумевает безграничную экспансию личности: «быстрее», «дальше», а главный вопрос о природе вожделенного счастья и цене, которую за него приходится платить, откладывается, возникает перед этим «мы» слишком поздно.

Последняя фраза романа возвращает к теме необратимости времени и невозможности вернуться в прошлое: «Так мы пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое».

Фитцджеральд писал: «Мой роман о том, как растрачиваются иллюзии, которые придают миру такую красочность, что, испытывая эту магию, человек становится безразличен к понятию об истинном и ложном». Эта проблематика и виртуозная повествовательная техника обеспечили роману «Великий Гэтсби» читательский успех, все возраставший на протяжении XX века.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.