4 Материалы по сопоставлению отечественной и зарубежной классики в старших классах

4

Материалы по сопоставлению отечественной и зарубежной классики в старших классах

Выявление типологических схождений русской и зарубежной классики

В процессе школьного обучения литературе типологические схождения оказываются благодатнейшим материалом для выявления единства мирового литературного процесса и осознания учащимися национальной самобытности отечественной литературы. Постараемся определить некоторые случаи типологического сходства в развитии отечественной и зарубежной литератур, которые могут быть использованы в учебно-воспитательном процессе, и рассмотреть возможные аспекты их сопоставления.

Разумеется, конечным итогом сопоставлений разнонациональных литературных явлений должна быть не только констатация имеющего место типологического схождения, но и, главным образом, обстоятельное проникновение в идейно-эстетический смысл каждого из сравниваемых явлений. Кроме того, каждое типологическое схождение должно утверждать учащихся в мысли о единстве мирового литературного процесса. «Решающее условие возникновения однотипных литератур – вступление разных народов на одну и ту же ступень общественно-исторического и культурного развития и близость форм, в которых это развитие проявляется»[90]. При этом единство общественно-исторического и культурного развития народов следует понимать в самом широком смысле.

Основываясь на единстве материального и духовного развития человечества, мы полагаем, что в данном случае вследствие изменений многие разные художественные системы обретают сходство сопутствования или параллельного изменения (синхронного или диахронного), обусловленного единой причиной – общностью среды и генезиса[91]. Рассматривая возможные причины сходства, явлений повторяемости в литературе, можно говорить об отображении искусством близких по смыслу и духу общественных явлений, порождаемых качественно однообразными социально-историческими предпосылками (хотя это, надо думать, основная причина): «Ни одно произведение искусства, как и вообще ни одно явление действительности, не повторяет целиком другого. Но в каждом неповторимом целом есть еще общие повторяющиеся элементы, черты, стороны. Чем обусловлена эта повторяемость? Во-первых, отображением в произведениях искусства общих (сходных, повторяющихся) явлений действительности. Во-вторых, художественное творчество, будучи индивидуальным по форме, коллективно по существу. Произведение любого автора – результат не только его единоличных усилий, но и усвоенного им опыта предшественников. В-третьих, сама специфика литературно-художественного освоения мира придает произведениям – даже при изображении вовсе не сходных явлений и независимо от профессиональных традиций – определенные черты общности, порождает некоторые устойчивые формы»[92].

Таким образом, мы можем говорить о типологических или генетических связях в первом случае (в зависимости от того, «сходные» или же «общие» явления действительности отображаются искусством), о связях контактных («коллективности» творчества) во втором случае и, наконец, о повторяемости как специфической особенности искусства вообще. Видимо, можно утверждать, что в основе типологических схождений, характеризующих разные национальные литературы, лежит определенная совокупность – близость социально-исторических условий, сходство общественной доминанты и единство самого принципа литературно-художественного освоения мира. При этом вовсе не обязательно сочетание всех трех компонентов[93].

Наиболее сложное в работе над историей мировой литературы – именно выявление типологических закономерностей в ее развитии. «…Единственности и неповторимости творческого облика писателя нисколько не противоречит обнаружение то более полных, то частичных и все-таки существенных «соответствий», которые нужно установить, описать, объяснить. Из этих соответствий в творчестве Мицкевича и Гюго, Мопассана и Чехова, Горького и Нексе и вырастает понимание общих законов развития мировой литературы»[94]. Но чтобы школьник мог усвоить мысль о закономерностях соответствий в творчестве отдельных писателей, он должен представлять себе проявление типологического сходства в рамках целых литературных эпох и художественных методов.

Сфера типологического сходства необъятна: идейное и тематическое содержание, сюжетная, композиционная основы, поэтические образы, элементы стиля и т. д. Типологические схождения – безусловно реальный факт мировой литературы. Крупнейшие литературные направления, разновременно возникавшие в различных европейских странах, – наглядное тому подтверждение. Классицизм, романтизм, реализм вошли в литературную историю всех европейских народов. Сам факт такого рода повторяемости неизбежно приводит к убеждению о единстве мирового литературного развития. «Регулярный характер сходства международных литературных течений… подсказывает мысль о едином закономерном развитии целых художественных систем и об идейной художественной обусловленности всего процесса в целом»[95].

Реализм русской и зарубежной литератур

Проблема реализма – одна из ключевых в систематическом курсе литературы, и разговор о типологическом сходстве реализма отечественного и европейского может продолжается практически в течение двух лет обучения.

Разумеется, русский реализм возник и упрочился как самостоятельное национальное явление вовсе не за каменной стеной, но о заимствованиях, изменивших качественную структуру отечественной литературы, не может быть и речи. «И до XIX века наша литература плодотворно взаимодействовала с культурами других народов. Многие явления отечественной литературы вообще нельзя правильно раскрыть, не учитывая этого взаимодействия. Это относится не только к классицизму, сентиментализму и романтизму, но и к разным этапам русского реализма»[96].

Критический реализм как тип художественного мышления в основных своих приметах предполагает общность в литературах Западной Европы и России. Не вдаваясь в подробную характеристику критического реализма, воспроизведем определение общности писателей – родоначальников критического реализма, предложенное В.И. Кулешовым и, на наш взгляд, вполне доступное старшеклассникам: «Общее заключается в критическом историзме их мышления, в умении раскрыть диалектику взаимосвязей личности и общества, показать социальные саморазвивающиеся характеры, также зависимые от развивающихся объективных условий. Это придает их реализму целостность, законченность, распространяющуюся на все образы произведения и авторскую интонацию. Авторы свободно владеют предметом, переходят от описаний личности героя к диалогам, картинам общества, природы, не нарушая единства стиля. Высокое и смешное, трагическое и комическое для них – не разные стихии, а стороны действительности»[97].

Критический реализм русской литературы, сравнительно с европейским, в частности французским, отличает как сходное, так и активно разнящееся. Это, бесспорно, один из самых сложных случаев типологических схождений в мировой литературе. Приблизить учащихся к пониманию единства реалистического метода и его национальных особенностей – значит, решить важнейшую педагогическую задачу в их литературно-художественном развитии.

Первые реалистические романы Бальзака, явившиеся «величайшей победой реализма», относятся к 30—40-м годам XIX века, тогда как великие творения русского реализма – «Горе от ума» Грибоедова, «Евгений Онегин», «Борис Годунов» и ряд других крупнейших произведений Пушкина – появились значительно раньше – уже в 20-х годах XIX века.

В 30—40-е годы прошлого века, когда писал Бальзак, русский критический реализм мощно проявляется в поэзии Лермонтова, в творчестве Гоголя, произведениях Тургенева и Некрасова. Само собой разумеется, что тематика романов Бальзака во многом отлична от проблем, занимавших русских реалистов, особенно первой половины прошлого века: буржуазное общество Франции значительно отличалось от российской действительности. Реалистический роман Пушкина как «энциклопедия русской жизни» отличен от многотомной, разветвленной и всеохватывающей эпопеи Бальзака – основоположника реализма XIX века на Западе.

Жестокое поражение декабристов углубило историзм Пушкина. В произведения проникает исследование самой действительности, оно становится важнейшей идейно-художественной задачей русского поэта.

Романы Бальзака несут в себе заметные черты, унаследованные от романтизма, русский реализм в этом отношении «чище», характеризуется большим стилевым единством. И мотивация поступков, и речь героев, и характер их стремлений нередко предопределены у Бальзака чувствами, страстями. Отсюда элементы «демонизма», не всегда согласующиеся с реалистическим правдоподобием, но, быть может, способствующие большей яркости личности героев. Бальзак «брал страсти в том виде, какой давало им современное ему буржуазное общество: он со вниманием естествоиспытателя следил за тем, как они растут и развиваются в данной общественной среде. Благодаря этому он сделался реалистом в самом глубоком смысле этого слова, и его сочинения представляют собой незаменимый источник для изучения психологии французского общества времен Реставрации и Людовика-Филиппа»[98]. При всем единстве критического реализма метод Пушкина и метод Бальзака не совпадают. И все же мы вправе сказать, что Бальзак и Пушкин в равной мере старались выявить и воплотить объективные законы, управляющие движением человеческого общества.

На фоне общего сопоставления типов критического реализма в России и Франции необходимо показать учащимся художественное единство метода применительно к важнейшим представителям его в обеих странах. Интересно с этой точки зрения сопоставить творчество Гоголя и Бальзака[99], что можно сделать в условиях школы при изучении произведений обоих великих реалистов. Возможность прямого, личного воздействия Бальзака на Гоголя (речь идет о вероятности их встречи во время пребывания Бальзака в России) не подтверждается авторитетными свидетельствами, но тем интереснее типологические схождения в произведениях этих писателей, в особенности в «Человеческой комедии» и в «Мертвых душах». Два величайших реалистических творения близки прежде всего стремлением дать жизнь во всей ее полноте, их роднит замысел показать «французское общество» и «всю Русь». В обоих случаях мы имеем дело с социальным исследованием жизни. Несомненна близость темы власти денег, их разрушительной силы, опустошающей людские души в «Человеческой комедии» и в «Мертвых душах».

Омертвление душ, деградация человека, опутанного мертвящими условиями общественной жизни и социальных отношений во Франции и в России, – лейтмотив трагического звучания «Человеческой комедии» и «Мертвых душ». Но вместе с тем сходным, почти общим оказывается и поиск светлого начала в действительности, тех сил, что могли бы излечить, оживить гибнущие души. И здесь положительные персонажи бальзаковской эпопеи – Бьяншон, Попино, Сешар и др. – оказываются в значительной мере не от мира сего, так же как образцовые граждане и рачительные хозяева из второго тома «Мертвых душ».

В обществе, пораженном социальными недугами, всегда остра проблема преступности. Отсюда и большое внимание к теме преступления в обоих эпических произведениях. Обман, нечистая игра, кража, шантаж – всем этим пронизаны жизненные истории многих героев-преступников у Бальзака, а мошенничество Чичикова – сюжетный стержень гоголевской поэмы.

Прямые образные сопоставления неизбежно возникают и при знакомстве с жизненными историями Феликса Гранде и особенно Гобсека, с одной стороны, и судьбою гоголевского Плюшкина, с другой. Два последних, гигантские создания европейского реализма, с могучей силой подлинной художественной гениальности изображают не только меру нравственной опустошенности человека под властью отупляющей скаредности, но и враждебность эгоистического накопительства и своекорыстия развитию производительных сил человечества.

Гобсек может быть понят как родоначальник персонажей деятельных банкиров, финансистов-хищников, приумножителей богатств на спекулятивный, биржевой, ростовщический манер, но в то же время это и накопитель, сродни традиционному образу скупца; в частности, и Скупому рыцарю Пушкина, и Плюшкину Гоголя он близок и родствен в одинаковой мере: «Гобсек, подобно барону, еще обладает мощью и монументальностью характера, хотя и в том и в другом проступает скопидомски-плюшкинское начало. Они еще собиратели капитала, а не дельцы и воротилы, они типичны для раннего этапа буржуазного накопительства, но с них начинается в мировом реалистическом искусстве изображение капиталистических хищников: их образы стоят у истоков чичиковщины – как типичной черты века, от них ведут свою генеалогию и барон Нусинген, биржевики Гундерман и Саккар из «Денег» Золя, щедринские Колупаевы и Разуваевы, образы банкиров и финансистов из поэтических циклов Верхарна, вплоть до образа Каупервуда – героя драйзеровской «Трилогии желания»[100].

Своеобразие каждого из этих великих реалистов коренится в преимущественно аналитическом подходе к действительности у Бальзака и стремлении синтезировать свое понимание действительности прежде всего в характерах у Гоголя. Это и понятно: бурный, резко меняющийся ход истории, свидетелем которого был Бальзак, события, буквально ежегодно потрясающие Францию в период между буржуазной революцией 1789–1793 годов и революционными выступлениями 1848 года (время жизни героев «Человеческой комедии»), требовали именно скрупулезного исследования действительности, выявления и характеристики важнейших компонентов ее движения. У Гоголя же сфера наблюдения как бы распадалась на слабо связанные внешне пласты жизни, необходимо было выявить и охарактеризовать именно связи между «отдельно» существующими и, на первый взгляд, мало соприкасающимися явлениями. Это и предопределило важнейшую задачу «Мертвых душ»: дать целостную картину жизни страны, включающую в себя и крестьянское бытие, и жизнь поместного и губернского дворянства, и существование чиновничества.

Буржуа, торжествующий у Бальзака, и Чичиков – рождающийся тип приобретателя – преследуют одну цель: выгоду, достижение богатства. Оба писателя едины в оценке саркастически описываемого отношения между «обществом» и «человеком, выбившимся в люди». Богатство в обоих эпических произведениях изображается качеством, способным «воплотить» в себе ум, честь, благородство, красоту, ибо все эти качества, как сами души и жизни, могут быть приобретены за наличность. Забвение идеалов, откровенный аморализм – прямое следствие засилия денег.

Все падает ниц перед миллионом. У Бальзака читаем: «Украдите миллион и во всех салонах будете ходячей добродетелью. Один охотится за приданым, другой, – за ликвидацией чужого предприятия, первый улавливает души, второй торгует своими доверителями, связав их по рукам и по ногам. Кто возвращается с набитым ягдташем, тому привет, почет, тот принят в лучшем обществе»[101].

В «Мертвых душах» купчие крепости Чичикова «произвели самые благоприятные следствия, каких только мог ожидать Чичиков. Именно пронеслись слухи, что он ни более ни менее как миллионщик». И далее: «…в одном звуке этого слова, помимо всякого денежного мешка, заключается что-то такое, которое действует и на людей подлецов, и на людей ни се ни то, и на людей хороших, словом, на всех действует»[102].

Практика показывает, что для учащихся VIII–IX классов работа по сопоставлению героев Бальзака и Гоголя не является чрезмерно трудной, сложнее для них сравнивать атмосферу соотносимых произведений, находить отличия в художественных средствах. Но и в этих случаях школьники работают, как правило, с интересом и результативно.

Неоднократно девятиклассникам после изучения темы «Бальзак», а также и на факультативных занятиях предлагались для ответа (устно и письменно) следующие вопросы:

1. Тема власти денег в «Человеческой комедии» («Гобсек» и др.) и чичиковского приобретательства в «Мертвых душах».

2. Тема преступления в буржуазном обществе у Бальзака и мошенничество героя поэмы Гоголя.

3. Несомненен аналитический по преимуществу характер исследования действительности у Бальзака и, главным, образом, синтетическое изображение ее у Гоголя. Чем можно было бы объяснить это отличие в реалистическом методе писателей?

4. Плюшкин и Гобсек.

а) Сравните внешность героев, дом Плюшкина и комнаты Гобсека, манеру общения героев с окружающими.

б) Что общего и отличного в приобретательстве Плюшкина и хищническом накопительстве Гобсека?

в) Что можно сказать о жизненных целях Гобсека и Плюшкина?

г) Можно ли полагать, что Плюшкин и Гобсек в равной мере «исключительные типы»?

д) Какие качества каждого из героев становятся рельефнее, колоритнее, очевиднее при их сопоставлении?

Опыт показал, что в подавляющем большинстве учащиеся предпочитали темы 4 и 1, лишь изредка обращались к теме 2 и почти игнорировали тему 3. Практически независимо от степени подготовленности класса между темами и числом избравших их учащихся существовала такая зависимость: 1-я —18 %, 2-я —7 %, 3-я —2 %, 4-я —73 %.

Такое соотношение позволяет предположить, что в процессе сопоставления разнонациональных литературных явлений учащиеся наиболее охотно работают над составлением сравнительной характеристики персонажей, затем с анализом исторического процесса периода создания произведения, отразившегося в художественной литературе. Соотнесение художественного отображения менее значимых социально-нравственных понятий дается им с большим трудом. Наконец, наиболее сложны для школьников в процессе сравнения элементы тем теоретико-литературного плана.

В целом такая закономерность подтверждалась и анализом сочинений учащихся в связи с сопоставительной работой и по другим разделам курса. Подтвердилось при этом и другое наблюдение: большая детализация задания (как это сделано в теме 4) предпочтительнее для учащихся. Мы объясняем это недостаточным опытом учащихся в сопоставлении произведений разнонациональных литератур.

Анализ десятков ученических работ, посвященных сравнительной характеристике Плюшкина и Гобсека, убеждает, что учащиеся достаточно ориентируются и в изначально социальной природе изображенных человеческих пороков, и в гибельности этих пороков для человеческой личности. При этом принимается в расчет «национальный» характер соответствующих общественных стимулов. Учащиеся, как правило, выдерживают предложенную им схему от простого к сложному, сравнивая внешний вид героев и обстановку, в которой они живут, затем освещают «деятельность» героев и цели их существования. А вот самостоятельно оценить достигнутые путем сравнения результаты им гораздо сложнее, хотя анализ показывает, что восприятие и оценка характеров, рассматриваемых совокупно, живее и полнокровнее, чем когда школьники просто составляют характеристику Плюшкина или Гобсека. Ребята, приобретшие известный опыт сопоставления сравнительных характеристик, стараются постоянно держать в поле зрения обоих героев.

Сопоставление героев помогает углубить понимание учащимися идейно-эстетической сути классических произведений, выявить и затем прояснить и углубить непосредственное восприятие произведения.

Сопоставление внешности героев и обстановки, их поведения – наиболее простая для школьников задача. Сложнее с характеристикой жизненных целей и социальной природы приобретательства. Но только сопоставление выявляет, на наш взгляд, особенности индивидуального понимания характеров общественных типов, представленных Гоголем и Бальзаком. И здесь необъятные просторы для корректировки работы учителя обратной связью и планирования индивидуальных занятий. В самом деле, лишь взглянем на разнообразие оттенков в ответах:

«Желание власти приводит Гобсека к скупости. Он философ. И все же мы видим, насколько губительно отразились на нем деньги. Именно из-за денег он и приобрел сходство с Плюшкиным – гротеском, утрированным воплощением зла наживы». «Гобсек – человек-паразит, но он не опустился до уровня Плюшкина. Главное, что роднит Плюшкина и Гобсека, – это власть над ними денег, это относит их к сугубо отрицательным персонажам». «Гобсек довольно спокойно принимал подношения, лишнего не брал (в отличие от Плюшкина), но и своего упускать не собирался». «Цели жизни у Плюшкина и у Гобсека различны. Гобсек хочет нажить побольше денег, он ворочает миллионами, но ему все мало. А Плюшкин разоряется, цель его жизни – приобретательство». «Античеловеческие методы наживы, жестокость, эгоизм, цель жизни, мораль хищника роднят Гобсека и Плюшкина – героев Бальзака и Н.В. Гоголя». «Плюшкин и Гобсек – порождение и отражение эпохи начального развития капитализма…Мораль хищника, эгоизм роднят этих героев литературы 30—40-х годов XIX века».

Множество ответов свидетельствуют о разной степени понимания учащимся исторической и национальной принадлежности рассматриваемых литературных типов. Несомненно, однако, что сопоставительная работа активизирует и углубляет понимание учащихся. Наконец, хочется отметить, что сопоставительный анализ способствует выработке определенных эстетических критериев, когда учащийся пытается осмыслить художественную выразительность образов, силу их эмоционального воздействия.

Работа с текстами Гоголя и Бальзака, проводившаяся в школах Москвы, Смоленской области и Хабаровского края (свыше 200 сочинений), позволила сделать некоторые выводы об успешности сравнения учащимися IX классов различных элементов художественных произведений:

Неослабное внимание со стороны читателей разных поколений сопутствует произведениям Бальзака с момента их появления. Творчество Бальзака получило высокую оценку Пушкина, Кюхельбекера, Белинского, Чернышевского, позднее Плеханова и Горького. Великий французский писатель, несмотря на все его противоречия, сумел пойти «против своих собственных классовых симпатий и политических предрассудков», его творчество является вершиной, на которую способен был подняться критический реализм XIX века на Западе.

Расхождения в характеристике реализма французского и русского в значительной мере покоятся на определении понятия «правда»: «натуральная» правда французского реализма, беспощадно анализирующего действительность, вскрывающего механизм всех пружин, движущих буржуазным обществом, обличающего все его пороки и жестокости, но в меньшей мере склонного поэтизировать стремление к совершенству характеров безупречных, – и синтезирование правды «натуральной» и «идеальной» в русском реализме, когда на фоне отвратительных социальных язв общества, в самой жестокосердной и бездушной действительности изображаются люди-борцы, энтузиасты нравственной чистоты душ и отношений, социального порядка и справедливости.

Страстное искание социальной правды, умение черпать свои идеалы в недрах народной жизни, смелый и открытый вызов официальной идеологии – все эти черты уже в первой половине XIX века были глубоко и органически присущи русскому критическому реализму, который в то время по праву занимал ведущее место в развитии мировой литературы.

Именно в России великие писатели были в то же время и непримиримыми борцами за справедливость.

Широко известно в России и творчество Диккенса, также типологически отчетливо соотносимое с отечественным реализмом.

Здесь большой простор для сопоставлений и в рамках основного курса, и на факультативных занятиях. Множество общих тем, защита «маленького человека», социальная детерминированность человеческих поступков и эволюции характеров роднит романы Диккенса с русским реализмом до такой степени, что критика того времени называла его «меньшим братом нашего Гоголя» и замечала, что «если бы можно было предположить влияние нашей словесности на английскую, то мы могли бы с гордостью заключить, что Англия начинает подражать России»[103].

Белинский поражался правде жизни в романах Диккенса и в целом высоко оценивал вклад его в литературу подлинного отображения действительности, рассматривая его с тех же позиций, что и величайших представителей русской «натуральной школы», в частности Гоголя. Пафос личного сострадания, поиски человеческого идеала или, по крайней мере, положительного героя в рамках обездоливающей и принижающей действительности – все это типологически роднит реализм Диккенса с реализмом русских писателей.

Но и здесь есть отличие. Не говоря о специфических приметах изображенного мира (капиталистическая Англия с новой системой социальных зависимостей, буржуазные отношения и соответственно выбор героев, национальные характеры и традиции и т. п.), ощутима разница и в элементах самого способа отображения действительности. Морализаторство, известная дидактичность коллизий и образов, имеющих место у Диккенса, не были типичными для русской литературы XIX века. Если социальные отношения всегда в сущности определяют поведение героев Тургенева, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Толстого, Чехова, то множество персонажей Диккенса более абстрактны и делятся на хороших и дурных, злых и добрых от природы.

Учащимся обязательно следует показать, что положительный герой русской литературы всегда человек ищущий, протестующий, неудовлетворенный. У Диккенса положительными героями могут быть и вполне преуспевающие, состоятельные люди, дельцы и коммерсанты. Кстати, эволюция (точнее, преображение) героев от злых к добрым, раскаявшимся и облагородившимся – диккенсовский романтический штрих. Это связано с тем, что вообще положительный герой Диккенса существует как бы на периферии большой общественной жизни, замкнут кругом чисто нравственных проблем.

Однако и здесь при всем различии мы можем уверенно говорить о типологическом соответствии реализма Диккенса и русских писателей.

В эпоху становления и укрепления русского критического реализма – в 40-е годы XIX столетия – огромной популярностью в стране пользовались произведения Диккенса, Ж. Санд, Теккерея. Тематика, круг идей и образов этих писателей были во многом близки Герцену, Тургеневу, Гончарову, Некрасову, но существенного воздействия на их творческую манеру оказать не могли.

Однако проблема эмансипации женщины, которая решалась Ж. Санд, была близка интересам русской прогрессивной литературы. Освобожденная от гнета семьи и общественных условностей женщина, женщина – положительный герой жизни и искусства, характерная фигура «жоржсандизма», находила живой отклик в умах русских читателей. Эта тема разрабатывалась на русском материале и в соответствии с отнюдь не однозначными нравственными посылками и предпочтениями русской реалистической литературой последовательно в образах Татьяны Лариной, тургеневских девушек, Катерины Кабановой, Анны Карениной, в романах Герцена и Чернышевского. В целом эта тематическая линия в истории русского реализма была весьма самобытна. Для русских романов при этом характерен разносторонний, реалистический подход к изображению действительности в отличие от романтического изображения женских судеб у французской писательницы.

Этот пример может приоткрыть учащимся проблему неизбежной схематизации любой попытки четко разграничить типы взаимодействия литератур и факты типологического схождения в них. Проблема «женщина в семье и общественной жизни» диктовалась русской литературе социальными условиями бытия, но в ее решении критически осваивался и перерабатывался опыт европейской литературы.

Сильнейшую сторону русского реализма – устремленность к общественному идеалу, вера в человечество и его будущее – только оттеняли ничтожество, низменность, эстетическую и социальную бесперспективность общества. «Вера в будущее своего народа есть одно из условий одействотворения будущего», – писал Герцен.

В последнем случае очищение человеческого общества от скверны подразумевало в равной мере изображение удушающей действительности и утверждение надежды на осуществление прекраснейших идеалов. Другое дело, что сами идеалы были эфемерны, половинчаты, неосуществимы, а порой и попросту неприемлемы с точки зрения естественного развития человеческого общества – об этом тоже не следует забывать, когда мы обнаруживаем в героях русской реалистической литературы вечно живущую готовность добиваться, не щадя жизни, осуществления своих идеалов. Думается, что это не противоречит жизненной силе «идеальности» русского реализма.

В этой связи интересно суждение Салтыкова-Щедрина, соотносившего реализм во Франции и России (1876): «Размеры нашего реализма несколько иные, нежели у современной французской школы реалистов. Мы включаем в эту область всего человека, со всем разнообразием его определений и действительности; французы же главным образом интересуются торсом человека и из всего разнообразия его определений с наибольшим рачением останавливаются на его физической правоспособности и на любовных подвигах». И далее говорится о неприятии французским реализмом романтических произведений В. Гюго и Ж. Санд, «в которых подавляющий реализм идет рука об руку с самою горячею страстною идейностью»[104].

То, о чем Щедрин говорил как о действительном факте русского литературного развития, еще, по мысли Белинского, должно было быть свойством всякого демократического искусства: «Благо тому, кто, не довольствуясь настоящею действительностию, носил в душе своей идеал лучшего существования, жил и дышал одной мыслию – споспешествовать, по мере данных ему природою средств, осуществлению на земле идеала»[105].

Конечно, учащиеся должны понять, что бессмысленно говорить о каких-то имманентно присущих качествах национальным разновидностям реализма: они определяются исторически значимыми обстоятельствами развития литературного направления в каждой стране, своеобразием вариаций единой для направления в целом концепции человеческой личности. Интересно в этом смысле суждение Е.Н. Купреяновой о принципе художественности в русском реализме, его составляющих, куда в качестве определяющего смыслового элемента входило и изображение идейно-эстетической идеальности в самых разнообразных ее проявлениях[106]. Все, что в нем есть идеального и возвышенного, проверяется в системе реализма степенью их «действительности», т. е. психологической достоверностью, общественной ценностью и действенностью, адекватностью насущным потребностям и прогрессивным тенденциям общественного развития.

Итак, приведенный пример показывает, что анализ взаимодействия и в случаях типологических схождений раскрывает не только близкие, сходные по духу и исполнению литературные явления, но и акцентирует их различия, специфику применительно к национальной принадлежности. «Национальные литературы живут общей жизнью только потому, что они не похожи одна на другую»[107].

«Слово о полку Игореве» и «Песнь о Роланде»

Работа по определению типологического сходства «Слова о полку Игореве» и «Песни о Роланде» может быть проведена на факультативных занятиях с более подробным анализом текста обоих произведений: идейно-художественное своеобразие «Слова» было раскрыто на уроках в VIII классе. Анализируя «Песнь о Роланде», учитель опирается на изученное ранее. Учащиеся вспомнят, что эпоха феодальной раздробленности была для русского народа особенно трагичной в связи с нависшей над Русью половецкой опасностью, что в этих условиях неудачный поход новгород-северского князя стал для автора «Слова» поводом к созданию поэтического шедевра, воплотившего заветные чаяния русского народа. Суть поэмы – призыв русских князей к единению как раз перед нашествием монгольских полчищ.

Но ведь и основная мысль «Песни о Роланде», возникшей и оформившейся в течение IX–XII веков в единое, целостное произведение, – патриотические надежды тогдашней Франции на прекращение раздоров между феодалами, приводившими к непрерывной междоусобной войне даже в тех случаях, когда стране угрожал внешний враг.

Обобщение важнейшей гражданской темы возникает в «Слове» на основе конкретного исторического факта – похода Игоря Святославича, начавшегося 23 апреля 1185 года и вскоре бесславно завершившегося поражением войска и пленением князей-военачальников.

Точно так же «Песнь о Роланде» поэтически воспроизводит подлинные события VIII века. Карл Великий в 778 году совершил поход в Испанию, захваченную маврами, но вынужден был вскоре возвратиться за Пиренеи. Баски и мавры напали в Ронсевальском ущелье на арьергард его войска, перебили отступавших франков и в числе прочих предали смерти Хруотланда, маркграфа Бретани. Неприятная, но не особенно значительная неудача экспедиционного корпуса франков переосмысляется легендой в грандиозную битву христианского войска с неверными, в сражение, решившее судьбы всего христианского мира.

И в «Слове о полку Игореве» и в «Песни о Роланде» авторы произведения выступают современниками событий, они постоянно обращаются к своим читателям-слушателям, переживают вместе с героями, скорбят и радуются. Призыв к единству также роднит оба произведения: в «Слове» это выражается через картины русской земли, полной городов и сел, многолюдной и обширной, а в «Песни» герои постоянно обращаются мыслями к «милой Франции», общей для всех родине.

Тяжкие последствия разобщенности изображены в «Слове» и через трагический образ Игоря, действующего по феодальной формуле «мы себе, а ты себе». В «Песни» источником трагедии становится неукротимый нрав, несдержанность и безрассудство гордого Роланда. Князь Игорь отправляется в поход, заранее обреченный на неудачу, ибо основное для него – достижение личной славы, хотя нельзя упускать из виду, что за честолюбием, жаждой славы Игоря стоит все же намерение обезопасить степные границы Руси, коль скоро в эпоху феодальной раздробленности он нападает не на слабейших соседей (а из истории известно, что перед этим он принимал прямо-таки яростное участие в междоусобицах), но идет походом на «поганых». Роланду гордыня не позволяет вовремя призвать на помощь Карла. Тысячи русских воинов навсегда остаются на поле битвы, двадцать тысяч франков гибнут в Ронсевальском ущелье. Тягостно сокрушение плененного Игоря, горько и раскаяние Роланда под конец битвы.

Сочувствие и осуждение, порицание и восхищение, скорбь и гордость – сложное сочетание этих чувств испытывают авторы «Слова» и «Песни», когда ведут рассказ о главных героях своих творений. И все же любовь к родине, мысль о необходимости не «розно», а вместе с другими русскими князьями, всенародно отстоять целостность и независимость русских земель становятся итоговыми для Игоря – героя «Слова», как, впрочем, и для исторического князя-прототипа, осознавшего необходимость единства в борьбе с половцами. И Роланд полон патриотических чувств. Франция – его душевное моление, символ его веры. Ее благо, ее честь – превыше всего. Даже когда горячность отваги затемняет разум Роланда, его глубинным, скрытым мотивом действия остается служба родине.

Авторы «Слова» и «Песни» не ограничивают критику феодального своеволия, сосредоточивая внимание лишь на ошибках и личных недостатках Игоря и Роланда. Причина катастроф рассматривается ими более глубоко и обстоятельно, они подвергают анализу и беспощадно осуждают систему феодальных отношений, при которых родство, кровная обида, интересы клана могут стать выше интересов общегосударственных, более того: могут поставить под угрозу само существование единого государства. Вспомним, сколько темперамента и боли вызывают у автора «Слова» воспоминания о злых деяниях родоначальников феодальной смуты на Руси – Олега Гориславича и Всеслава Полоцкого. Злосчастная судьба князей этих должна, по мысли автора, показать их беспокойным потомкам необходимость согласованных действий против внешнего врага. Всеслав Полоцкий, кстати сказать, безусловно осуждается автором, но некоторые качества его вызывают и авторское сочувствие, поскольку он не лишен воинской доблести.

В известном смысле аналогом этих персонажей оказывается в «Песни» Ганелон. Характерна художественная объективность в изображении Ганелона, а следовательно, и идеи, за ним стоящей. Он не имеет изъянов ни физических, ни нравственных, держит себя с достоинством и удалью перед Марсилием и Карлом. Но обстоятельства ведут Ганелона к предательству, и вина его прежде всего в забвении долга вассала, не пожелавшего исходить в своих поступках из интересов сюзерена Карла, а стало быть, по автору, из общегосударственных интересов. Потому и суд над Ганелоном – это прежде всего суд над феодальным своеволием.

В обоих случаях позиции авторов очень близки. В изображении автора «Слова» князья-вотчинники предстают как бы перед судом истории и караются обвинительным приговором читателей.

Более расходятся по значимости религиозные мотивы в «Слове» и «Песни». Разумеется, князья-феодалы нарушают Божью волю – так полагает автор. И противниками храбрых русичей выступают «поганые», нехристи. Но все же сама по себе идея религиозной борьбы звучит в «Слове» куда более приглушенно, нежели в «Песни». Божья благодать, Божья сила, Божьи знамения – все это как непременный элемент религиозного сознания времени присутствует в «Слове», но борьба с половцами – это не столько битва христиан с язычниками, сколько борьба за освобождение.

В отличие от «Слова» в «Песни о Роланде» мечта об окончательном устранении угрозы со стороны арабского нашествия трансформировалась в великую битву со всемирным войском неверных, возглавляемым эмиром Балиганом, в военное столкновение двух религий, из которого христиане выходят полными победителями. Идея религиозной борьбы с маврами обусловливает введение в «Песнь» мотивов, знамений, прямых призывов выступить именно против неверных. Душу храбрейшего из рыцарей принимают ангелы, архангел Гавриил, посредник между Богом и людьми, берет у Роланда перчатку как залог верности его новому сюзерену – Богу. (В известном смысле последним эпизодам соответствуют в «Слове» Божьи знамения, указывающие Игорю путь из плена.)

Сопоставление двух гениальных творений русского и французского героического эпоса можно продолжить, сравнивая образы Всеволода и Оливье, Ярославны и Альды, Карла и Святослава. Всеволод – родной брат Игоря, Оливье – побратим Роланда и брат его невесты. Наделенные могучей силой, преданные, благородные, эти характеры безусловно родственны друг другу. Особенно относится это к их поведению в грозных и несчастливых битвах: мужество, благородство, самоотверженность по-настоящему сближают Оливье и Всеволода. Правда, Оливье более благоразумен и способен не соглашаться со своим названым братом, ибо понятия рыцарской чести как вассальной верности ближе его сердцу.

Поэтический образ Ярославны, верной жены, олицетворяющей и скорбящую русскую землю, занимает очень большое эмоционально-смысловое место в художественной системе «Слова». Образ этот играет существенную роль в движении событий «Слова» – недаром же после проникновенного плача Ярославны совершается и бегство Игоря из плена. Любящая и страдающая женщина способна силой любви воскресить надежды плененного супруга.

Единственный, но далеко не центральный образ женщины в «Песни» – Альда. По сути дела, любовная тема, получившая развитие в позднейших поэмах цикла шансон де жест (песни о деяниях), в «Песни о Роланде» даже не намечена. Чувства героини прямолинейно обозначены добровольной смертью избранницы Роланда, не сумевшей и не пожелавшей пережить любимого хотя бы и для того, чтобы связать свою судьбу с судьбою другого отважного рыцаря, предложенного ей в мужья великим Карлом. Альда – героиня без слов, и о переживаниях ее можно догадываться лишь по немногим авторским замечаниям.

Идея союза князей не переходит у автора «Слова» в идею единовластия: для этого не было еще реальной исторической основы. Но, вспоминая пору недавнего могущества Киевской Руси, автор хочет видеть в хозяине киевского стола Святославе – могучего вождя, под чьим общим водительством сплотятся все другие властители русских земель. И этот образ великого князя, старого сокола, наделенного удалью и силой молодецкой, мудреца, чье сердце обливается кровью и страдает за всех русичей, получился у автора выразительным, масштабным и трогательным.

Образ Карла в «Песни», выполняющий в сущности ту же функцию объединителя, верховного сюзерена всех франкских сеньоров, как бы затенен динамикой происходящих событий, он во многих отношениях скорее символ, вокруг которого идет борьба идей, нежели полнокровное действующее лицо. (Правда, в последней части поэмы, вероятно, добавленной в позднейшие времена, роль Карла – противника Балигана, оказывается более значительной.)

Карл неровен в отношении к вассалам, известная неуверенность в своей власти очевидна, когда речь заходит о суде над Ганелоном; власть императора только укрепляется, от единоправия он еще достаточно далек.

Плач Карла над трупом Роланда, интонационно и по смыслу исполненный скорбных преувеличений и жалоб, напоминает нам «золотое слово, со слезами смешанное», князя Святослава. Можно предложить учащимся для сопоставления выдержки из обоих произведений на уровне соответствий. Приведем несколько примеров. Вот Карл – непобедимый воитель:

Король наш Карл, великий император,

Провоевал семь лет в стране испанской.

Весь этот горный край до моря занял,

Взял приступом все города и замки,

Поверг их стены и разрушил башни.

Не сдали только Сарагосу мавры.

Марсилий-нехристь там царит всевластно,

Чтит Магомета, Аполлена славит,

Но не уйдет он от господней кары.

Аой!

(Пер. Ю. Корнеева)

А вот Святослав – победитель язычников:

А давно ли мощною рукою

За обиды наши покарав,

Это зло великою грозою

Усыпил отец их Святослав!

Был он грозен в Киеве с врагами.

И поганых ратей не щадил —

Устрашил их сильными полками,

Перебил булатными мечами

И на Степь ногою наступил.

Потоптал холмы он и яруги.

Возмутил теченье быстрых рек,

Иссушил болотные округи,

Степь до лукоморья пересек.

А того поганого Кобяка

Из железных вражеских рядов

Вихрем вырвал и упал – собака —

В Киеве, у княжьих теремов.

(Пер. Н.А. Заболоцкого)

В обоих произведениях авторы преувеличивают и воинскую доблесть, и успехи, и силу власти короля и князя. И в «Песни» и в «Слове» мощь, сила властителей составляют предмет гордости авторов, сторонников сильного, сплоченного государства, изжившего феодальные распри, единого перед лицом неверных, «поганых», перед угрозой посягательств на родную страну.

Описаниям сражений Роланда и битвы Игоря предшествуют грозные знамения природы, предвещающие поражение и гибель или пленение героев. Работа по нахождению соответствий в тексте произведений вполне доступна учащимся.

В «Песни о Роланде»:

Ужасен бой, и сеча жестока.

Разят Роланд и Оливье врага…

…Но тяжки и потери христиан.

Не видеть им ни брата, ни отца,

Ни короля, который ждет в горах.

Над Францией меж тем гремит гроза,

Бушует буря, свищет ураган,

Льет ливень, хлещет град крупней яйца.

И молнии сверкают в небесах.

И – то не ложь! – колеблется земля.

От Ксантена и до нормандских скал,

От Безансона и по Уиссон

Нет города, где стены не трещат,

Где в полдень не царит полночный мрак.

Блестят одни зарницы в облаках.

Кто это видит, тех объемлет страх.

Все говорят: «Настал конец векам,

День страшного господнего суда».

Ошиблись люди, не дано им знать.

Что это по Роланду скорбь и плач.

(Пер. Ю. Корнеева)

В «Слове о полку Игореве»:

Игорь-князь во злат-стремень вступает,

В чистое он поле выезжает.

Солнце тьмою путь ему закрыло,

Ночь грозою птиц перебудила,

Свист зверей несется, полон гнева,

Кличет Див над ним с вершины древа,

Кличет Див, как половец в дозоре,

За Сулу, на Сурож, на Приморье,

Корсуню на всей округе ханской,

И тебе, болван тмутороканский!

…Ночь пришла, и кровяные зори

Воздвигает бедствие с утра.

Туча надвигается от моря

На четыре княжеских шатра.

Чтоб четыре солнца не сверкали,

Освещая Игореву рать,

Быть сегодня грому на Каяле,

Лить дождю и стрелами хлестать!

Уж трепещут синие зарницы,

Вспыхивают молнии кругом.

Вот где копьям русским преломиться,

Вот где саблям острым притупиться,

Загремев о вражеский шелом!

О русская земля!

Ты уже за холмом.

(Пер. Н.А. Заболоцкого)

Скорбь, жалость и боль перед неминуемой, наступающей уже трагедией, живое сочувствие без надежды на спасение сближают позиции французского и русского песнопевцев.

Далеко, за холмом и степями, русская земля, но и над ней слышится клик Дива, знамение гибели Игорева полка. Темные тучи заволокли солнце, синими зарницами и молниями полыхает небо – это знак, предвещающий начало трудной многодневной битвы, где затупятся русские сабли и преломятся копья. Столь же ужасен и безнадежен бой, который ведут воины Роланда, тяжелы их потери, и сами бойцы не вернутся более в милую Францию. И вся природа будто бы бунтует, не в силах изменить горестный конец битвы. Буря и ливень, град и молнии, и те же зарницы, мрак воцаряется в полдень, и колеблется земля.

Мы видим, что образная система, интонация и, главное, идейно-эмоциональная позиция авторов чрезвычайно близки.

Святослав видит вещий сон:

В Киеве далеком, на горах,

Смутный сон приснился Святославу,

И объял его великий страх,

И собрал бояр он по уставу. —

С вечера до нынешнего дня, —

Молвил князь, поникнув головою, —

На кровати тисовой меня

Покрывали черной пеленою

Черпали мне спелое вино,

Горькое отравленное зелье,

Сыпали жемчуг на полотно

Из колчанов вражьего изделья.

Златоверхий терем мой стоял

Без конька и, предвещая горе,

Серый ворон в сеноке кричал

И летел, шумя, на сине-море.

………………………………………

И бояре князю отвечали: —

Смутен ум твой, княже, от печали.

Не твои ли два любимых чада

Поднялись над полем незнакомым —

Поискать Тмутороканиграда

Либо Дону зачерпнуть шеломом?

Да напрасны были их усилья.

Посмеявшись на твои седины,

Подрубили половцы им крылья,

А самих опутали в путины.

(Пер. Н. А. Заболоцкого)

А вот строки из «Песни» о первом сне Карла:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.