«Остаток дня» (1989)

Как остроумно заметил однажды сам Исигуро, первые три его романа — «Там, где в дымке холмы», «Художник зыбкого мира» и «Остаток дня» — вполне можно описать одной фразой: герой оглядывается на свою жизнь, но что-то менять уже поздно.

В одном из интервью писатель и вовсе признался, что «Остаток дня» — это ремейк «Художника зыбкого мира»: такой же роман о человеке, который оказался не на той стороне истории и теперь вынужден как-то с этим жить.

«Они отличаются только на поверхности. На уровне сеттинга. Я писал одну и ту же книгу снова и снова, или брал ту же тему, что и в предыдущем романе, и дорабатывал, улучшал ее, или старался взглянуть на проблему немного под другим углом <…> Когда я закончил [ «Художника зыбкого мира»], я понял, что это книга о жизни, потраченной впустую, — только с позиции карьеры. И мне пришло в голову, что есть еще множество неплохих способов растратить жизнь — особенно на личном фронте. «Остаток дня» — это переосмысленный «Художник». <…> Я перенес действие из Японии в Англию, и все восприняли это как качественный рывок. Но это был ремейк, или как минимум усовершенствованный вариант предыдущей книги».

Отчасти это так, но если прочесть две эти книги подряд, одну за другой, то станет ясно, что они все же отличаются. И в первую очередь ритмом и качеством отделки каждого предложения. «Художник…» — очень хороший роман, но в нем еще чувствуется неуверенность, в нем видно, как молодой писатель работает фактически вслепую, интуитивно, и некоторые сцены у него просто торчат из текста. Это совсем не плохо, даже наоборот — подобные шероховатости делают книгу живой. «Остаток дня» — другое дело: это уже очень продуманная, жесткая конструкция, которая движется к финалу уверенно и ритмично. В «Остатке дня» буквально нет ни одной лишней сцены — возможно, даже ни одного лишнего слова.

Главный герой, Стивенс, потомственный дворецкий. Впервые за много лет он получает возможность отправиться в отпуск, он едет сквозь Британию, и эта поездка — вид дороги, ощущение пути — пробуждает в нем воспоминания. 1935–1939 годы, предчувствие войны, сомнительные политические решения его хозяина — все это не волнует Стивенса, ведь смысл его жизни в другом — в сохранении порядка в доме, чистоты на кухне и мира среди слуг. Стивенс одержим поистине японским стремлением к совершенству, всего себя он отдает работе и, кажется, не замечает, что жизнь проходит мимо и что одна из его сотрудниц в него влюблена.

Именно здесь, в третьем романе, автор впервые использует прием, который позже станет важной частью его творческого метода, — склонность героев к самообману, их нежелание видеть очевидного; читатель в книгах Исигуро всегда (или чаще всего) знает и замечает гораздо больше, чем протагонист. И это знание наполняет текст напряжением и какой-то русской тоской — когда ты знаешь, что именно не так, но ничего не можешь изменить и просто наблюдаешь за тем, как главные герои совершают нелогичные поступки: будь то Стивенс, который так легко позволил Саре Кентон выйти замуж за другого, или Кристофер Бэнкс, который спустя двадцать лет все еще верит, что его родители живы, и что за эти двадцать лет с ними ничего не случилось, и что их все еще можно найти и снова стать счастливым, как в детстве; или Кэти, которая надеется, что правила, одинаковые для всех доноров, ради нее изменят, и не прикладывает совершенно никаких усилий, чтобы спастись, то есть фактически без боя принимает смерть — свою и близких. И мы, читатели, знаем, что Стивенс, Кристофер и Кэти совершают ошибку. И в то же время мы понимаем, что если бы мы были на их месте, то мы, скорее всего, поступили бы точно так же: ведь склонность к самообману и наивность — это не плохо и не хорошо; это всего лишь то, что делает нас людьми.