Гуннар Ленц Джамбул в кино

В 1952 году, ко времени появления сценария и снятого на его основе фильма «Джамбул», казахский певец, скончавшийся за 6 лет до этого, был уже легендарной фигурой, а для советской фольклористики — эталоном «народного певца». Неудивительно, что авторы сценария (вышедшего, кстати сказать, тиражом 15 000 экземпляров) были выбраны не случайно. При этом Николай Погодин, известный драматург и сценарист, перу которого принадлежит, кроме прочего, литературная основа фильма «Человек с ружьем», явно отвечал за художественное оформление, тогда как А. Тажибаев, один из авторов, насколько нам известно, самой обширной биографии Джамбула Джабаева, очевидно, был привлечен в качестве представителя советского джамбуловедения. Режиссер Дзиган также уже зарекомендовал себя к этому времени фильмом «Мы из Кронштадта». И подбор авторов, и значительный тираж опубликованного сценария, и сам замысел экранизации биографии акына указывают на то, какое значение придавалось фильму прежде всего как канонически авторитетной, последней и непререкаемой версии «жития» главного народного певца СССР[357]. Значение фильма становится яснее, если принять во внимание тот факт, что биографический фильм как особый жанр, отвечавший задаче формирования русско-советского героического пантеона[358], можно считать для советского кинематографа 1945–1953 годов доминирующим. Фильм «Джамбул», рассматриваемый, таким образом, как завершение, а быть может, и кульминация мифологизации казахского акына, следовательно, находится в центре внимания нашего исследования. В дальнейшем нас будут занимать следующие вопросы: какие основные концепты «мифа о Джамбуле» были перенесены в фильм, какое применение они нашли в нем и каким изменениям они там подверглись? Обращение к кино как средству массовой коммуникации, с одной стороны, делало возможным воздействовать на более широкую аудиторию, а с другой стороны, ставило авторов перед задачей рекомпозиции биографического нарратива в согласии с киноязыком. Не теряя эффекта достоверности излагаемых событий, нужно было сделать содержание фильма доступным восприятию публики, не обладающей специальными знаниями о жизни и творчестве казахского певца. Внимательный анализ перевоплощения материала множества статей и монографий о жизни и творчестве Джамбула, а также переводов его сочинений[359] в иномедиальную форму кинопроизведения открывает, как нам представляется, возможность глубже понять как специфику данного фильма, так и существенные элементы «мифа о Джамбуле»[360].

Народный певец

Одним из центральных мотивов «мифа о Джамбуле» является стилизованный образ «народного певца». Фигура «советского акына» — наследника традиций казахского фольклора — должна была стать своего рода персонификацией укорененности соцреалистического искусства в многовековой традиции народного творчества.

В фильме этот концепт зримо представлен в виде вполне простого расположения персонажей: Джамбулу и его учителю Суюмбаю как представителям связанного с народом фольклора противопоставлены Шаймухаммед и его покровитель Кадырбай как представители феодального порядка. Начальная сцена фильма показывает Суюмбая на смертном одре. Певец, уважаемый всеми слоями народа, легко расшифровывается зрителем — это воплощение самой традиции народного творчества. В этом качестве передает он свою домбру Джамбулу, провозглашая его тем самым своим преемником, и оставляет ему наказ: «Пусть слезы народа будут твоими слезами, пусть счастье народа будет твоим счастьем»[361]. Это не что иное, как краткое содержание «мифа о Джамбуле» и самого фильма: страдания Джамбула как народного певца до Октябрьской революции и его счастливое творчество после прихода к власти большевиков.

Одновременно закладывается основа конфликта, пронизывающего всю первую часть фильма: ущемленные в своем самолюбии феодал Кадырбай и его певец Шаймухаммед постоянно выступают в решающих моментах фильма как оппоненты Джамбула. Так, Кадырбай противодействует свадьбе Джамбула, потому что последний не желает его восхвалять. Шаймухаммед проигрывает Джамбулу в классическом поединке акынов (айтысе). В конце концов Джамбул, агитируя народ, в решающий момент не дает Кадырбаю сбежать вместе с его стадами во время прихода к власти коммунистов в Казахстане.

Из этих примеров ясно, каким образом фильм реципирует «миф о Джамбуле» и делает его доступным зрительскому восприятию. Подобное расположение персонажей выступает в качестве идеального средства передачи зрителю «сложных» контекстов. В сюжете фильма важную роль играют элементы, которые в литературе о Джамбуле либо вообще нигде не встречаются, либо встречаются лишь в виде краткого упоминания. Так, например, отношения Джамбула и его невесты, которые лишь обозначены в самой подробной биографии акына, развиты в фильме в трагедию любви поэта в феодальном обществе, сплетены там с сюжетом вокруг Кадырбая, а во второй части фильма служат доказательством благоденствия советского Казахстана. Причем в биографии Джамбула этот эпизод приведен в значительно отличающемся от его переработанной версии в фильме виде как доказательство страданий певца от несправедливости феодального строя[362]. Неслучайность этих разночтений становится тем очевиднее, если учесть, что соавтором и сценария, и жизнеописания являлся А. Тажибаев. Отдельные эпизоды или новые персонажи (как, например, олицетворяющий традицию народного творчества Шаймухаммед), введенные в нарративную структуру фильма, явно должны были служить аллегорическому изложению того, что с точки зрения мифотворцев советской культуры в жизни и творчестве Джамбула было самым существенным.

Народность певца подчеркивается как в стихотворных текстах Джамбула, так и в посвященных его творчеству работах советских критиков и фольклористов. Именно народ является источником вдохновения акына, который предстает медиумом народного слова: «Народа не старится слово, поверь. / В нем вечная песен основа, поверь»[363]. Народ и Джамбул при этом выступают как некое единство: «Народный акын — в этом определении выражена сущность творчества Джамбула. Поэт имел основания говорить о себе: „Джамбул — это имя простое мое, народ — настоящее имя мое“»[364]. Можно, разумеется, привести множество подобных примеров. Для нас, однако, важнее другое: Джамбул становится певцом, народность которого больше связана с его ролью борца против дореволюционного порядка, чем со стилистикой его творчества.

Связь Джамбула с казахским фольклором, которая постоянно подчеркивается в советской литературе об акыне[365], находит выражение в фильме, как уже упоминалось, в символическом акте передачи домбры Суюмбаем Джамбулу. Тем самым последний становится не просто одним из известных акынов[366], но всенародно чтимым певцом, которому даже представители господствующего класса вынуждены оказывать уважение[367]. В соответствии с лейтмотивом народности переакцентуирована и сцена с завещанием Суюмбая[368]: завет Джамбулу быть оригинальным и честным[369] превращается в примат связи с народом — главный критерий различения между истинным и ложным фольклором. Если в советской фольклористике его народность обычно выражается в таких фразах-штампах, как, например: «на протяжении своей долгой, почти столетней жизни Джамбул был неразрывно связан со своим родным народом»[370], то иногда подчеркивается и тот факт, что Джамбул принадлежит к фольклору именно как носитель народности. Он является настоящим певцом именно потому, что он на стороне народа: «Так пел Джамбул в айтысе, поэтическом состязании с акыном Кулмамбетом. Кулмамбет восхвалял баев и их приспешников, а Джамбул выражал насущные жизненные интересы народа, славил его скрытые силы, и благодарный народ удостоил любимого поэта единодушным признанием. Именно с этого момента Джамбул становится главою акынов Семиречья <…>»[371].

Постоянные победы акына на айтысах в основном мотивированы не особым искусством импровизации, мастерством пения и стихосложения — стиль исполнения певца по сравнению с соперниками несколько однообразен, — но истинностью содержания его высказываний. Особенно отчетливо этот мотив просматривается в фильме, где главному герою противопоставляется Шаймухаммед. Собственно, поет Джамбул в фильме очень редко, скорее декламирует после небольшого музыкального вступления. Шаймухаммед же действительно поет, так что зрителю сложно следить за содержанием его песен. Это обстоятельство усиливается тем, что лжеакын поет по-казахски или вставляя казахские слова, в то время как Джамбул декламирует по-русски. Таким образом, Джамбул является народным певцом не потому, что поет, а потому что он «плоть от плоти народа».

В этой связи неудивительно, что устность как отличительный признак фольклора все более отодвигается в «мифе о Джамбуле» на задний план. Если на раннем этапе сложения мифологизованного образа «советского акына», то есть приблизительно в 1936–1937 годах, можно наблюдать тенденцию противопоставления «буржуазной» письменной литературы Казахстана прогрессивной устной народной традиции[372], то в более поздних текстах это противопоставление более не встречается. Это приводит к тому, что во многих работах советской фольклористики и критики о Джамбуле, относящихся к более позднему времени, термины «устность» и «народность» выступают в качестве своего рода синонимов. В терминологическом словосочетании «устное народное творчество» устность и народность сливаются как бы в единое целое. Многие советские исследователи полагают, что народное творчество передавалось устным путем потому, что буржуазная культура не способствовала его фиксации в письменной форме[373]. Таким образом, устность прередачи рассматривается всего лишь как свидетельство недостаточного внимания со стороны реакционных фольклористов, в то время как советские фольклористика, печать и техника выступают в роли спасителей и распространителей творчества Джамбула: если «до Великой Октябрьской социалистической революции творчество казахского народного акына <…> распространялось только путем устной передачи его песен»[374], то в постреволюционное время книги Джамбула выпускаются по всему Советскому Союзу на разных языках. Этот мотив как раз и подчеркивает фильм о Джамбуле, тем самым как бы завершая развитие его мифологизованного образа. Эпизод, где престарелый неграмотный Джамбул разглядывает печатные издания своих произведений, следующим образом описывается в сценарии к фильму: «Джамбул медленно переходит от стола к столу, рассматривает свои книги. Перед нами мелькают названия его песен и стихов. С тихой улыбкой Джамбул листает страницы» (Погодин, Тажибаев. 1952. С. 91). В фильме мы наблюдаем, как советская техника способствует распространению слова Джамбула. В блокадном Ленинграде красноармейцы идут в контратаку под звуки песни казахского акына «Ленинградцы, дети мои», источника звучания которой мы в фильме не видим[375].

В согласии с концептом народности — ключевым элементом «мифа о Джамбуле» — как сущности фольклора акын выполняет функцию своего рода посредника, связывая казахский народ с русским и осуществляя фиктивную коммуникацию между советским народом и Сталиным. Как мы уже видели, тот факт, что акын творил на казахском языке, с точки зрения советской фольклористики не являлся препятствием для восприятия и признания его советским народом. Так и сам Джамбул поет в своих песнях об интеркультурной коммуникации в центре Советского Союза Москве:

На разных наречьях в Москве говорят,

По-разному речи и песни звучат,

Но дружбу грузин с карелом крепят,

И русский казаху — брат.

Старый Джамбул с домброю в руке,

Почуяв, что юность кипит в старике,

Запел о великом большевике

На родном своем языке.

И все в Москве понимали его

Как близкого родича своего <…>[376].

Разумеется, тем человеком, который делает такую коммуникацию возможной, является Сталин[377]. Джамбул в собственных произведениях и в посвященных ему работах выступает в роли проповедника дружбы между русским и казахским народами. Эта черта акцентуируется по мере развития советского патриотизма. Так, в 1953 году Фетисов пишет о казахском народе, что он освободился в 1860-е годы «при поддержке России от жестокого произвола кокандских ханов», и утверждает, что Джамбул уже тогда выступил за дружбу казахов с русским народом[378]. Таким образом, народность Джамбула понимается как проявление советского патриотизма задолго до возникновения Советского Союза. Такая картина рисуется и в фильме, где русские революционеры-демократы выступают в роли учителей казахских революционеров и в определенном смысле самого Джамбула.

Джамбул обретает, таким образом, функцию связующего звена между центром и регионами Советского Союза[379]. Он едет в Москву, чтобы участвовать в первой декаде казахско-русского искусства, и одновременно слагает песни о столице, якобы адресованные жителям периферии. Здесь фильм снова в аллегорической форме при помощи расположения персонажей акцентуирует постоянно встречающийся в советской литературе мотив. Знаменательны в этом отношении: сюжетная линия дружбы Джамбула и русского солдата Василия, который, став членом правительства коммунистического Казахстана, посылает своего товарища в Москву; образ русской учительницы, не предавшей акына во время восстания 1916 года, а в советское время возглавляющей детский дом, где престарелый певец, потрясенный идиллической картиной советской действительности, переживет своего рода пробуждение; фигуры русских ссыльных, распространяющих социалистические идеи среди казахов. Эти и другие подобные повествовательно-тематические элементы фильма более или менее явно подчеркивают художественно-изобразительными средствами ведущую, патрональную роль русского этноса в «семье» советских народов, отвечая тем самым общей тенденции усиливающейся русификации советского культурного канона этого времени. С особым пафосом запечатлен этот аспект в сцене, где во время своего посещения Москвы Джамбул с благоговением осматривает советскую столицу, прежде всего Мавзолей, выступающую в символической структуре фильма своего рода сакральным центром Советского Союза[380]. Особая символическая нагрузка эпизода поездки акына в Москву в фильме, в отличие от всех прочих жизнеописаний Джамбула, объясняется прежде всего тем, что в нем с особой ясностью представлена коммуникативная модель «Сталин — Джамбул — народ». Джамбул выполняет в этой связке роль посредника между советским народом и его вождем.

В произведениях Джамбула акын выступает как представитель народа в такой степени, что его голос и голос народа, по сути дела, тождественны. При этом Джамбул наделяется как бы двойной легитимацией. С одной стороны, народ приказывает ему петь: «Народ мой! Исполню просьбу твою! / „Пой“, — сказал. И вот я пою»[381], а с другой стороны, сам Сталин признает в Джамбуле голос народа:

Словом участья будила [песня] народ, —

Слово мое лишь с народом живет.

Сталин великий Джамбулу сказал:

Правду большую ты в песне сказал,

Грозным набатом твой голос звучал,

Песни степной аксакал.

Жил ты с народом, народу служил,

Народ твои песни, Джамбул, полюбил[382].

Джамбул обращается к Сталину то и дело не во имя народа, но как бы вместе с ним: «И я говорю тебе вместе с страной: / Спасибо, Сталин родной»[383]. Цитируемая песня начинается описанием казахской природы: «Снега Ала-тау одеты в закат, / В последних лучах как рубины горят». В эту идиллию врывается голос радио: «<…> И в яблонный сад / По радио вести летят»[384]. Когда Джамбул по радио слушает новости о политических событиях в Испании и в Китае, звучит голос Сталина:

Но вот из далеких кремлевских палат

Овации горным потоком гудят,

Сердца согревая, планету будя,

Доносится голос вождя[385].

Речь Сталина, передаваемая по радио, объединяет слушателей разных народов в некую сверхнациональную общность:

Казахи в степях, грузины в горах,

Зыряне в лесах, белорусы в полях —

Народы, чтоб каждое слово сберечь,

Слушают Сталина речь.

В ней пламя бушует, в ней мощь налита,

В ней сила, уверенность и красота,

В ней веет отцовская теплота,

Она кристально проста[386].

Интересно, что описание воздействия голоса Сталина в приведенной песне напоминает характеристику устного народного творчества в советской фольклористике (непосредственность и сила воздействия). Этот голос вдохновляет Джамбула на ответ в форме песни: «Но как мне не петь, не играть на домбре». Затем голос Джамбула сливается с общим хором советского народа: «И я говорю тебе вместе с страной: / Спасибо, Сталин родной»[387]. В этой песне наиболее отчетливо рисуется роль своеобразного катализатора, которую выполняет Джамбул при трансляции сталинского слова народу. Он не только первым слышит его, но и является главным медиумом этого слова[388].

Связь «Народ — Джамбул — Сталин» особенно выразительно проступает в сценарии в одном коротком, но центральном для понимания кинопоэтики фильма эпизоде, где образы Джамбула и Сталина пересекаются. В сцене в поезде на пути в Москву на крупный план лица Джамбула накладывается голос Сталина, читающего стихотворение казахского акына. В этом стихотворении говорится: «Сокровище слов в народе найду, / И песни посею в пылких сердцах». Под звуки произносимого вождем стихотворения происходит монтажный переход: вместо лица Джамбула мы видим Сталина, который читает его стихи, после чего звонит в редакцию «Правды», рекомендуя внимательно изучить творчество казахского певца[389].

В этом эпизоде, занимающем всего лишь 20 строк сценария, представлена in nuce роль Джамбула в качестве посредника, доносящего глас народа до его вождя. Причем все три участника коммуникации попеременно занимают позицию адресата и адресанта, взаимозамещая друг друга.

Учитывая центральное значение этой сцены, осмысляя роль Джамбула как посредника между советским народом и Сталиным, представляется целесообразным вернуться к началу советской дискуссии о фольклоре. Горький на Первом съезде советских писателей говорил: «Мы должны усвоить, что именно труд масс является основным организатором культуры и создателем всех идей, — тех, которые на протяжении веков понимали решающее значение труда — источника наших знаний, и тех идей Маркса — Ленина — Сталина, которые в наше время воспитывают революционное правосознание пролетариев всех стран и в нашей стране возводят труд на высоту силы, коя служит основой творчества, науки, искусства»[390].

Таким образом, Горький формулирует некую диалектическую триаду, исходной точкой которой является труд масс, из коего возникают в конечном итоге идеи Сталина, в свою очередь трансформируемые советским обществом. Именно в этом докладе он выдвинул «тезис об изначально материалистическом происхождении фольклора», поэтому вполне закономерно, что Джамбул как идеальный образец фольклорного певца занимает в концепции Горького такую же позицию, как идеи Сталина. Представитель народа, Джамбул зависит от него, и в то же время как певец он поднимает народ до уровня новой советской жизни. Кроме того, воспевая Сталина, Джамбул в известном смысле воспевает своего собственного создателя, и, таким образом, можно утверждать, что Джамбул стал тем автором, в котором во всей полноте воплотились представления советской культуры о новом фольклорном певце.

В свете своеобразного мотива двойничества вождя и его певца становится яснее особое значение некоторых деталей начальной сцены фильма. Суюмбай несколько раз называет Джамбула своим соколом. То обстоятельство, что окружение Джамбула эту аллегорию поначалу не понимает, считая, что речь идет о реальной птице, только усиливает впечатление особой таинственной значимости этого образа. В контексте сцены у смертного одра Суюмбая, представляющей акт трансляции эстетической власти от старого певца молодому, сопровождаемой торжественным произнесением заветов, с одной стороны, и клятвой верности наказу учителя, с другой, соколиная метафорика кажется любопытным звеном между мифом советского акына и политической мифологией советских вождей (ср. знаменитую «Песню о двух соколах», аллегорически воспроизводящую трансляцию полномочий вождя от Ленина Сталину).

Отнюдь не случайным кажется нам и то, что речь идет о произведении («Песне о двух соколах»), которое в советской культуре понималось как фольклорное.

Две жизни Джамбула Джабаева

Второй тематический комплекс, который играет значительную роль в фильме, связан с пререрождением Джамбула в советском Казахстане. Уже в первых статьях о Джамбуле появляются рассуждения о прекрасной и счастливой жизни в Советском Союзе как источнике вдохновения новых песен акына. Жизнь и творчество Джамбула разделяются на два этапа: дореволюционный и послереволюционный. Как в песнях самого Джамбула, так и в советских работах о нем биография казахского певца все чаще рисуется как противопоставление его «старого» и «обновленного» образов. В песне «Кляча и конь», одном из немногих произведений Джамбула на «автобиографическую» тему, певец аллегорически сравнивает свою жизнь до революции со своей жизнью после революции: «Сам Сталин отметил вниманьем меня, / За песни мои он послал мне коня»[391]. Уже в песнях часто встречается топика Сталина как творца воспеваемой Джамбулом благополучной советской жизни:

Сталин! Солнце весеннее — это ты!

Ты посмотришь, и, словно от теплых лучей,

Колосятся поля, расцветают цветы,

Сердце бьется сильнее и кровь горячей…

Дважды юности в теле цвести не дано.

Я — старик, у меня серебро в бороде,

Но увидеть тебя я мечтал так давно,

Что, увидев, я сразу помолодел[392].

Второй этап осмысляется при этом как творчество идеального народного поэта новой эпохи, которое противопоставлено не только западной декадентской литературе, но и «неправильному» фольклору периода феодализма.

При этом возникает образ слагателя песен, который отстаивает правое дело, хотя сам еще этого и не осознает[393]. Джамбул, таким образом, наделяется чертами типичного, инстинктивно борющегося за справедливость героя соцреалистической литературы, которому революция дает новые возможности для полного развития его творческих способностей.

Именно советская культура превращает Джамбула из простого певца в соцреалистического поэта в облике певца. Это превращение, разумеется, является прямым следствием революции. Вот как, к примеру, об этом повествуется в автобиографии Джамбула: «Когда мне исполнилось 70 лет, я увидел светлую зарю новой жизни. На землю пришла правда для всех живых существ. Я услышал имя батыра Ленина и был свидетелем победного шествия Красной Армии. Вокруг меня закипела жизнь, о которой я пел в лучших своих песнях, как о золотом сне. Почувствовав прилив свежих сил, взял я в руки домбру. Вернулась молодость, и я запел»[394].

Возрождение Джамбула предстает как результат революции. Благодаря новому расцвету Казахстана новое качество обретает и искусство неразрывно связанного с народом певца. Приверженный правде, из критического реалиста он неизбежно должен превратиться в панегириста новой реальности. Его песни становятся значимыми для всей советской культуры, а не только в узком контексте народной казахской поэзии. Эти песни становятся известными во всем Советском Союзе и откликаются на все значительные события общественной жизни, от сталинской Конституции через ежовщину вплоть до песен о Великой Отечественной войне. Развитие фольклора при этом происходит в соответствии с общей динамикой советской культуры сталинского времени.

Связь между постулированной близостью к народу и трансформацией поэзии Джамбула очень явно отмечается у Фетисова: «„Ленин и Сталин разогнали тучи и открыли мне солнце. Ветви мои распрямились. Листья мои зацвели в золотистых лучах. Стали крепкими мои листья. Я, тополь столетний, пою о найденном солнце, о счастье народа, о своих молодых сыновьях и дочерях“[395]. В этом признании — ключ к правильному пониманию беспримерного в истории литературы творческого возрождения, пережитого певцом уже в преклонные годы»[396]. Следуя логике этой оценки слов Джамбула, народное счастье есть причина уникального творческого возрождения. Не приходится удивляться, что глава, примыкающая к цитированному абзацу, называется «Расцвет творчества Джамбула в условиях социалистического общества»[397]. Советские исследователи видят прямую причинно-следственную связь между счастливой жизнью народа и творчеством нового (воскресшего!) социалистического певца. Эту силу поэтического слова, черпаемую из связи с народом, неоднократно отмечает Фетисов.

Только в таком обществе, создателем которого является Сталин, развитие поэтического дара Джамбула может достичь своей вершины. Не случайно в той части работы Фетисова, которая посвящена досоветскому периоду творчества Джамбула, автор отмечает недостатки творчества казахского сказителя, связывая их с его устным характером. В главе о творческом расцвете Джамбула в сталинское время отмечается благотворное влияние русского языка, который позволяет распространить могучее поэтическое слово[398] далеко за пределы Казахстана и делает его значимым для советской культуры в целом: «В русских переводах его произведения, охватывающие животрепещущие темы и передовые идеи современности, получили широчайшее распространение и приобрели необыкновенную силу воздействия. Само имя поэта стало символом не только социалистического возрождения казахского народа <…>»[399].

Так казахский певец, чье творчество в силу своих свойств страдает определенными недостатками, становится новым социалистическим бардом, искусство которого представляет собой «один из классических образцов художественно-словесного творчества, социалистического по содержанию и национального по форме»[400].

Эта модель нового рождения особенно ярко проявилась в фильме Дзигана, где появляется новый мотив, а именно рассказывается о периоде молчания Джамбула после революции. В фильме Джамбул в момент большевистской революции находится при смерти, но слова Ленина и Сталина о конце помещичьей власти и о равноправии народов, произнесенные сыном Джамбула, возвращают умирающему акыну жизнь. Хотя Джамбул еще не в состоянии снова слагать песни, речи вождей революции вдохновляют его на борьбу с реакционными силами. Причину его молчания объясняет сцена из сценария к фильму «Джамбул»:

— Был у нас золотой акын. Еще мальчиком слыхал его веселые песни. А теперь Джамбул молчит… И помочь ему невозможно.

— Что же сомкнуло его уста? — спрашивает коммандир. Председатель рассказывает:

— Давно еще, в шестнадцатом году, баи отобрали у акына его домбру. Старики рассказывают, будто в юности Джамбул получил эту домбру из рук великого народного певца Суюмбая — друга бедных людей. Потеряв домбру, Джамбул перестал петь[401].

Затем в сценарии описывается возвращение советской властью Джамбулу его домбры. Представителем советской власти в фильме является Фурманов, что может быть интерпретировано как своего рода символический жест инкорпорации Джамбула новой советской литературой. Однако и после этого ритуала передачи магического инструмента Джамбулу все еще не удается сочинить песни, которые ему «по ночам снятся» и которых он «никогда не пел»[402]. Лишь во время пребывания Джамбула в детском доме, где он рассказывает детям о своем воскрешении, к акыну возвращается вдохновение: «— Алма, Айдар, Галя, Мурат, детки мои, радость моя, вы не знаете, какой сегодня у Джамбула счастливый день! Ко мне вернулся дар акына! Теперь буду жить и петь до ста лет!»[403] В новом советском обществе слово Джамбула становится достоянием всей многонациональной страны. Процесс воскрешения Джамбула подготовлен изображением череды пережитых и преодоленных им страданий. Встав на путь народного певца, он должен был покинуть свою невесту, внучку которой он встречает в детском доме. Обретя личное счастье и наблюдая картины благополучия Страны Советов, Джамбул становится певцом счастливой советской действительности.

Таким образом, домбра превращается в своего рода техномагический инструмент, на котором акын в фильме практически не играет, символизирующий передачу магического слова от одного народного певца к другому. При этом особенно важной представляется сцена апофеоза Джамбула в конце фильма. В последних кадрах Джамбул заявляет, что не может петь, так как у него нет с собой домбры. Выбрав из множества предложенных ему домбр одну, он снова обретает свое исполнительское мастерство. Фильм стремится показать, что советская действительность, своеобразная «страна чудес», где в общем хоре поющий Джамбул сливается со всем народом, способна наделить сверхъестественными свойствами любой инструмент. Слияние Джамбула с советским народом и превращает его в певца нового советского фольклора, голос которого в финале фильма увековечивается в виде высеченных в камне букв. Этот акт канонизации завершается в последнем кадре, когда поющий Джамбул застывает в виде статуи-памятника.

Обобщая, можно констатировать, что проанализированный нами фильм представляет собой попытку найти соответствия наиболее существенным элементам «мифа о Джамбуле» на образно-аллегорическом киноязыке. Персонажи и их расположение и отношения в сюжете соотносимы с целыми тематическими комплексами советской фольклористики, становящимися таким образом внятными зрителю. Обе центральные темы, народность и воскресение, в их взаимопроникновении проходят как лейтмотивы через весь фильм. Оба мотива ведут к Сталину, творцу новой казахской действительности, а тем самым и вдохновителю песен Джамбула, их первому и последнему адресату. Круг замыкается, и именно перерожденный Джамбул в фильме делает единство Сталина и народа ощутимым для зрителя.