Имя Россия, фамилия Грозный

Имя Россия, фамилия Грозный

На экраны вышла картина Павла Лунгина «Царь» – произведение во всех отношениях незаурядное. XVI век, разгул опричнины. Иван Грозный, великий государь-самодержец огромной страны, – человек гениальный, убежденный в своей богоизбранности. Он призывает бывшего друга – митрополита Филиппа для помощи в строительстве самодержавного государства. Но оказывается, что милосердный Бог Филиппа несовместим с карающим Богом Ивана Грозного… Выдающиеся актерские работы Олега Янковского и Петра Мамонова, конечно, обеспечат фильму напряженное зрительское внимание. Но о картине неминуемо будут спорить, поскольку все ключевые фигуры нашей истории – до сих пор фигуры спорные. Об этом наш разговор с режиссером фильма ПАВЛОМ ЛУНГИНЫМ.

– У меня такое впечатление, что вы делали свой фильм для отечественной аудитории, не высчитывая, как примут «Царя» в мире, так?

ЛУНГИН: Я, знаете, несмотря на хитрое выражение лица, парень простоватый, даже простодушный, и что умею, то и делаю. Меня действительно подозревают, что я делаю на потребу западному зрителю, а кто ее знает, эту потребу? Как будто это так легко. Кто бы знал, давно обогатился. Я как раз все больше и больше отхожу от западного мейнстрима и вхожу в русские проблемы, которые меня куда больше волнуют и допекают. Я становлюсь старше и вроде должен быть мудрее, а абсолютно ухожу куда-то вбок, на меня наши опытные киноведы уже смотрят с ужасом, как будто я мамонт волосатый.

– Что же поманило вас в образе царя Ивана Грозного, ведь, скажем прямо, это не тот человек, с которым мы могли бы выпить и закусить?

ЛУНГИН: Выпить-то мы с ним, может, и смогли бы, но вот успели бы мы закусить? Иван Грозный – это зарождение русской самодержавной власти как феномена. Это картина о зарождении такой власти в России, и это рождение переплелось с личностью Ивана Грозного – неординарной, жуткой, талантливой, пугающей, непредсказуемой. Эта личность – ЦАРЬ – захватила место Бога в этом мире и стала требовать обожествления и всеобщего преклонения. До сих пор там лежат и корни наших проблем, до сих пор мы живем в тени Грозного, она витает над нами.

– О фигуре Грозного идут споры – есть историки, которые хотят опровергнуть его злодейства и деспотизм и утверждают, что он чуть не праведник и был тесно связан с православными святыми. Что вы думаете об этом?

ЛУНГИН: Главного святителя того времени митрополита Филиппа он убил, так что связь, конечно, прочная со святыми у него. Настоятеля Печерского монастыря, преподобного Корнилия, Грозный смолол в жерновах, так что рассуждения о святости Ивана Грозного – это досужие вымыслы. Он много каялся, и каялся лицемерно и талантливо – но практика его была ужасна. Фильм и посвящен тому, как Филипп восстает против тиранической власти царя. Вы не слушайте экстремистских историков, которые готовы записать в святые и Распутина, и, может быть, даже Сталина, вы читайте нормальные книги вменяемых авторов.

– Безумно двойственно всё в России! Невозможно хоть к чему-нибудь отнестись ясно, просто, благородно. Страшная двойственность, несоизмеримые противоречия отлиты в один кристалл. Оттого и дискуссии такие о личностях царей. Людям хочется ясности, а ее нет! Как вы для себя решаете, что делать с этой мучительной двойственностью?

ЛУНГИН: Я не могу внести ясности, я могу только запутать еще больше, потому что я не историк, я все как-то пропускаю сквозь себя, и у меня взгляд эмоциональный, художественный. Да, эта двойственность мучительна и в то же время ужасно интересна. Я ее увидел во времени Ивана Грозного, когда было словно бы два бога в России – один Бог Грозного, Бог власти, а другой – Бог добрый, Бог народа и митрополита Филиппа. Была правда официальной власти и была другая правда, которую все знали. Уже тогда, в XVI веке, люди жили в состоянии двоемыслия… Грозный был монстр, тиран, но и блестящий писатель, и умница, один из самых образованных людей своего времени, первая типография открыта при нем, собрана великая библиотека. Может быть, эта двойственность – и дар, и наказание русских. Может быть, если мы сами на себя посмотрим, то увидим эту двойственность сами в себе…

– Когда работали над своей картиной, пересматривали шедевр Эйзенштейна, фильм «Иван Грозный»?

ЛУНГИН: Пересматривал новыми глазами. Эйзенштейн был гений, а я не гений. Эйзенштейн выполнял государственный заказ, ему лично товарищ Сталин смотрел в глаза и говорил: а сними-ка ты, товарищ, фильм про Ивана Грозного (то есть про меня, подразумевал он). Эйзенштейн создал великое эстетическое высказывание, не касающееся на самом деле ни политики, ни даже истории. Его фильм похож скорее на оперу, это завораживающе красиво, трагично, но там нет психологии власти и тайны психологии власти Грозного. Этот фильм стоит абсолютно отдельно, как потрясающе красивый букет, но это фильм не про историю и не про Россию. Я же хотел, наоборот, сделать картину куда более камерную и хотел при помощи необыкновенного создания – Петра Мамонова – войти в эту личность, понять, что же там внутри кипело. Я взял только один конкретный исторический эпизод, периода расцвета опричнины, 1565 год, конфликт Грозного и Филиппа. Для меня это важнейшее столкновение. Филипп, власть духовная, возвысил свой голос против власти царя! Из этого вышел мой фильм, куда более скромный, чем шедевр Эйзенштейна.

– В Мамонове есть что-то поразительное, можно сказать, архаическое, как было в зрелом Алексее Петренко. Как будто человек знает прошлое всем нутром, а не головой только.

ЛУНГИН: Да, в Мамонове будто есть «матрица» Ивана Грозного, в нем живут глубины и тайны русского духа. Но и в Олеге Янковском есть потрясающая глубина и тайна. Знаете, тут еще неизвестно, кто кого переиграл. Янковский выстроил такое противопоставление, такую стену выстроил сам в себе, а роль практически без слов – вот это работа актера! Петр Николаевич – тот не актер. Тот артист. Он будет на столбе стоять как столпник, на одном пальце, и все равно будет хотеть быть любимым, быть с публикой. Он не всякую роль может сыграть, он натягивает на себя роли, как рубахи: какие-то впору, какие-то трещат – тогда он отказывается, и эта избирательность у него правильная. Но когда он входит в образ, он становится одержимым. Для меня плоти Ивана Грозного в Мамонове больше, чем в Николае Черкасове, который играл у Эйзенштейна.

– Если говорить о современности, то оказывается, что наш современник – Тарас Бульба. Вот вышел фильм Бортко и вызвал такую бурю, что и не снилось картинам о сегодняшнем дне. Оказалось, непрожито, недоспорено столько в истории! И ваша картина получит лавину мнений, потому что и Иван Грозный – тоже наш современник.

ЛУНГИН: Вы же знаете, что Иван вышел в лидеры конкурса «Имя Россия». Это характерно и странно. Когда я начинал делать фильм, читать об эпохе Грозного, мне казалось, о нем позабыли, все было тихо. И вдруг он мощно всплывает – за год, пока я готовился, вышло пять книг о нем! Общество как будто вопрошает его, вызывает этот дух: ты накажи нас за грехи наши, ты бей нас, бедных, маленьких, вороватых, но возьми все на себя, отвечай за все один! Это страшно. Как будто вертится одна и та же карусель, и нет никакого развития по спирали, одна и та же карусель, и на ней стоят разные чучелки по кругу. Петр, Екатерина, прочие цари… и где-то стоит и страшная фигурка Грозного. И карусель все крутится, и мы то подъедем, то отъедем…

– И вдруг небесный механик нажмет на рычаг, стоп! И мы окажемся не перед фигуркой Екатерины, что было бы самое желательное, а снова перед нами Иван Васильевич… Но есть же еще и митрополит Филипп, есть высшая правда! Что же, эти два бога, Бог Ивана и Бог Филиппа, они даже, как говорится, не встречаются и не раскланиваются?

ЛУНГИН: Наверное, ветхозаветный Яхве ближе Богу Ивана, гневливый библейский бог, карающий, «грозный». Сейчас есть исследование, где написано, что Грозный буквально реализовывал библейские казни, которые он выбрал из книги Давида. Давид, преследуя врага, велел истребить и семью его, и скот, и собак, и овец. Иван был образованный человек, и он воплощал подобные казни, чувствуя себя библейским царем. Когда боярин попадал в опалу, истреблялись и его крепостные, и ближние, и коровы, и кошки, и куры… Все это опальное место ветхозаветным гневом должно было быть выжжено. А Бог Филиппа – новозаветный Христос. «Прощай врагов…» Я нашел в писаниях Грозного потрясающую фразу: «Да, как человек я грешен, а как царь я праведен». То есть он осознавал как человек, что совершает преступления, но считал, что эти преступления необходимы царю. Еще шажок – и можно счесть, что только грешный человек и может быть праведным царем! А у Филиппа была одна правда, Христова правда: не может грешный человек быть праведным царем.