Адресат неизвестен Краков, 9 апреля 1974 года

Адресат неизвестен

Краков, 9 апреля 1974 года

Уважаемая пани,

с тех пор, как я узнал, что открытия делают те, кто не знает хорошо соответствующей литературы предмета, потому что, если бы хорошо ее знали, то ведали бы, что открыть ничего нельзя, с тех пор я с поднятой головой признаюсь в невежестве в литературоведении.

Существует ли генотип — неизменный текст? Существует ли в онотологическом смысле, поскольку мы осознаем, что говорить «деревья, на которые мы не смотрим, перестают существовать» и «они продолжают существовать и тогда» — это не одно и то же. Но не существует такой инвариант ни в одном операционном смысле, потому что невозможно чтение, которое не было бы какой-либо интерпретацией прочитанного. Пока мы читаем, ничего не понимая, например, составляя список частоты появления определенных выражений или знаков препинания в книге, текст остается неизменным. Но эта неизменность является тривиальным свойством, поскольку заведует результатами чтения, лишенного мощности предопределения его течения. Текст — это примерно то же, что археолог находит при раскопках. Если он нашел пять костей и три кольца, то он не нашел семи и одиннадцати: это неизменность генотипа. Но то, о чем он узнал в результате раскопок (= фенотип), не будет неизменным ни для него, ни для его коллег. Текст — как коробка с кубиками и с приложенной к ним неясной инструкцией: каждый ребенок построит из этих ресурсов что-то иное, и даже один ребенок может успешно строить из этих кубиков разные сооружения. Одним словом, между текстом и произведением, которое может быть открыто при чтении, существует различие уровня, а не различие принципиального качества. Ссылка на семиологию как высшую дисциплину в отличие от семантики как починенной ей партикулярности ничем не помогает, потому что нет никакой ни семиологической, ни семантической теории, которую можно было бы использовать в алгоритмическом смысле, то есть как универсально успешную и повторяемую процедуру. Мы желаем иметь такие универсалии, но желания нельзя считать свершениями. Тем более когда, как в этом случае, я уверен, что эти желания неосуществимы, то есть просто фантазии. Можно сравнивать тексты, совершенно их не понимая, как можно сравнивать непонятные предметы, отыскивая их взаимные сходства и отличия. Но с чтением книг это не имеет ничего общего. Одно и то же предложение в разные времена и в разных головах означают не одно и то же. Я считаю, что с точки зрения теории литературы существенна именно эта изменчивость результатов чтения, а не тождество печатного субстрата, так как это trivium[320], который вводит в заблуждение, ибо внушает мысль о неизменности, которая не переходит в сферу чтения, всегда оставаясь свойством объекта (книги, страниц, знаков на бумаге). С одной стороны, нам говорят (Хомски), что глубокая структура языков у человека принципиально тождественна, а с другой, если бы N переводчиков N лет переводили N раз один и тот же оригинальный текст, то НИКОГДА бы тексты переводов не совпали. А если переводить текст с языка A на B, с B на C, а затем обратно, с C на B и с B на A, произойдут неизбежные изменения, дающие разброс тем больший, чем больше было таких рекуррентных переводов. И что нам с существования текстовой неизменности, если на ПРАКТИКЕ она не проявляется? МОЖНО считать, что существует аналогичная полная предопределенность состояний частиц в физике, и лишь обстоятельства, внешние по отношению к этим частицам, сводят на нет приближение к такой совершенной предопределенности, но физики решили, что такой постулат лишен смысла, так как он не операциональный. Так что моя точка зрения исходит из операционализма (Бриджмен, физик-теоретик). Скажу: неизменность текста оказывается de facto изменчивостью, и потому не стоит упираться на его неизменности de iure. Читать, не вмешиваясь в текст, невозможно, а потому результат чтения нельзя разложить на неизменную и изменяемую части по отношению к конкретному читателю в конкретное время и в конкретном месте. Поэтому я считаю деление (текст — произведение) допустимым лишь in abstracto, но лишенным всякой ценности ДЛЯ ТЕОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ. Впрочем, может быть, это и имеет ценность, но отрицательную, поскольку вводит нас в заблуждение, в уверенность, якобы текст был чем-то таким, к чему можно прийти во время чтения. Множественность толкований произведения долгое время неявно считалась изъяном, которому следовало противостоять (отсюда прогрессирующее стремление к росту конкретности прозы в форме подачи «координат» времени и места, а также к созданию единственности в описании и в виде описываемого). Теперь этот недостаток в практике писательства превратился в желанное достоинство, его стремятся достичь: похоже, Кафка первым стал использовать этот трюк. Но ЭТА перемена ориентации лишь усилила свойство текстов, которое было присуще им всегда, хотя и в разной степени. На полке стоят тексты, а мы имеем дело с произведениями. Это положение схоже с гносеологической ориентацией естествознания, а не с прозябающими в гуманитарных герменевтиках подходами, но подзаголовок моей книги гласит, что это попытка эмпирической теории литературы. Howgh[321].

Структуры, выделенные в «Ф[антастике] и Ф[утурологии]», тесно связаны с ценностями. Иерархия этих ценностей определяется принятой в обществе иерархией жанров и произведений, проблемные возвышаются над беспроблемными, многопланово связанные с реальными проблемами стоят выше пустой лингвистической и развлекательной эквилибристикой etc. Эту иерархию я принимаю в качестве заданной исходно, поэтому ее не рассматриваю (иначе книга распухла бы до невозможности). Так что я принимаю эту иерархию и показываю, что свойственный ей уровень ценностей третируется в SF, что она не соответствует структурным условиям, фундаментальным для такого творения, которое в соответствии с исторической традицией распределения оценок следует считать высшей инстанцией создания. Что, одним словом, SF не реализует установленного там уровня ценностей. Эти структуры использованы ad hoc, для временного употребления, поскольку ни их, ни их аксиологических коррелятов я не извлекаю из произведений, как ножик из кармана. Поэтому я умалчиваю об упрощениях, сопровождающих такие операции. Я делаю то, что физик делает с атомами, используя их структурные модели, о которых знает заранее, что они не являются буквальными копиями атомов, а односторонними аппроксимациями (капельная модель не означает, что ядро является de facto каплей etc.). То же самое касается и «структурных классификаторов фантастики». Это вспомогательные инструменты эвристического исследования, строительные конструкции, то есть ПОСТУЛИРУЕМЫЕ, а не ОТКРЫВАЕМЫЕ, явно ЗАДАННЫЕ, а не НАЙДЕННЫЕ. В этом и мое расхождение со структурализмом как герменевтикой, так как я предусматриваю практическую пригодность модельных структур, которая позволяет лучше ориентироваться в некоторых свойствах исследуемого, но которая ничего ультимативно и совокупно не раскрывает. Кроме того, я считаю, что структурализация, лишенная в исходных посылках аксиологии, пагубна в культурном отношении, поскольку уподобляет себе и то, что является в культуре достоинством, и то, что является недостатком, лишь потому, что у них порой одинаковый остов. Истоки всех моих работ находятся в общей методологии естественного науковедения. Вы читали отчет о дискуссии в ИЛИ, на которой обсуждали «Ф[антастику] и Ф[утурологию]»? Я говорил там об этом.

3. Но, разумеется, вы правы на 100 % — различие между реалистом и нереалистом проходит условно. Лишь для наглядности я сделал переход — дискретным (разрывным), тогда как de facto он континуален.

Кстати, в новом издании «Фил[ософии] сл[учая]» есть новая глава, развитие того, что я писал в «Teksty» о теории фантастики Тодорова, а продолжение в том же духе будет, видимо, в следующем номере «Teksty»[322] (об антиномии как конструктивном факторе в литературе).

Очень интересно, какова концепция Лема SF произведения. Если серьезно: она менялась, Дорогая Госпожа, так как я постоянно развиваюсь, а значит, и меняюсь. Лейтмотивы повторяются («Астронавты», «Эдем», «Солярис»), но обрастают «новым» и перерастают прежние границы.

И еще. «Повествование» вместо «структуры презентации», а «предметный мир» вместо структуры презентованного? Но мира может не быть, а лишь его тень. (Как по тени, отбрасываемой деревом, мы реконструируем себе дерево мысленно.) Кто-то написал, как помнится, кучу фиктивных вступлений к ничему, и где там предметный мир? Кто-то написал лекцию о космогонической теории 2000 года, то есть изложил теорию, разве это повествование? В таком случае повествованием является и лекция из области лимнологии, и вообще любая болтовня о чем-либо. А разве невозможен словарь языка минигванцев с Эпсилона Эридана? Структура презентации идентична такой же структуре любого словаря, в котором слова расположены по алфавиту, но разве это повествование? Разве словарь рассказывает о чем-то? Он может служить основанием для домыслов, можно попробовать реконструировать предметный мир, в котором создан этот словарь, но ничего больше сделать не удастся. В связи с вашей работой шлю вам самые горячие слова сочувствия и сердечно приветствую.

Станислав Лем