Глава VI. Несколько слов о романе «Сильви и Бруно»

Глава VI. Несколько слов о романе «Сильви и Бруно»

После выхода поэмы «Охота на Снарка» (1876) Льюис Кэрролл стихов почти не сочинял. Он издал сборник загадок и игр «Словесные звенья» (1878), двухтомный математический труд «Евклид и его современные соперники» (1879, 1881), сборники «Дублеты, словесная загадка» (1879), «Стихи? Смысл?» (1883), «История с узелками» (1885), «Логическая игра» (1887), первую часть «Математических курьезов» (1888), вторая часть вышла в 1893 г. И еще писал двухтомный роман — «Сильви и Бруно» (1889) и «Заключение „Сильви и Бруно“» (1893) — фантастический эпос объемом почти в тысячу страниц и с «моралью» в христианско-евангелическом духе. По определению одного из биографов писателя, «Сильви и Бруно» — это эпос ужасающий, с раздражающе сюсюкающим главным героем, шепелявым сказочным мальчиком Бруно.[172]

Кэрролл подошел к написанию романа вполне научно, хотя некоторые его фантастические эпизоды он рассказывал под видом сказок детям лорда Солсбери во время своих нескольких визитов в дом маркиза — вначале канцлера Оксфордского университета, а затем премьер-министра Англии (Роберт Артур Толбот Гэскойн Сесиль, третий маркиз Солсбери, 1830–1903).

Научный подход Кэрролла к написанию последнего романа выразился в том, что он разработал собственную теорию человеческого сознания и построил на этой теории свой роман. Кэрролл предположил, что у человека есть три степени физического состояния: «а) обычное состояние, когда присутствие фей не осознается; б) состояние „жути“, когда, осознавая все происходящее, человек одновременно осознает присутствие фей; в) состояние своего рода транса, когда человек, вернее, его нематериальная сущность, не осознавая окружающего и будучи погружена в сон, перемещается в действительном мире или в Волшебной стране и осознает присутствие фей».[173]

Между тем, несмотря на научный подход писателя, несмотря на великолепные иллюстрации известного английского карикатуриста Гарри Фернисса (1854–1925), ни один из двух томов «Сильви и Бруно» успеха не имел. Роман, по словам Джона Падни, остался мертворожденным, хотя Кэрролл вложил в него «столько сокровенного, столько надежд».[174] Когда писатель понял, что роман не раскупается, он сообщил своему издателю: «Не надо больше никакой рекламы, это выброшенные деньги».[175] Впрочем, «Сильви и Бруно» — типичный викторианский назидательный роман и именно в таком ключе его и анализируют современные кэрролловеды.[176]

Однако роман «Сильви и Бруно» отнюдь не забыт. А прославила его проходящая сквозь все повествование «Песня Безумного Садовника», стихотворение, которое вот уже около ста лет входит во все антологии английской детской поэзии.

«Песня Безумного Садовника» — стихотворение-нонсенс в его чистом виде, ибо Кэрролл объединяет в нем вещи абсолютно несоединимык. Достаточно привести хотя бы первую строфу «Песни» чтобы в этом убедиться (в подстрочном переводе):

Он подумал, что видит Слона,

Который играет на дудочке:

Он взглянул снова и обнаружил, что это

Письмо от его жены.

«Наконец-то я осознал, — сказал он,

Что такое горечь жизни!»[177]

Кэрролл соединяет воедино в «Песне Безумного Садовника» не только Слона, дудочку и письмо от жены. В последующих строфах объединены «Буйвол, каминная полка и племянница зятя», «Гремучая змея, греческий язык и середина будущей недели», «Четверка лошадей, кровать и медведь без головы», «Альбатрос, лампа и почтовая марка ценой в один пенс» и т. д.

«Песня Безумного Садовника» написана е традициях английской детской литературы, которая, как сказал русский поэт-обэриут А.Введенский своим следователям, «превыше всего ставит выдумку, фантазию, способную поразить ребенка».[178] Поэтическая заумь в английских «стишках из детской» едва ли не обязательный элемент, а происхождение их уходит в глубь времен. Здесь и муравей, который проглотил кита, здесь и старушка, которая со своими детьми живет в башмаке, здесь и корова, перепрыгнувшая через луну, здесь и парикмахер, который бреет поросенка, и тд., и т. п. Так что эксцентриада кэрролловской «Песни Безумного Садовника» вполне вписывается в традицию, хотя и звучит, словно фуга на тему безумия, проходя через весь роман. Как сказал М.Гарднер, восхищаясь талантом ее сочинителя: «Это Кэрролл во всем блеске своего дарования».[179]

В статье «Все было подвластно ему», посвященной Лермонтову, Анна Ахматова рассказывает, как поэт подражал и Пушкину, и Байрону, и вдруг начал писать нечто такое, «где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему».[180] Ахматова считает, что одно только стихотворение Лермонтова «Есть речи — значенье темно иль ничтожно…» давало бы право назвать его великим поэтом, даже если бы он больше ничего и не написал. Аналогична ситуация и с Льюисом Кэрроллом: если бы он написал только «Песню Безумного Садовника», он мог бы считаться знаменитым английским поэтом.

Закончим работу словами английского ученого Р.Б.Брейзуэйта, сказанными в год столетнего юбилея со дня рождения Льюиса Кэрролла: «Льюис Кэрролл пахал глубже, чем он сам это понимал. Его ум был пронизан восхитительной логикой, которую он сам не мог ни полностью осознать, ни подвергнуть ясной критике. И именно эта подсознательная логика, на мой взгляд, является основной причиной высшего совершенства уникальных произведений гения — двух книг об Алисе, того, что есть блистательного в двух томах „Сильви и Бруно“, в поэмах. Почти все шутки Кэрролла созданы в духе чистой или прикладной логики. И это одна из причин, почему его книги так нравятся детям».[181]