Заключение

Заключение

Сравнительно-типологический анализ фольклорно-сказочной и научно-фантастической художественных систем обнажает волшебно-сказочные корни научной фантастики. Изображение человека и мира в этом литературном жанре подчиняется волшебно-сказочным принципам. Волшебно-сказочная модель действительности, как мы видели, оказывается удивительно близка научно-фантастической, и это связано прежде всего с тем, что в научной фантастике, как и в волшебной сказке (если говорить о ее натурфилософском аспекте) оппозиция «человек (родовой) — природа» занимает центральное место.

Конкретный анализ произведений подтверждает эти выводы. Д. М. Урнов в книге, посвященной методологическим принципам литературно-критического анализа, справедливо отмечает, что всегда полезно выяснить, «с чем мы имеем дело, с фундаментальными свойствами повествования, сохраняющими свое значение при любой “внешней форме”, или же только с формальным использованием этих свойств».[513] Думается, анализ текстов В. А. Обручева, А. Н. Толстого, И. А. Ефремова, А. и Б. Стругацких позволяет утверждать именно фундаментальный характер волшебно-сказочных структур в поэтике научной фантастики. Об этом говорит и тот факт, что фольклорные структуры в равной степени присутствуют на всех — и ранних, и поздних — этапах развития научной фантастики. Присутствуют потому, что они изначально свойственны научно-фантастическому жанру. Этим объясняется и активное использование элементов волшебно-сказочной поэтики теми авторами, которые, подобно В. А. Обручеву, не принимают мир волшебной сказки, считают его несовместимым с миром научной фантастики. Тем более важное значение в произведениях таких авторов приобретают отчетливо различимые контуры фольклорной волшебной сказки. «Когда сознательный момент исключен или факультативен, — подчеркивают А. М. Панченко и Б. А. Успенский, — совпадения имеют особенно большое значение. Признать их случайность — значит признать свое бессилие, значит уйти от объяснения».[514] Думается, проведенный анализ дает объяснение многочисленным случаям использования поэтики фольклорной волшебной сказки в научной фантастике, «когда сознательный момент исключен или факультативен».

Жанровая обусловленность фольклорно-сказочной системы в научной фантастике, которую мы стремились показать, объясняет и то, в общем-то, удивительнее обстоятельство, что волшебно-сказочные элементы в конкретных текстах далеко не всегда ощущаются и осознаются читателем как фольклорные и для их выявления необходим специальный анализ.

Волшебная сказка оказывается причастна и к формально-поэтической, и к непосредственно содержательной стороне научно-фантастического произведения. Причина такой изначальной близости заключается, как уже отмечалось, в содержательной близости натурфилософского аспекта волшебной сказки миру научной фантастики. П. Г. Богатырев проницательно заметил в свое время: «Сказка помимо эстетической функции обладает функцией полунаучного или близкого к полунаучному произведения».[515] Правда, точнее было бы говорить о слиянии эстетической, этической и «полунаучной» функций, так как мир волшебной сказки, сама природа этого мира всегда оказываются на стороне сил добра. Это удачно отметил известный писатель-фантаст С. Лем: «Законы сказочного мира обусловлены этически. Его физика, можно было бы сказать, стоит на стороне добрых героев».[516] В реалистической же литературе, по мнению С. Лема, «физика», как правило, нейтральна по отношению к человеку. Это наблюдение очень верно, но требует одной поправки: «физика» сказочного мира стоит на стороне добрых героев не изначально, она переходит на их сторону по ходу действия, по мере того, как добрые герои проходят свою путь-дорогу. Именно так обстоит дело и в научной фантастике, в которой человек и природа всегда взаимосвязаны. Их отношения — это отношения единства-борьбы, и даже «физика» научно-фантастического мира становится в конце концов на сторону сил добра и разума, что и намечает перспективу разрешения противоречия человека я природы, создания их гармонического единства.

Таким образом, волшебно-сказочное противопоставление «своего» и «чужого» в натурфилософском аспекте может рассматриваться как противопоставление «человек (родовой) — природа». На социально-психологический смысл поразительной устойчивости фундаментального сказочного гротивопоставления «своего» и «чужого» в научной фантастике проливают свет слова Б. Ф. Поршнева: «Возникает социально-психологическая загадка: если всякая общность, всякое “мы” сознает себя и конституируется через сопоставление с каким-то “они”, то кто же “они” по отношению к этой рождающейся сверхобщности — человечеству? Фантасты отражают эту умственную потребность: они создают воображаемых внеземных “братьев по разуму” или ужасных носителей неорганической жизни. Но ничто не подтверждает их снов. Какова же действительная разгадка, кто же “они” для становящегося единым человечества? Только древнейшая стадия его собственного прошлого (курсив мой. — Е. Н.). Вместе с тем и следы отдаленнейшего прошлого в настоящем».[517] Поэтому вновь и вновь возрождается в самых, казалось бы, современных формах литературы это древнее, возникшее еще в мифе и получившее новое развитие в фольклорной волшебной сказке противопоставление, служащее в научной фантастике для восстановления «связи времен».

Родственность в плане содержания влечет за собой родственность в плане поэтики, ибо «сказка обладает такой сопротивляемостью, что о нее разбиваются другие формы: они не сливаются. Если же встреча все же происходит, то побеждает сказка».[518] Поэтому уже сама специфика фантастики волшебно-сказочной оказывается близка научной. Поэтому фантастика научного типа, как и фантастика волшебной сказки, работает не на разрушение, а на создание логики чудесного мира, в отличие от других типов литературной, например, романтической фантастики.

Волшебно-сказочные корни питают все дерево научной фантастики, «фольклорная традиция, — пишет Д. Н. Медриш, — хранится не в одном лишь фольклоре — она веками впитывается литературой, и если этого не учитывать, то многие литературные явления останутся непонятными и необъясненными; без учета фольклорного воздействия неполно представление и о литературном процессе в целом. В области поэтики фольклорные импульсы особенно активны, а их последствия — устойчивы и долговременны».[519] Если не учитывать фольклорно-сказочных по своей природе законов поэтики научной фантастики, то многое в этом жанре действительно может показаться непонятным и многое остаться необъясненным. Мы видели, как волшебно-сказочные содержательно-тематические комплексы (такие, условно говоря, как «комплекс Кощея» или «комплекс финальной свадьбы»), а также сказочные образы дороги, океана, леса помогали нам при разборе конкретных текстов проникнуть в проблематику анализируемых произведений, и за научно-фантастическим фасадом действия открывалось лицо волшебной сказки.

Вместе с тем, анализируя произведения, мы обнаружили в этих связанных со сказкой образах, например, в образе Леса не только фольклорные значения «опасности», «границы» и т. д., но и чисто научно-фантастическую символику. Категории неизвестного, а также прошлого и будущего, которые складываются в научной фантастике, требуют прежде всего художественного воплощения. Фольклорно-сказочная образность и дает возможность, во-первых, представить непредставимое, а, во-вторых, наполнить отвлеченные категории (особенно — категории, связанные с изображением времени) конкретным человеческим содержанием. И в этом смысле роль поэтики волшебной сказки в мире научной фантастики трудно переоценить.

По словам Бояна Ничева, «фольклор является системой, которая ставит акцент в оппозиции между знакомым и незнакомым на первом, а литература, наоборот, — система, которая строится, ставя акцент на новом, непознанном в обязательном эстетическом отношении знакомое — незнакомое».[520] Именно фольклорно-сказочные элементы научной фантастики обеспечивают узнаваемость, повторяемость научно-фантастических коллизий, а также их жанровую определенность, а собственно литературные (в которых и проявляется в наибольшей степени творческая индивидуальность авторов, творческое развитие и переосмысление элементов волшебной сказки) направлены на создание неповторимости, уникальности произведения. Поэтому, с одной стороны, в научной фантастике неожиданное («вдруг») всегда ожидается, незнакомое предстает в канонических, традиционных моделях, а, с другой стороны, излюбленные, знакомые, привычные сюжетные и образные стереотипы у хороших авторов всегда даются в новых и неожиданных формах. И наибольший эффект, как мы видели в романах А. Н. Толстого и А. и Б. Стругацких, создает разрушение автоматизма читательского восприятия (подчеркнем, что, прежде чем разрушать этот автоматизм, его нужно создать!), которое достигается резким столкновением сказочной и не сказочной структур, одновременным совмещением ожидаемого (например, сказочного «благополучного финала») и неожиданного (его отсутствия). Здесь открывается широкий спектр различных возможностей своеобразной игры ожиданиями читателя, которым авторы научно-фантастических произведений активно пользуются.

Анализ волшебно-сказочных корней научной фантастики помогает сделать и некоторые выводы общего характера, относящиеся к проблеме «фольклор и литература». Так, например, этот анализ мог бы, вероятно, дать материал для ответа на вопрос о том, обусловлен или нет фольклоризм писателя содержанием, материалом изображения? Иногда считают, что в современной жизни есть сферы, близкие к миру фольклора, и есть, напротив, очень далекие. Скажем, изображение «...мира детства, деревенской жизни обычно так или иначе соприкасается с материалами народного творчесгва»,[521] а мир науки и техники далек от фольклора. Отчетливо выразил эту позицию Ч. Айтматов: «Если бы я писал об академике Курчатове роман, то, наверно, об использовании народного эпоса не было бы и речи».[522] Думается, что для использования фольклорных традиций в литературе нет каких-то ограничений со стороны материала изображения, и активное использование фольклорно-сказочных традиций в далеком на первый взгляд от фольклора мире научной фантастики это наглядно подтверждает.

В свете этих традиций в научной фантастике иначе видятся некоторые особенности и собственно поэтики волшебной сказки. Во второй части работы, например, мы полемизировали с авторами, утверждавшими, что система пространственно-временных отношений в сказке представляет собой лишь «фон», на котором протекает деятельность героя. Теперь же можно подчеркнуть, что увидеть за «фоном» содержательное начало можно лишь с позиций «литературно-фольклорной общности» волшебной сказки и научной фантастики. Д. Н. Медриш пишет: «Дело в том, что подчас те фольклорные явления и элементы, которые фольклористом воспринимаются как фон, т. е. не имеющие системообразующего значения, приобретают системный характер в рамках литературно-фольклорной общности (причем, в отдельных случаях может обнаружиться, что и в границах фольклорной поэтики роль их нуждается в пересмотре и переоценке)».[523]

Волшебно-сказочные корни научной фантастики позволяют также оспорить или, по крайней мере, сделать проблематичным мнение о том, что какая-то часть фольклорных традиций уже не может быть полезной для современной литературы. У. Б. Далгат, как отмечалось во «Введении», считает, что в зрелой литературе «преодолевается и внеличный универсализм, и схематизм, и поляризация образов, их традиционная схематическая типизация и т. д., т. е. преодолеваются непродуктивные для литературы факторы фольклора, неактуальные, неперспективные для развитых литературных форм».[524] В этой цитате «непродуктивными» и «неактуальными» названы такие общефольклорные качества и свойства, которые ярко проявляются в волшебной сказке и которые обретают новую жизнь в научной фантастике. Видимо, не следует торопиться зачислять в разряд «неперспективных» те особенности фольклорной поэтики, которые резко противоречат (и в констатации этого противоречия У. Б. Далгат безусловно права) принципам психологизма современной литературы. Эти особенности необходимы современной литературе в целом ряде ее жанров, к числу которых и относится научная фантастика.

Современный и устремленный в будущее жанр многими и многими нитями связан с историей, с древнейшими явлениями искусства. Это — один из парадоксов, которыми так богата научная фантастика. В ней оживают формы искусства, казалось бы, давно отошедшие в прошлое, уже оставленные литературой, изжитые, преодоленные ею. В научной же фантастике они, трансформируясь, оказываются жизнеспособными и эстетически современными, сохраняя одновременно связь с традицией. Фольклорно-сказочные структуры, таким образом, принадлежат не только прошлому словесного искусства, но и его настоящему и — надо надеяться — будущему.

Во всяком случае, в научной фантастике 70–80-х гг. «удельный вес» сказки заметно повышается. Правда, для некоторых читателей апелляция именно к новейшему периоду развития отечественной фантастики, вероятно, не покажется доказательной, ибо новейший период на то и новейший, чтобы, в отличие от, так сказать, устоявшейся истории жанра, вызывать споры. Так, например, в последней дискуссии о научной фантастике, проходившей в «Литературной газете» в августе — ноябре 1985 г., многие выступавшие писали об «упадке» современной фантастики. Думается, это мнение несостоятельно,[525] хотя несомненно, что произведения последних лет могут оцениваться по-разному. Учитывая это, все-таки рискнем заметить, что волшебно-сказочные элементы в новейшей фантастике обнаруживаются даже легче, нежели в произведениях, принадлежащих истории жанра. Достаточно сослаться, например, на романы Л. Панасенко «Садовники солнца» (1981), В. Михайлова «Тогда придите, и рассудим» (1983), Е. Гуляковского «Сезон туманов» (1982) и «Долгий восход на Энне» (1985), дилогию С. Павлова «Лунная радуга» (1978–1983), сборники повестей и рассказов К. Булычева «Перевал» (1983), П. Амнуэля «Сегодня, завтра и всегда» (1984), С. Другаля «Тигр проводит вас до гаража» (1984), «чюрленисовский» цикл О. Ларионовой, особенно сборник «Сказки королей» (1981) и повесть «Соната моря» (1985). Волшебно-сказочные структуры в осложненной, инверсированной форме определяют развитие действия в последних произведениях братьев Стругацких — повестях «Жук в муравейнике» (1982) и «Волны гасят ветер» (1986), своеобразно сочетаясь с условно-документальной формой повествования. Словом, в научной фантастике последних лет трудно найти произведение, непричастное (тем или иным образом) к поэтике фольклорной волшебной сказки.

Разумеется, использование мотивов и образов волшебной сказки, а также принципов волшебно-сказочной поэтики, будучи жанрово обусловленным, тем не менее не меняет жанровой определенности произведения. Сказка остается сказкой, научная фантастика — фантастикой.[526] Фольклорно-сказочные по своей природе структуры в научно-фантастических произведениях составляют хотя и фундаментальный, но все-таки лишь первый слой художественной ткани. Но этот слой в немалой степени способствует поэтичности, многозначности и, можно сказать, человечности научной фантастики.