Лирический герой и его атрибуты в печали и радости

Лирический герой и его атрибуты в печали и радости

Названия лирического героя можно разделить на ряд подгрупп:

1) большинство названий лирического героя образованы от глаголов со значением «любить» или заключают в себе дополнительное значение «страдание, мука, болезнь»:

мух?ибб — любящий;

а?мин — верный;

‘а?шик? — любящий, влюбленный, мн. ‘ушша?к?;

муг?рам — увлеченный, влюбленный;

муг?рам с?аба?ба — страстно влюбленный;

маг?ру?м — влюбленный;

с?абб — любящий, влюбленный;

ахл ас?-с?абаба — люди, отдавшиеся любви; влюбленный;

калиф — увлеченный;

мушаввак? — снедаемый любовью, пылающий любовью;

мушта?к? — тоскующий, вздыхающий от любви;

маджну?н — обезумевший от любви, безумный, любящий без памяти; любящий до безумия;

мубтала? — страдающий от любви;

му‘анна?/ма‘анна? — поверженный в страдания любви;

муд?на? — изнуренный любовью;

мари?д — больной, больной от любви;

‘али?л — больной от любви;

на?х?ил — высохший от любви;

т?а?либ дава?’ — ищущий лекарства от любовных страданий;

х?ази?н — печальный, вздыхающий от любви;

мах?зу?н — опечаленный;

миски?н/маски?н — бедный, несчастный, влюбленный;

мусайкин — бедняга, бедненький, несчастный в любви;

мамх?у?н — подвергающийся испытанию любви;

сахра?н — лишенный сна из-за любви;

сак?и?м — исхудалый;

джари?х?/маджру?х? — раненый, страдающий от любви, мн.: маджари?х?;

миджаррах? — раненый (Судан);

джада‘ маджру?х? — раненый юноша, мученик, страдающий от любви;

ха?’ир — растерявшийся, смятенный от любви;

х?айра?н — смятенный, потерявший голову от любви, мн.: хайа?ра? — смятенные;

мух?та?р — смятенный, взволнованный, в тревоге (их?та?р — находиться в смятении);

ша?рид ал-лубб — с блуждающим умом от любви, тронувшийся от любви;

ка’и?б — печальный, грустный от любви;

маз?лу?м — обиженный, терпящий несправедливость из-за любви;

‘абд — раб любви, мн.: ‘аби?д — рабы;

мутаййам - порабощенный, влюбленный;

аси?р — пленник любви;

шахи?д — жертва любви;

к?ати?л — убитый, жертва;

мак?ту?л — убитый;

мад?ру?б би-л-ба?ру?д — убитый выстрелом (порохом);

к?ати?л ал-г?ара?м — жертва любви, убитый любовью;

валха?н — обезумевший от тоски;

2) атрибуты лирического героя:

к?алб — сердце;

фу’а?д — сердце;

фу’а?д мурта?б — сердце в сомнении, мятежное сердце;

мухджат — сердце, кровь, душа, жизнь;

нафс валха?на — обезумевшая душа;

3) атрибуты лирического героя, отражающие его трагическую судьбу:

дахр — судьба, рок, век;

к?исма ва нас?и?б — судьба и доля, по воле судьбы;

таджанни? — ссора;

д?ана? — изнурение, страдание, сердце,страдающее сердце;

сук?м — болезнь, худоба;

инсик?а?м/сака?м — болезнь, худоба;

наух? — рыдание;

бука? — плач (бака? — плакать);

нах?и?б — плач, рыдание;

шаджан — печаль, мн.: ашджа?н/шуджу?н — печали;

бах?р ал-ашджа?н — море печалей;

талви?‘ — мучение, сжигание огнем;

‘аз?а?б — мучение, страдание, терзание, пытка;

джарх? — ранение, рана, мн.: джира?х? — раны (джара?х?а — ранить);

йуср/уср — плен, пленение;

шаджа? — забота, горе, тоска;

та‘з?и?б — мучение, терзание;

кава? — сжигание огнем, пытка;

ту?л ал-г?ийа?б — долгое отсутствие [предмета любви];

ваджа‘ — боль;

камад — грусть, скорбь, печаль, страдание, мука;

аса? — скорбь, печаль, кручина;

лау‘а — обжигание, страдание;

хийа?м — безумная любовь, сильная жажда;

таладдуд — слабость от любовных страданий;

суха?д/сухд — бессонница;

дайа?‘ ал-ама?ни? — потеря надежд;

джафа?’ — холодность, равнодушие, бесстрастие, суровость, отчужденность предмета любви, разрыв (джа?фи? — холодный);

с?адд — отказ, оставление, отчуждение, отталкивание;

хаджр — оставление, расставание, разлука, отчуждение;

хиджра?н — разлука, отчуждение, равнодушие;

и‘ра?д — удаление, бесстрастие, суровость;

бу‘д — отдаленность, отчужденность;

би‘а?д — удаление, суровость, разрыв, жестокость;

с?арм - отчужденность, удаление (с?арама — удаляться);

фарк?/фира?к?/фура?к? — разлука, расставание (фара?к?а — разлучаться, расставаться);

х?у?зн — печаль, мн. ах?за?н;

х?ирма?н — запрет, суровость, отчужденность;

байн — разлука;

вида?‘ — прощание;

т?у?л ал-джафа?’ — чрезмерная суровость, жестокость;

шак?а?’ — беда, злополучие, несчастье, страдание;

на?р-и? — мой огонь, горе мне!;

на?р ал-ваджд - огонь любви;

на?р ал-хава? — огонь любви;

на?р ал-мах?абба — огонь любви;

на?р ал-г?ара?м — огонь страсти;

на?р ал-х?убб — огонь любви;

на?р ал-ашва?к? — огонь страстей;

сахм — стрела, мн. сиха?м;

нува?х? — рыдание;

дам‘ — проливание слез, слезы;

думу?‘ — слезы;

бих?а?р мин ад-дам‘ — моря слез;

бих?а?р ас?-с?амт ас-сауда?’ — моря, черного молчания;

ани?н — стон, мн. анна?т;

лаум - порицание [со стороны людей];

‘ита?б — упрек [со стороны людей];

шаква? — жалоба;

йа’с/йа?с — отчаяние, горе;

4) атрибуты радости лирического героя:

нафс фарх?а?на — радостная душа;

нади?м — сотрапезник;

са?к?и? — виночерпий;

х?амр — вино, экстаз;

ра?х? — вино;

муда?м — старое вино;

с?а?фийа — чистое вино;

замзам — отпить [вина];

сакар — опьянение;

фарах? — радость, свадьба;

нашва? — упоение;

к?адах? — чаша, мн.: ак?да?х? — чаши;

ка?с — чаша, бокал, мн.: ка?са?т/ку’у?с — чаши, бокалы;

данн — большой кувшин для вина, винная бочка, мн. дина?н;

х?убб — кувшин, мн.: х?иба?б — кувшины;

мала’а-л-ка?са?т — наполнить чаши, наполнить бокалы;

кит?а?ра — гитара.

Следует сразу заметить, что некоторые единицы этой группы совпадают или, вернее, пересекаются с единицами других групп, например, группы слов со значением «любовь», с такими ее единицами, которые имеют значение «мучение [от любви]», «обжигание огнем [любви]» и т. п.

Среди лексических единиц, обозначающих лирического героя, заметное место занимают слова с негативной оценкой его состояния: несчастный, обиженный, больной, безумный, порабощенный, пленник, раненый, убитый, жертва и т. п. Гораздо реже встречаются слова, связанные с радостью любви. Примеры из египетской народной поэзии:

Ранен я (маджру?х?, 3), о, возьмите меня к врачу, поведите меня.

Как соперников (‘узза?л, 4) мне миновать, они сразу смекнут, что стряслось со мной.

Где весы, чтобы взвесить меня на весах? —

Увы, всего три дирхема вместе с одеждой.

[115, с. 12]

Влюбленный (‘а?шик?, 3), увидев страдальца (мубтала?, 3), сказал: «Куда же идешь ты?

Расскажи мне историю своей печали (шаджа?, 3)».

И заплакали оба: одного сжигала любовь (кава? ал-хава?, 3, 1), другого томила разлука (байн, 3).

Пошли они вместе к судье любви (к?ад?и?-л-хава?, 5), и горько плакали оба.

И заплакали трое, и трое сказали: «Где же наша любовь (х?аби?б, 2)?»

[115, с. 12]

Из тунисской народной поэзии:

Эта любовь (хава?, 1) овладела сердцем моим (фу’а?д, 3).

Клянусь Аллахом, в разлуке (хаджр, 3) она растет.

Если умру я в разлуке (хаджр, 3), желанная (мура?д-и?, 2),

То умру как жертва (шахи?д, 3) во имя твое и от страсти (‘ишк?, 1) к тебе.

[228, с. 224]

Нет, не погаснет огонь любви (на?р ал-хава?, 3),

И нет свидетелей у судьи любви (к?ад?и?-л-хава?, 5).

Ты для меня в любви (хава?, 1) госпожа (досл. господа — мава?ли?, 2),

А я — раб (досл. рабы — ‘аби?д, 3) любви (х?убб, 1) к тебе.

Ради Аллаха, сжалься над порабощенным (мутаййам, 3),

Из-за любви (х?убб, 1) к тебе я одинок (фари?д, 3).

[228, с. 219]

Слезы (думу?‘, 3) текут по моим щекам,

Всю ночь (ту?л ал-лейл, 6) смотрю я на звезды (кава?киб, 6).

Газель (г?аза?л, 2), любимая мной (на‘шак?уху от ‘ашик?а, 1), мною недовольна.

[228, с. 213]

Сон бежит моих век, и терзает бессонница (суха?д, 3).

Но что пользы в упреке моем (лаум, 3) в час охлаждения (бу‘д, 3),

О, желаний моих предел (г?а?йат мура?д-и?, 2).

[228, с. 233]

Из ливийской народной поэзии:

О, птица, лети и привет передай моему дорогому (г?а?ли?, 2).

Ответный привет мою душу ко мне возвратит.

Привет ему самому — на скрижали своей начертал и учитель.

Передай, что больна (мари?д?а, 3) я,

Что ранена (маджру?х?а, 3) тяжко.

Третий год все лечат меня врачи и все безуспешно.

[260, с. 131]

В средневековой арабской лирике на литературном языке повторяются те же образы и та же лексика, что и в народной песенной поэзии. Из стихов Омара ибн Абу Рабиа:

Вспоминаю слова свои, когда слезы (думу?‘, 3) потоком текли по моим щекам.

«Кто ты?» — спросил я.

«Я — жертва любви (ваджд, 1), пораженная грустью (камад, 3).

Мы живем в Мине, там, где стоит на холме Хейф — мечеть.

Мы за убитого (мак?ту?л, 3) не платим цену кровной мести».

И я сказал: «Добро пожаловать, желанная моя (буг?йат, 2)!

А как же ваше имя?» — «Хинд» — ответила она.

[250, с. 186]

«Послушай, Хинд,— сказал я.— Пойми, печален (мах?з?у?н, 3) я из-за любви к тебе, влюблен (муг?рам, 3).

Нет тайны у меня, чиста моя любовь (мавадда, 1),

Но скованы уста, любимая (х?ибба, 2) моя!

И если ты безвинного убьешь, то я скажу слова другие — обиженного (маз?лу?м, 3), снедаемого страстию (мушаввак?, 3) раба (мутаййам, 3):

«Приятно вам губить меня (к?атл-и?, 3),

А мне отрадна чистота моей любви (мавадда, 1).

С кровью и плотью моей любовь (хава?, 1) моя слита».

[250, с. 104]

И глаза ее заблестели от слез.

Они скатились по ее щекам, как жемчужины.

О, не плачь. Разве ты не самая милая для глаз моих?

Ты прелесть этого мира и память моя.

Что увело тебя от меня, что нас разлучило?

Разве ты в гневе, досаде ушла от меня,

Погубив меня и в могилу меня уложив.

Если трех дней не считать, то за месяц единый ты сразила меня и покинула.

[250, с. 47]

Те же образы, та же лексика и в стихах современного поэта Ахмеда Рами:

Я стал прощаться с любимым (х?аби?б, 2) —

И слезы смятенья (дам‘ х?а?’ир, 3) в глазах.

Я скрываю горе (аса?, 3) мое и рыдание (нах?и?б, 3) мое.

Но боюсь, что он понял страдания (шуджу?н, 3).

Трудно смотреть в глаза — в них горе (аса?, 3) и нежность (х?ани?н, 3), а вздохи (ани?н, 3) меня предают.

Мучительно (д?ана?, 3) даже и думать о предстоящей разлуке (бу‘д, 3).

[200, с. 290]

Под влиянием средневековой арабской поэзии подобные определения для лирического героя можно найти в поэзии и других ближневосточных народов, в частности в персидской [104, с. 162-163]. Вот стихи знаменитого персидского поэта средневековья Хафиза, переведенные на русский А. А. Фетом:

Гафиз убит. А что его убило,—

Свой черный глаз, дитя, бы ты спросила.

Жестокий негр[10]! Как он разит стрелами!

Куда ни бросит их,— везде могила.

Естественно, что семантическое поле понятия «лирический герой» тесно переплетается с семантическим полем понятия «предмет любви». Это переплетение наблюдается также и на лексическом уровне. Например, слова типа х?аби?б «любимый», ма‘шу?к? «обожаемый» и некоторые другие могут быть употреблены в значении «любящий». Причиной подобных семантических пересечений является тот факт, что каждое слово обладает определенной смысловой потенцией, реализующейся в конкретном контексте речи. В арабском языке это усугубляется тем, что прилагательные модели хабиб могут быть поняты как в действительном, так и страдательном значениях. Обратимся к конкретным примерам. В египетской народной поэзии:

Я в сад вошел. Любимая (х?ибб, 2) и любящий (х?аби?б, 2) ее в саду.

Она разостлала ковер, что выткан любимой (мах?бу?б, 2)

Для любящего (х?аби?б, 2) ее.

[115, с. 8]

В тунисской народной поэзии:

Лицо твое — чудо. Оно, как серебро, неизменно.

О дитя, я влюблен (х?аби?б, 2). Я — болен (мари?д?, 3) давно

Любовью к тебе и тобой очарован (маг?ру?м, 3).

[228, с. 252]

В стихах суданского народного поэта ал-Харделло в значении «любящий» употреблено причастие страдательного залога ма‘шу?к?, когда говорится ма‘шу?к? Лейла «любящий Лейлу» т. е. Меджнун — известный арабский поэт, идеал лирического героя [186, с. 80]. В средневековой арабской поэзии у Омара ибн Абу Рабиа:

Мы встретились с ней на развилке дорог.

И она прошла мимо, опасаясь наветчика злого (ка?ших?, 4).

Лишь печально в глаза мне взглянула.

Ты молчала, но взор твой сказал:

«Привет влюбленному (х?аби?б, 2), привет рабу страсти ко мне (мутаййам, 3)».

[250, с. 103]

А сегодня ты покинула меня, любящего (х?аби?б, 2), как прежде.

Я ведь не совершил никакого проступка.

Ты сама разорвала узы нашей любви,— и я ухожу.

Ты поверила клеветникам и наветчикам (вуша?т ка?ши?х?и?н, 4),

А кто внимает клеветнику, горько раскается.

[250, с. 112]

Лирический герой в арабской лирике обычно противопоставляется предмету любви, несмотря на пересечение их семантических полей. Любящий и любимый — как бы два члена бинарной оппозиции: лирический герой — это жертва, раб, судьба которого — обожание предмета любви, в то время как предмет любви — это господин, у которого есть власть мучить, гнать лирического героя. Эта идея находит отклик и в современных идеях экзистенциализма. «Человек, который любим, всегда эксплуатирует своего раба,— пишет Мориак,— и в обожании, которое к нему питают, ищет ощущение своего бытия. Иногда он терзается, злится, наблюдает, как далеко простирается его власть, или снова разжигает затухающую страсть. Он возвращается, когда партнер начинает привыкать к его отсутствию, и снова отдаляется, убедившись, что он нужен жертве для того, чтобы та не страдала. Но жертва еще более жестока, чем ее палач. Любимое существо ей необходимо как воздух, как хлеб; эксплуатируемая жертва дышит им, впитывает его, это ее собственность, ее добыча, она держит его в осаде, связывает его, с целью его унизить использует всевозможные средства, среди которых деньги — далеко не самое худшее» [см.: 68, с. 282].

Для арабской поэзии несчастная любовь и жестокость предмета любви по отношению к лирическому герою — обычная тема. И. Ю. Крачковский, исследуя поэтический диван Абу-л-Фараджа ал-Вава Дамасского, писал: «Нравственный облик любимого в изображении ал-Ва’ва? далеко не привлекателен — он в сущности сводится к двум чертам: переменчивости и жестокости к влюбленному. Обещания его так же надежны, как мираж в пустыне… красавица только играет с душами… обрекает их на гибель… и поражает сердца… Коварство и жестокость — обычная черта… Любимое существо не платит своих долгов… и нарушает все договоры… Незаслуженные упреки… и скупость даже на мелочь, которую просит влюбленный… — вот его характеристика. «Горький характер» — самое подходящее слово…» [71, с. 189]. И. Ю. Крачковский замечает, что при такой обрисовке личности любимого даже странно видеть ту силу чувства, которую испытывает к нему влюбленный. Следует, однако, заметить, что подобное описание предмета любви является одним из канонов арабской любовной лирики — газаля [ср. 158, с. 208]. Проследив за набором сюжетов у разных арабских авторов, Б. Я. Шидфар делает вывод, что и лирический жанр газаля основан не на «конкретных переживаниях» поэта; это такой же условный жанр, как и другие жанры арабской классической поэзии [159, с. 214]. Однако при всей условности и абстрактности стихотворений о страданиях лирического героя они подчас насыщены социальным содержанием. Боль, раны, мучения, жалобы — это не только страдания любви, но, иносказательно, страдания от социальной несправедливости. Социальная направленность особенно отчетливо проявляется в стихах современных поэтов, хотя сюжеты, образы, лексика все еще традиционны. Например, у суданского поэта Хамзы ал-Мелика Тамбаля (1893—1960) в стихотворении «Жалоба» («Шаква?»):

Сколько раз на пути мечтаний (ама?ни?, 3) судьба (дахр,3) бросала меня в руки беды (х?ат?б, 3).

А душа (нафс, 3) все равно к славе стремится.

Птица (т?айр, 2) без крыльев не в силах взлететь,

И текут жизни секунды, минуты.

Душа моя в горьком плену (уср ал-аса?, 3) и слезах (дам‘, 3).

Ах, если б узнал ты обо мне,

То заплакал бы так, как безутешно я плачу (бака?, 3).

Нет, лучше уж смерть, чем безысходное горе (йа’с, ах?за?н, 3).

Но и смерть отвергает меня.

Или же всякий с живою душой — теперь неудачник?

Раньше жил я мечтами, а ныне до них мне нет дела.

Возненавидел и жизнь из-за злобы людской.

И душа изменилась моя от превратностей века.

[216, с. 134]

Другой суданский поэт Мубарак Хасан ал-Халифа (род. в 1931 г.) в стихотворении «Утро и раны» («С?аба?х? ва-джира?х?») рассказывает о воробье, который однажды утром может извергнуть стоны (анна?т, 3) наполнить сердце ранами (джира?х?, 3) и рыданием (нува?х?, 3), запев о разрыве и разлуке (фира?к?, 3) [256, с. 6-8]. Заключительные строки стихотворения содержат риторический вопрос:

Встречу ль тебя еще раз поутру?

Услышу ли песни о встрече, любви (тала?к?и?, 1)

Иль горестный сказ о разлуке (фира?к?, 3)

И повесть о ранах (джира?х?, 3)?

[256, с. 8]

В этом стихотворении воробей является символом — уподоблением человека. В арабской поэзии вообще, а особенно в суфийской, птица предстает как знак, символ души человека. Мубарак Хасан ал-Халифа противопоставляет двух птиц — одна живет в довольстве, другая проводит дни в пустыне в постоянных заботах, хлеб ее горек, песни полны печали. В этом противопоставлении символически выражена мысль об антагонизме богатых и бедных, о тяжелой доле простого человека; раны — это боль от социальной несправедливости, стоны — голос протеста против угнетения и нужды. Образы и лексика стихотворения Тамбаля и ал-Халифы традиционны, но социальное содержание несомненно перекликается с насущными проблемами современности.

В такой же мере традиционные сюжеты, образы, лексика, выражающие радость любви, могут служить символами, употребляемыми в тех случаях, когда поэту необходимо скрыть свои подлинные мысли. Подчас именно этой цели служат стихи, воспевающие вино. Прославленным певцом вина у арабов был Абу Нувас, у которого вино — символ свободолюбия:

Провозгласим хваленье в честь вина,

Дадим ему всех слаще имена!

Пусть над водой не властвует вино,

Но и воде не рабствует — оно.

В подвалах Карха год его держав.

Очистили божественный состав.

Теперь виноторговец в кувшине

Лишь тень его души найдет на дне.

Пьют посолонь — напитку самому

Дано разгорячить любовь к нему,—

Хотя за пир нередко могут сесть

Те, чьи с вином не равны род и честь.

(перевод С. Шервинского [8, с. 21])

Пей и красавице моей налей вина, и я

Допью, чего не допила красавица моя.

И передай ей кубок мой с недопитым глотком,

И моего отпить вина заставь ее силком.

Так я вкушу ее вина и моего — она,

Как меж влюбленными людьми ведется издавна.

Послом явился ты, а стал нам разливать вино,—

Посол и виночерпий! Вас приветствую равно.

(перевод С. Шервинского [8, с. 203])

Б. Я. Шидфар расценивает «винные» стихи Абу Нуваса как «вызов лицемерию, единственный в то время способ провозглашения свободы человеческой личности, противопоставление радости бытия религиозному аскетизму. Не случайно тема вина приобретает позже символическое значение в стихах арабских философов-пантеистов, у Хафиза и особенно у Омара Хайяма, в чьих творениях вино — символ освобождения человеческого духа» [8, с. 15]. Продолжая эту мысль, можно утверждать, что и любовь у Абу Нуваса — это, иносказательно, стремление к счастливой жизни, к радости и блаженству, не случайно и имя его возлюбленной Джинан значит «сады» или даже «райские сады». Символический скрытый подтекст стихов Абу Нуваса сделал их образцом для последующих поэтов, боровшихся за свободу человеческого духа, за счастье.

Стихов о раскрепощении духа вином много и в народной арабской поэзии. Из тунисских народных песен:

Из чаши (ка?с, 3) — пил я старое вино (муда?м, 3),

Сок розовый — и счастье (са’д, 1) было полным,

Беседуя с друзьями пил его,—

И зацвели вокруг цветы жонкиля,

Мирт, ива, шелковица.

[228, с. 209]

В современных песнях египетских бродячих певиц «ал-‘ава?лим» можно встретить замену слова х?амр «вино» на модифицированное ку?нйа?к «коньяк» [272, с. 50].

В суфийской поэзии вино — символ божественной любви, экстаз богопочитания, единения с богом, а радость любви — это счастье познания бога. Поэма «султана влюбленных» Омара ибн ал-Фарида так и называется «Х?амриййа», т. е. «винная касыда»:

Прославляя любовь (х?аби?б, 2), мы испили вина (муда?ма, 3),

Нам его поднесла молодая Луна (бадр, 6).

Мы пьяны им давно. С незапамятных лет

Пьем из кубка (ка’с, 3)

Луны заструившийся свет.

И, дрожащий огонь разведя синевой.

Месяц (хила?л, 6) ходит меж звезд (наджм, 6), как фиал круговой

О вино (муда?ма, 3), что древнее, чем сам виноград (карм, 3).

Нас зовет его блеск, нас манит аромат!

Только брызги одни может видеть наш глаз,

А напиток сокрыт где-то в сердце у нас.

Уши могут вместить только имя одно,

Но само это имя пьянит, как вино.

Даже взгляд на кувшин (дина?н, 3), на клеймо и печать

Может тайной живой, как вином, опьянять.

(Перевод 3. Миркиной [16, с. 509])

Мотивы опьянения в арабской поэзии, как правило, символизируют упоение от любви, стремление к высшим идеалам, счастье и радость свободной жизни. Эта символика не противоречит и суфийскому представлению о вине как о пути к экстазу в божественной любви. Предшествует экстазу музыка, она сопровождает его на пороге любви, радости, счастья. Известно, какое большое влияние оказали суфийские представители культуры на развитие музыкального искусства в различных мусульманских странах [237, с. 140]. Через состояние экстаза, по представлениям суфиев, душа человека может слиться с богом, с «мировой душой», с красотой мира. В сложной символической форме этих представлений скрыто стремление к гармонии, счастью, возвышенным идеалам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.