Неизвестные тексты Кюхельбекера в записях Ю. Н. Тынянова

Как известно, значительная часть большого собрания рукописей В. К. Кюхельбекера, которое находилось в 1930?х гг. в руках Ю. Н. Тынянова304, впоследствии была утрачена305. В том, что касается дневника и переписки поэта, утраченные тексты представлены лишь цитатами и изложениями в работах Тынянова. Все такие цитаты из дневника введены в издание 1979 г., а изложения учтены в комментариях306. До сих пор почти не использовался еще один источник – сделанные Тыняновым и оставшиеся в его архиве копии текстов Кюхельбекера и выписки из них. Эти рукописи дают интересные добавления к эпистолярию и дневнику поэта307.

I. Речь идет прежде всего о двух письмах, содержащих оценки произведений Пушкина.

Первое из них цитировалось в двух работах Тынянова (см. прим. 8, 10, 14, 18). Оно было написано в Свеаборгской крепости и, как указано исследователем на копии, обращено к племянницам Кюхельбекера – Наталье, Александре и Юстине Глинкам. Приводим текст копии308.

18 февраля 1832

…Я обещал сообщать Вам время от времени мое мнение о книгах, которые читаю; но к несчастию по видимому редко удастся мне исполнить это обещание, – я здесь в них чрезвычайно нуждаюсь; сегодня однакоже могу побеседовать с вами о сказках Пушкина и о последней Главе его Онегина – их мне прислала ваша добрая тетушка309 и они для меня были истинным ключом живой воды в степи моей однообразной жизни. – Введение, с которого начинается небольшой томик, заключающий 5 Повестей, приписываемых Пушкиным вымышленному лицу И. П. Белкину, – подражание введениям и предисловиям (впрочем довольно скучным) Вальтера Скотта. – Каждая повесть не без достоинства: лучшая (по моему мнению) Гробовщик; но в каждой из них заметно подражание, то Скотту, то Гофману, то Погорельскому. (К стати попросите вашего учителя Российской Словесности, чтоб он вам достал Маковницу последнего – она напечатана в Новостях Литературы 1825 года310 и принесет вам верно большое удовольствие). Скажу слова два о каждой повести Пушкина в особенности. Характер Сильвио в первой названной: Выстрел, исполнен поэзии, но едва набросан311; кроме того в нем некоторые несообразности: человек, каков Сильвио, никогда не удостоит приязни, а еще менее объяснения, предполагающего уважение к тому, с кем объясняешься, никогда, говорю, не удостоит их столь ничтожного существа, говорящего при каждом слове Ваше Сиятельство князю, соседу своему, – каковым автор представил расскащика этой повести312. – В Метели занимательна одна запутанность завязки, но развязка до невозможности невероятна ни в Прозаическом ни в Поэтическом смысле. – Гробовщик прелесть во всех отношениях: пропасть воображения, разсказ живой, нравы описаны верно, – смех, ужас, самая ежедневная Проза и самая своенравная Поэзия слиты в этой безделке в прекрасное целое313. Если вы не читали ничего Гофмана, то Пушкина Гробовщик даст вам некоторое понятие о его приемах (sa mani?re). A propos de Hoffmann, Бабушка314 берет книги в Библиотеке для чтения; так попросите ж ее, чтоб она для вас взяла Гофманову сказку: Klein Zaches; я уверен, что вы все, начиная от Бабушки до Тининьки315, будете хохотать и долго не забудете этой милой сказочки: впрочем она совсем в другом роде; Гробовщик Пушкина более похож на те рассказы Гофмана, в которых он бьет на то, чтоб привесть читателя в содрогание316. Станционный Смотритель сам чрезвычайно занимателен, – из этого лица, если бы дорисовать его, можно бы много сделать317; но похождения его пошлы. Барышня-Крестьянка заключает в себе столь же мало прозаической вероятности, как и Метель, но не в пример более Поэтической. Различие этих двух вероятностей трудно объяснить в коротких словах: особенно в письме, в котором хочется поговорить о многом. Замечу только, что считаю в Романе, Повести, etc. позволительным, а иногда даже необходимым всякое нарушение того, что вероятно ему прозаическому, если следствием этого нарушения крас?ты, не могущие существовать без того. Эти то красоты и заставляют верить человека с воображением тому, что он может быть, без них назвал бы нелепостию. – Пробило десять часов: завтра моему письму продолжение.

19 февраля.

Сестра в своем письме говорит о Повестях, о которых мы вчера беседовали: il n’y a rien de trop318; это справедливо, но в двух из них – в первой и четвертой – il у a trop peu319, т. е. в них многое недорисовано. – Я вчера, было, хотел с вами говорить об Онегине; но теперь вспомнил, что вы вероятно его не читали, да и не скоро прочтете, потому что этот роман в стихах не из тех книг, которые

Мать дочери велит читать 320.

Для тетушки вашей замечу, что совершенное разочарование, господствующее в Последней Главе наводит грусть, но для Лицейского товарища Автора много таких намек в этой Главе, которые говорят сердцу, и по сему в моих глазах она ничуть не из худших; а впрочем это суждение не беспристрастно, суждение более человека, нежели Литератора, и посему не может иметь веса для посторонних 321.

18 февраля 1832 г. Кюхельбекер записал в дневнике: «Прочел повести Пушкина и писал к племянницам; как я в письме к ним высказал мое мнение об этих повестях, то и не хочется здесь повторять его» (дневник, с. 100). Теперь это мнение – первое и самое подробное из всех его суждений о прозе Пушкина – может быть введено в историко-литературный обиход.

Еще одно письмо – с оценкой другого прозаического произведения Пушкина – представлено в доступных нам бумагах Тынянова небольшой выпиской. Оно написано в Баргузине (где Кюхельбекер жил на поселении после десятилетнего заключения в крепостях) и обращено к Нат. Глинке (помета Тынянова: «Наташе»).

19 марта 1838

Капитанскую дочь я прочел и с большим удовольствием: тут есть места истинно трогательные; особенно хорошо прощание Капитана с Женой и дочерью. Жаль, что конец немного пошлый. – Савельич не новый характер322; но и он тут занимателен и невольно полюбишь его. —

Это высказывание предшествует известному и, по-видимому, итоговому мнению (ср.: дневник, с. 335, 342), выраженному в письме тому же адресату от 29–30 июня 1839 г., где «Повести Белкина» на фоне «Капитанской дочки» и «Пиковой дамы» оцениваются ниже, чем тогда, когда они были прочитаны как первая завершенная пушкинская проза (изменились и оценки «белкинских» вещей относительно друг друга):

Я совершенно с тобою согласен касательно всего, что говоришь о повестях Пушкина. Капитанская Дочь точно лучшая изо всех, Станционный смотритель лучшая из тех, которые вышли под именем Белкина, прочие же, Белкинские, особенно Мятель – вздор и недостойны Пушкина, исключаю однако забавную сказку: Гробовщик. – Славная вещь его Пиковая Дама. Легко статься может, что Капитанская Дочь и Пиковая Дама лучше всего, что когда-нибудь написано Пушкиным323.

Почитание Пушкина всегда уживалось у Кюхельбекера с непримиримой критикой в его адрес. Публикуемые высказывания отличаются от известных большей и более конкретной мотивированностью оценок. Следует, однако, заметить, что эти оценки, и особенно мотивировки, с историко-литературной точки зрения не являются чем-то вполне очевидным и легко поддающимся интерпретации. Общий мотивационный контекст не дан (в частности, потому, что известные статьи 20?х гг., определившие позицию Кюхельбекера, мотивируют далеко не все его литературные мнения, особенно поздние)324 – он должен быть реконструирован. Для такой реконструкции публикуемые тексты дают немаловажный материал; в частности, было бы интересно эксплицировать эстетический смысл представлений о «прозаической и поэтической вероятности» и о «пошлом».

II. В одном из рабочих блокнотов Тынянова, заполнявшемся в 1937–1938 гг. (когда его историко-литературные занятия были целиком сосредоточены на Кюхельбекере)325, имеются выписки из неопубликованных частей дневника поэта 1833–1835 гг.326 Эти выписки не были приведены исследователем в печатных работах и потому не могли быть использованы в издании 1979 г. Приводим их в хронологическом порядке327.

1 октября 1833

Смерть Мих<аила> Тверского – вот бы предмет для трагедии! – Но он считается святым – посему нельзя надеяться, чтобы позволили ее когда-нибудь представить, а может быть и напечатать бы не позволили328.

5 октября 1833

Жизнь и смерть Ал<ександра> Тверского также могли бы служить предметом Ист<ори>ческой Картины в роде Шекспировых329.

23 марта 1834

Получил письмо от племянника Бориса. Надежда на присылку книг от Одоевского также рушилась. Печатание Ижорского идет медленно, говорит Борис. Хорошо, если только идет, – но я, признаться, и в этом несколько сомневаюсь330.

25 октября 1834

Начал 3 действие, т. е. написал Мазурку, которую должна пропеть [проплясать и завертеть (?)] Лодоиска, подруга Марины, в начале третьего действия331.

23 декабря 1834

Жаль, что Кольридж не написал своего Михаила Скотта! Бес, переворачивающий листы в книге, по которой Скотт хочет заклясть его, – идея очень оригинальная! Тут кстати во мне ожила мысль о Фаусте – Отрепьеве: напишу ли когда-нибудь этого двоюродного братца моему Ижорскому? —332.

25 января 1835333

18 февраля 1835

Ист<ория> Эвдора собственно история самого Катенина334.

23 февраля <1835?>

Шинель335.

3 апреля 1835

[О «Вечном жиде»] Жаль, если не кончу его! В нем много такого, чего нет в других моих сочинениях. Правда, и он несколько многословен, но тут это как-то идет336.