5

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5

Примотал я, короче, пивную бутылку скотчем к телефонной трубке и говорю:

— Паш, глянь.

Паша поднял голову, посмотрел на трубку. Вид у Пашки, честно говоря, был не ахти. Правая рука болтается, как тряпка, губы разбиты, а в щеке, натурально, дыра. И кровь запекшаяся повсюду — на лице, на пальцах. Ужас что за вид. И, главное, помочь ему нет никакой возможности. Лекарств не захватили, бинты кончились. Попадалово.

— Что за дрянь? — прохрипел он.

— Это телефон со встроенной функцией пива.

— Идиот, — сказал Пашка. — Какой же ты идиот.

Я пожал плечами.

А он говорит:

— Помоги мне подняться.

Я отложил трубку и схватил Пашку за левую руку; кое-как поставил его на ноги. Довел до окошка, что на внутренний двор смотрит. Пашка рукой в холодный каменный подоконник уперся. Вниз глядит. А во дворе — свежая могила. Холмик и крест. Перекошенный такой крест, из двух досок на скорую руку сооруженный. Моя, между прочим, работа.

Паша просит:

— Помоги мне спуститься.

Я хмыкаю:

— Да запросто.

Приобнял я Пашку и по каменной лестнице повел вниз. Лестница, сволочь, крутая, и ступеньки кое-где от старости осыпаются: один неосторожный шаг — и кубарем вниз. А площадка под нами обломками завалена. Напорешься на острый камень — поминай как звали.

Но, слава богу, обошлось.

Вышли мы во дворик, кое-как доковыляли до могилы. Рядом обнаружился Виктор. Сидит, зараза, возле могилы и сигареткой попыхивает. Я от возмущения чуть не задохнулся.

Как закричу на него:

— Ты чего тут делаешь, подлец? А наверху кто остался?

Он спокойно затянулся, дым выдохнул и отвечает, гад этакий:

— Наверху, — говорит, — никого не осталось. Женьку убили. — Сказал и вздохнул: — Прямо в глаз попали. Кровищи было… неважно, в общем. Через полчаса они сюда заявятся, вот увидите.

Сказал и за фляжку взялся. Тут я понял: дело совсем плохо. Потому что Виктору эта фляжка от Ирки досталась. А Ирка ему фляжку на день рождения подарила. Виктор, он ведь совершенно непьющий. Но Ирке пообещал: когда почувствует, что пришло время помирать, обязательно из фляжки хлебнет. У Ирки во фляжке ром был. Ей-богу, натуральный ром. Где она его достала, леший знает; но все были в курсе, что у нее там ром. То ли с Гаити, то ли с Кубы, то ли еще откуда. Я точно не знаю.

И так мне этого рому захотелось, аж слюнки потекли. Невозможно представить, как мне его захотелось. А когда я чего-нибудь очень хочу, я, натурально, всякий бред начинаю нести.

— Слушай, — говорю, — Витя. А ведь твоя фляжка — устройство с кучей разных применений. Потому что, сам подумай, фляжка предназначена для хранения жидкостей — и это ее первая функция, а жидкость, которая в ней хранится, предназначена для приведения тебя в непотребное состояние — и это ее вторая функция. Ну? Как тебе?

Виктор посмотрел на меня исподлобья.

— С дуба ты рухнул, — говорит. — Честное плешивое, рухнул.

— Наверное. — Я кивнул. — А еще я телефон со встроенным пивом изобрел. Представляешь?

— Представляю, — говорит. — Представляю, что ты — балбес.

Я сел рядом с ним и молчу. А солнышко-то припекает. Я кепку поправил. Посмотрел из-под козырька на небо. Небо синее-синее, и только с запада одинокая тучка ползет. Крохотная, зараза, как блоха.

Тут я посмотрел направо и вижу: Виктор фляжку в руках судорожно сжимает. Сжимает, подлец, и не пьет. Вертит фляжку в заскорузлых пальцах — и не пьет. Ну не скотина ли? Положи ее на место, раз не пьешь! Не береди душу, гад!

Вдруг — на тебе! — Пашка заплакал. Ей-богу, я раньше не видел, как Пашка плачет. Он при мне ни разу не плакал. Пашка, он очень суровый, подонок. Я думал, он вообще плакать не умеет. А тут взял да и заплакал. Стоит перед могилой на коленях и слезами обливается. Крест гладит левой рукой и рыдает. Развесил сопли, сволочь.

— Эй, — говорю. — Хватит! Перестань немедленно!

А он:

— Алиса мертва. Мужики, вы чего, не понимаете?! Алиса мертва!

Тут меня чуть не переклинило, захотелось треснуть этого болвана по башке. Каким-нибудь кирпичом. С большим трудом я подавил в себе это желание. Но настроение упало ниже плинтуса, это я вам точно говорю. Поднялся я — и давай вокруг креста круги нарезать. Я когда нервничаю, всегда круги вокруг чего-нибудь нарезаю: пунктик у меня такой.

И вот я нарезаю и в расстроенных чувствах начинаю Пашке втолковывать:

— Ты, Пашка, — говорю, — думаешь, что слезами горю поможешь. А я тебе правду скажу: ни хрена не поможешь! Ты, вместо того чтоб рыдать, погляди лучше, какой я крест для Алиски соорудил. Вот ты думаешь, что это просто крест. А это не просто крест, Паша. Это, Пашенька, многозадачное устройство! Видишь, гвозди в досках остались? Думаешь, я их из-за небрежности не повыдергивал? Да ни фига подобного! Я их нарочно оставил! Потому что это не только крест. Это еще и орудие убийства. Вот вломятся во двор те подонки, которые за нами от самого города идут, а я крест из земли выдерну да как зафигачу гвоздем кому-нибудь в башку! Мало не покажется. Так-то, Пашенька.

Закончил я свою речь и молчу, жду Пашкиной реакции.

А Пашка только головой покачал.

— Идиот, — говорит. — Какой же ты идиот…

Ну, хоть рыдать перестал. И то хлеб.

— А помните, как космодром горел?

Мы повернулись к Виктору. Он смотрел на фляжку. Ну вот чего он на нее уставился, скажите на милость? Зачем? Пил бы уже, что ли, а то ведь только зависть в душе распаляет, скотина.

— Помним, Витя. Помним.

— Космодром горел, а люди радовались, — сказал Виктор. — Смотрели, как рушатся здания, как горят корабли, и радовались, негодяи. Их там много было, людей-то. И все радовались. А я молча смотрел. И Алиса смотрела. Хорошо, что ее никто не узнал. А то растерзали бы на месте. — Он затянулся. — И вот я стою, мужики, посреди толпы, рядом с Алисой, и думаю: сейчас она заплачет. Вот сейчас. А у нее глаза сухие-сухие. Я ей шепчу: «Ничего, Алиска, слетаешь еще на Марс. Или еще куда-нибудь. И нас с Иркой возьмешь». А она: «Конечно, возьму». И так мне вдруг плохо стало, что захотелось всех вокруг убить. За то, что они сделали с космодромом. За то, что сделали с Алисой. Никого бы не пожалел, честное плешивое. Детей бы убивал. Женщин. Стариков. Всех. Но Алиса разве позволила бы? Нет, мужики, Алиса бы не позволила… Поэтому никого я не убил. Стоял и смотрел, как космодром горит.

Я пожал плечами. Пашка подковылял к Вите, сел рядом и забрал фляжку. Я думал, Виктор будет ругаться, ударит Пашку, но он ничего такого не сделал, зараза. А Пашка спокойненько отвинтил крышку и сделал глоток.

Мне фляжку протягивает:

— Будешь?

И тут… я не знаю, что на меня нашло. Клянусь, не знаю. Отвернулся и буркнул:

— Не буду.

— А ну не строй мне тут из себя целочку! Ты же давно рому хотел попробовать!

— А теперь не хочу.

Сказал и обругал себя последними словами. Ну надо же: сам отказался от мечты. Что я за человек такой? Скотина какая-то, а не человек.

Тут вдалеке затарахтело — я аж вздрогнул. Потарахтело и стихло. Из автомата палят, сволочи. Шороху, твари, наводят.

— Минут через пятнадцать в замке будут, — сказал Виктор. — Они пока не знают точно, сколько нас осталось, поэтому медленно движутся, с опаской. — И как-то он так весело это произнес, что меня злость разобрала: ну чему тут веселиться? Нас, значит, убивать собираются, а этот подонок веселится. И еще неприятный момент: я от халявного рома зачем-то отказался. Ну, это вообще ни в какие ворота. Упасть и не встать.

Я от злости камень пнул, а он, сволочь, в землю врыт. Я как закричу от боли и давай скакать на одной ноге вокруг могилы. А Виктор с Пашкой хохочут.

— Ничего смешного! — кричу. — Козлы вы!

А они только громче ржут, сволочи.