II

II

Утро воскресенья неизменно знаменовалось звонком матери Чесни, требующей немедленно переключиться на очередной религиозный канал, дававший ей необходимую зарядку для души. Чаще всего это был Новый Храм Воздуха, красой и гордостью которого являлся преподобный Уильям Ли Хардейкр. Высокий, широкоплечий, лет пятидесяти, с серебряными волосами, выглядевшими так, словно были отлиты в специальной форме, он носил большой перстень с бриллиантом, сверкавшим так же ярко, как его пронзительно-голубые глаза. Представляете, какое впечатление производил он на верующих, когда воздевал руки к небу, чтобы призвать божественный гнев на очередную знаменитость, чье недостойное поведение привлекло его внимание на этой неделе?!

Преподобный Билли Ли начинал карьеру в качестве адвоката, посредника в трудовых спорах. Добившись успеха в своем деле, он неожиданно подцепил литературную чесотку и принялся сочинять весьма низкопробное чтиво, действие которого, как правило, проходило на арене корпоративного права. Разродившись седьмым блокбастером, он неожиданно ощутил нечто вроде духовного прозрения и, отрекшись и от закона, и от литературы, поступил в семинарию. А когда вышел, организовал Новый Храм Воздуха.

Шоу неизменно начиналось с того, что сидевший за письменным столом Хардейкр комментировал новости прошлой недели. Его анализ был неизменно умным, острым и зачастую проницательным, особенно если речь шла о разоблачении лицемерия сильных и известных мира сего. Последние десять минут, как правило, посвящавшиеся определенной знаменитости, журнал «Тайм» однажды назвал публичной поркой. Подобно обвинителю, державшему заключительную речь перед жюри присяжных, священник перечислял пороки и проявления эгоизма избранной на эту неделю жертвы, после чего приглашал легионы зрителей написать объекту критики — он всегда имел при себе адреса бедняг, которые охотно раздавал, — приглашая их выразить свое мнение по поводу данного субъекта. Летиша Арнстратер никогда не упускала такой возможности и обожала по телефону зачитывать Чесни отрывки из своих произведений, уговаривая сына включиться в кампанию по избавлению мира от зла, постоянно обличаемого преподобным Билли Ли, который смело вел в бой войска своих последователей.

Но сегодня телефон Чесни почему-то не звонил. Радуясь, что его оставили в покое, Чесни встал поздно, съел миску кукурузных хлопьев, заодно перечитывая выпуск про Драйвера, тот самый, где герой бесстрашно разрушает замыслы злодеев похитить прелестную дочь миллиардера. Но хотя он по привычке восхищался искусством художника, особенно теми рисунками, где изображались бесспорные внешние достоинства жертвы похищения, все же на этот раз история не захватила его с такой силой, как обычно.

Телефон по-прежнему молчал. Уж не случилось ли чего-то с матерью? Впрочем, с таким же успехом что-то могло бы случиться с Гималаями. На нее так же мало влияли поступки других людей, как на гору Эверест — крошечные задыхающиеся создания, ползущие к покрытой вечным снегом вершине, если не считать, конечно, тех случаев, когда речь шла о грехах, совершенных известными людьми, особенно тех, которые Летиша именовала «грехами плоти», причем под этим определением она не подразумевала, например, чревоугодия. Те несколько воскресений, в которые она не звонила сыну, совпадали с особенно завораживающими спектаклями преподобного Билли Ли.

Чесни нашел пульт и переключился на Новый Храм Воздуха, который давался в прямом эфире именно в это время.

Ему удалось поймать преподобного Билли Ли в кульминационный момент его инвектив.

— Похоть и совокупление, братья и сестры! Содом и Гоморра! Нечестивая роскошь, блудница вавилонская! Но, скажу я вам, это ничто в сравнении с последними выходками «скверного мальчишки», прославленного ТиШона Бугенвилля!

Чесни уже где-то слышал это имя: Бугенвилль был футболистом, расстрелявшим «лексус» своей девушки, чье поведение перестало ему нравиться. Бедняга вроде бы не проявил особого рвения, когда девица потребовала очередную шубу.

Чесни приглушил звук. Проповедник вошел в раж: шлем серебряных волос сверкал в стратегически расставленных прожекторах так, что образовывал нимб над его вдохновенным лицом. Голубые глаза вспыхивали, квадратный подбородок слегка выдвигался, едва с губ слетала чеканная фраза, по виску текла капля пота. Чесни сразу представил, как мать сидит на большом мягком диване, подавшись вперед и сложив на коленях руки, а на щеках горит румянец. ТиШон уж точно получит памятное послание от Летиши Арнстратер!

— Значит, так и есть, мать слишком занята! — подумал Чесни. Но тут произошло нечто странное: внизу экрана поползла строка, из которой стало ясно, что сегодняшняя программа не будет показана, вместо нее дается повтор прошлой передачи. Администрация канала приносит извинения за доставленные неудобства.

Чесни щелкнул кнопкой. Сейчас должен начаться прямой эфир футбольного матча. Он нашел предматчевое интервью с молодым человеком, который, по словам ведущего, считался самым высокооплачиваемым игроком НФЛ, и вдруг сообразил, что это не кто иной, как ТиШон Бугенвилль. Игрок со слезами на глазах каялся в давнишнем пристрастии к кокаину и женщинам нестрогого поведения. Спортивный комментатор, бравший интервью, тоже почти рыдал.

— Какой ужас, — лепетал он захлебываясь. Столь искреннее сочувствие окончательно сломило ТиШона, который, постыдно расклеившись, принялся громко всхлипывать.

— Да что тут, хепти-ду-да, творится?! — вслух удивился Чесни, переключаясь на воскресное шоу политических обозревателей. Но трое завсегдатаев не орали друг на друга и не обменивались, как обычно, оскорблениями. Мало того, им, кажется, вообще нечего было сообщить друг другу, а все сказанное, по мнению Чесни, было лишено какой бы то ни было убедительности.

Он выключил телевизор, вышел из дома и направился в парк на берегу реки — оживленное местечко, особенно в такие теплые дни, как сегодняшний: парочки, обнимавшиеся на травянистых склонах, скейтбордеры, подначивающие друг друга попробовать очередной потенциально смертельный трюк на ступеньках-сиденьях бетонного амфитеатра, люди постарше, гуляющие парами по асфальтовым дорожкам и грозящие тростями лихачам-роллерам.

Но сегодня только двое одиноких прохожих таращились в мутный речной поток. Какая-то женщина сидела на ступеньках амфитеатра, задумчиво подперев руками подбородок. Чесни миновал мемориал павшим в гражданской войне и по привычке зашагал к баскетбольной площадке и тележке с хот-догами. Он всегда покупал дымящийся чили-дог, щедро сдобренный жареным луком, и съедал, присев на ближайшую скамейку и подсматривая за бегущими от инфаркта женщинами.

Но сегодня в радиусе видения не наблюдалось ни одной трясущейся груди, и Чесни, лениво откусив сосиску, положил ее рядом и оставил остывать. Продавец хот-догов закрыл свою тележку и медленно покатил к парковке.

— Что происходит? — громко спросил Чесни.

— Вы это нам? — осведомился голос из-за спины.

Чесни обернулся. Оказалось, в парке уже собралась целая компания молодых людей, лет девятнадцати-двадцати, которых он раньше видел на баскетбольной площадке — крутые парни в обтягивающих майках и золотых цепях. Бритые головы двоих были повязаны красными банданами. Обычно они громко ругались и слушали оглушительный рэп. Иногда что-то орали проходившему мимо Чесни: слова, доносившиеся до него обрывочно, слова, которых он якобы вообще не слышал.

— Н-нет, — пробормотал он, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Вот как? — спросил тот, кто заговорил с ним: смуглокожий, с редкими усиками и обхватывающей шею татуировкой в виде цепи. — Все в порядке, парень. Я ошибся.

Они побрели прочь, и Чесни заметил, что ни один не двигается привычной пружинистой походкой мачо.

— Что происходит? — повторил он.

В понедельник утром фондовая биржа квакнулась. То бишь обвалилась. По крайней мере именно об этом вопили все новостные каналы, пока Чесни ел свои кукурузные хлопья.

— Не могу припомнить подобного дня, — надрывался репортер, стоя посреди пустого зала для торгов. — Два часа после открытия биржи, а большинство брокеров и биржевых маклеров глаз не кажут! Единственные сделки — те, которые совершаются автоматически, компьютерными программами и благотворительными фондами. Остальные торги замерли. Никто не желает делать деньги.

Поездка в автобусе была поразительно спокойной: никто не дрался за первые ряды, и Чесни даже увидел, как подросток уступил место старушке. На дорогах почти не было машин, такси уступали правую полосу, и никто не пытался перебежать дорогу на красный.

Не успел он усесться за письменный стол, как в его клетушку вошли Рон и Клей, громко спорившие, является ли морально оправданной их работа.

— Я считаю, она этически нейтральна, — твердил Клей. — Мы всего лишь рассчитываем факторы риска для различных демографических статистик, чтобы помочь найти способы сбалансировать риск и получить вознаграждение от компании.

— Да, — кивнул Рон, — но всегда имеется побочный эффект, а именно, выявление определенных групп, которые будут исключены из общей суммы риска, покрытой договором страхования.

Оба повернулись к Чесни и хором спросили:

— Что ты об этом думаешь?

Вопрос был не из тех, над которыми размышляют актуарии.

— Я не хочу об этом думать, — честно признался он. — Оценка людей по принципу категорий риска логически вытекает из того факта, что жизнь в основе своей несправедлива.

— Согласен, — заявил Клей.

— С другой стороны, — продолжал Чесни, — если жизнь несправедлива, имеем ли мы право усугублять эту несправедливость? Жизнь, в конце концов — это не существо, обладающее моралью и вынужденное делать этический выбор. В отличие от нас.

— Именно так я это вижу, — подтвердил Рон.

— Но если мы не выработаем стандарты факторов риска, страховой бизнес не сможет функционировать. Кончится тем, что лишатся страховки вообще все, а это не есть хорошо.

Он помолчал и добавил:

— Каверзная ситуация.

— Может, мы сумеем рассчитать точное соотношение преимуществ и недостатков при нынешней работе страховых компаний и сравним то же соотношение, если страховать вообще будет некого.

— Но как мы можем быть уверены, что преимущества и недостатки не уничтожат друг друга? — вскинулся Рон. — Может, унция несчастья стоит фунта счастья?

— Не говоря о том, что у нас моральные обязательства перед нанимателями. Должны же мы отрабатывать жалованье! — воскликнул Чесни.

— Но если мы часть аморального бизнеса, значит, обязаны уволиться, — возразил Рон.

— Не странно ли, что раньше мы никогда не задавались подобными вопросами? — спросил Чесни.

— Видишь ли, — пояснил Клей, — мы всегда были слишком заняты.

— Не стоит ли нам немного поработать?

— Нет, если до сих пор мы были частью аморальной по сути системы, — отрезал Рон.

Дискуссия продолжалась до бесконечности. Наконец в полдень уставший и голодный Чесни отправился в парк, чтобы спокойно съесть ланч. Аппетита по-прежнему не было. Пристойно ли ему наедаться досыта, когда миллионы людей во всем мире голодают? С другой стороны, он вряд ли поможет решить проблему, если сам станет недоедать.

— Не то чтобы я пытался что-то с этим сделать, — сказал он себе. — А наверное, следовало бы.

Его взгляд упал на заголовок таблоида, который кто-то оставил на скамье: «Вирус совести распространяется».

Чесни поднял газету и прочитал статью. Ученый из Национального центра контроля за болезнями рассуждал на тему вероятного существования вирусного переносчика инфекции — волны моральных принципов, распространяющейся по миру.

В статье говорилось, что кто-то, должно быть, отсоединил «провода эгоизма». Алчность, гнев, похоть, чревоугодие — все, что обычно называлось семью смертными грехами, — внезапно перестали воздействовать на наше поведение, словно если мы раньше проводили всю свою жизнь с дьяволом и ангелом на каждом плече, теперь дьявол перестал выходить на работу.

— Видите, что вы наделали, — сказал мягкий голос. Чесни опустил газету и увидел щеголеватого джентльмена с бородкой, сидевшего на другом конце скамейки и опиравшегося обеими руками на черную трость.

— Прошу прощения? — выдавил Чесни.

— То есть того, чего я не склонен давать слишком часто, — ответил незнакомец. — И особенно вам, после всего, что вы натворили.

В голосе и лице ощущалось нечто знакомое. И тут Чесни сообразил: мужчина был копией актера, игравшего Криса Крингла в первоначальной версии «Чуда на Тридцать Четвертой улице», фильме сороковых годов. Те же белая бородка и серебряные волосы, хотя глаза не искрились, а во взгляде неприязнь боролась с веселым презрением.

— Надеюсь, вы не демон? — спросил актуарий. — Я уже сказал…

— Не демон, — перебил собеседник, — а тот, на кого они все работают. — Последние следы веселья исчезли. — Вернее, работали, пока ты не напортачил своей бессмысленной тарабарщиной!

— Не понимаю…

Щеголь ткнул пальцем в газету, которую Чесни по-прежнему держал обеими руками. Утверждение о том, что дьявол перестал выходить на работу, поднялось со страницы и поплыло в воздухе перед глазами Чесни, продолжая увеличиваться, пока буквы не достигли шести футов в вышину, после чего взорвались оранжево-желтым пламенем и умерли в клубах угольно-черного дыма, рассеявшегося на несуществующем ветру.

— Ты, — прогремел Сатана, — ты, нелепый маленький человечек, в одиночку заставил Ад бастовать!

С точки зрения актуария, это имело смысл. Проблема, в основном, относилась к цифрам и демографической статистике. Ад, как и Рай, представлял собой автократию. В Аду правил Сатана, поддерживаемый внутренним кругом падших ангелов, которые до падения имели высокий ранг в ангельской иерархии: серафимы, херувимы, Престол, Господство, Сила, Власть, Начала, архангелы и ангелы. Существовали также герцоги и князья Бездны, а под ними — легионы демонов, бывшие рядовыми мятежными ангелами и архангелами до того, как всем коллективом свалились с небес на черные железные берега огненного озера. На них возлагалась задача наказывать и терзать души мертвых, заслуживших вечное проклятие, а также искушать живых, заставляя вести образ жизни, который неминуемо заканчивался вилами и пылающими печами.

Сначала такая работа казалась приятной, и палачи выполняли ее со всем усердием, назначая восхитительно издевательские наказания: Сизиф и его вечно катящийся камень, исчезающие еда и питье Тантала, безбожно фальшивящий оркестр Нерона, непрерывно играющий его любимые композиции. Искусители тем временем постоянно нашептывали в коллективное ухо человечества, создавая бесконечный поток новых клиентов. Но с годами успех Ада стал его поражением. Демонов не становилось больше, и постоянно увеличивающийся приток проклятых душ казался бурной рекой по сравнению с тонким ручейком адских легионов.

Давным-давно, когда человечество насчитывало всего несколько сотен миллионов, демону, назначенному в карательные части, приказывалось «подогреть» всего несколько сотен осужденных. Теперь же, когда население Земли приближалось к семи миллиардам, — а великое множество из этих семи миллиардов, подстрекаемое корпусом искусителей, весьма творчески подходило к изобретению все новых прегрешений, — в воротах Ада собирались огромные очереди. А вот число измученных демонов, которым приходилось иметь дело с увеличивавшейся в геометрической прогрессии квотой проклятых, оставалось прежним. Производительность бедняг достигла предела, но, несмотря на это, с каждым днем возрастали требования трудиться больше, больше, больше. Рядовые работники Ада были сыты ими по горло.

В прошлом веке в эту постоянно изменяющуюся динамику вклинились первые активисты рабочего движения, заслужившие вечное проклятие. Конечно, истинные профсоюзные святые не были посланы в Ад, но профсоюзное движение привлекало такое же количество оппортунистов и прохвостов, пекущихся о собственных интересах, как любая дорожка к власти и деньгам. Поэтому в девяти кругах Ада не нашлось ни одного Джо Хилла, зато были широко представлены Джимми Хоффасы.[3]

Попав в Ад, смутьяны увидели знакомый сценарий: измученные, постоянно перерабатывающие и никем не оцененные палачи. И факт постоянной нехватки демонов, у которых просто не хватало времени подвергать постоянным мукам каждую проклятую душу, позволил активистам спокойно рассмотреть все возможности и не упустить шанса. Наконец, они сумели до того уболтать палачей, что те позволили им сойти с беговой дорожки из раскаленного железа. Вскоре профсоюзники уже стали давать советы по тактике и стратегии своим вечным мучителям.

Через некоторое время первая делегация Адского братства злых духов, демонов и искусителей приблизилась к Темному трону, чтобы почтительно попросить Его Сатанинское Величество вступить в дискуссию по поводу взаимных интересов. Демоны, принесшие эту весть врагу рода человеческого, были немедленно разорваны в клочья, но с огромным трудом восстановили себя и вернулись, чтобы сделать вторую попытку. Наконец, Сатане пришлось признать полный развал адской системы. В качестве временной меры руководство заключило первый контракт с работниками. Контракты считались областью, в которой руководству не было равных, так что окончательные условия оказались далеко не в пользу членов АБЗДДИ. Но начало было положено. Теперь, рассуждало братство, самое главное, чтобы руководство нарушило одно из условий. Тогда вся инфернальная рабочая сила объявит забастовку и не встанет к котлам, пока не будет подписан настоящий контракт.

И тут на этом пороховом складе, только и дожидавшемся искры, появляется Чесни Арнстратер. Жабоподобного демона, ответившего на его нечаянный вызов, оторвали от привычных обязанностей: лить расплавленное золото в глотки скряг. Согласно условиям контракта, ему обещали снизить квоту жертв, если подпись Чесни будет получена, а сам демон выполнит желания новообращенного грешника. Когда же он вернулся без подписи, начальник заявил, что теперь придется выполнить норму, а ведь количество скупцов за это время отнюдь не уменьшилось.

Демон, естественно, заартачился. Тогда его начальник Ксапан, тот клыкастый хорек в гамашах, попытался исправить ситуацию, уговаривая Чесни подписать контракт. К тому времени как Ксапан вернулся, потерпев неудачу, жабоподобный демон уже успел нажаловаться профсоюзному лидеру АБЗДДИ, дамочке со змеиным языком, и выстроенные в ряд костяшки домино дрогнули, готовые валиться согласно известному принципу.

Змеиный Язык утверждала, что члену АБЗДДИ нужно снизить норму, поскольку его призывали другие обязанности. Ксапан возражал, что Жаба не принес подписанный контракт, так что никакие послабления здесь не действуют.

В базовом соглашении не нашлось оговорок для подобных случаев. Хорек и Змеиный Язык долго пялились друг на друга, после чего последняя поднялась в квартиру Чесни, чтобы задать животрепещущий вопрос: «Готов ли ты упорствовать и дальше?».

И когда Чесни ответил утвердительно, костяшки стали валиться. С грохотом.

— Теперь ты понимаешь, — заключил Сатана.

Чесни покачал головой, но не в знак возражения. Просто никак не мог переварить информацию, которую вложил Люцифер в его сознание, включая графические изображения, вызвавшие бы неудержимую диарею у самого Иеронима Босха.

— А теперь позволь мне показать кое-что, — продолжал Дьявол.

— Ты уже показал более чем достаточно, — проворчал Чесни, но рука с наманикюренными пальцами властно сжала его ладонь, и они мгновенно перенеслись в другое место — нечто вроде вершины гигантской скалы, вот только вид с нее открывался странноватый. И тут до Чесни дошло.

— «Все царства мира»… — процитировал он. — Это сюда ты приводил…

— Назови имя, — перебил Сатана, — и я сброшу тебя вниз.

Он зябко передернул плечами, словно пытаясь оправиться от судорог.

— Смотри сюда.

Чесни повиновался, и все, на что он смотрел, каким-то образом увеличивалось и становилось отчетливее, пока он не перенесся на место действия — фабрику, где собирали компьютеры. Но линия сборки была остановлена, служащие отсутствовали, а в идеально чистом помещении царила тишина.

— Жадности пришел каюк, — пояснил Дьявол. — Никто не заказывает товар, потому что никто не желает получить прибыль от продажи. А если бы и желал, никто не хочет получать жалованье, изготовляя компьютеры.

Еще мгновение — и они вновь оказались на скале.

— Смотри, — повторил Сатана.

Чесни очутился в другом помещении — ночном клубе на той же улице, что и его квартира: пустые кабинки, потухшие огни, пустая танцплощадка, пыльные бутылки за стойкой.

— Похоти пришел каюк. Молодые люди не стремятся произвести впечатление на молодых женщин, а те не стремятся ответить на призыв.

Далее последовал четырехзвездный ресторан: стулья составлены на столах без скатертей, грили и печи давно остыли, холодильники забиты мясом и вянущими овощами.

— Ясно, — вздохнул Чесни. — Чревоугодию пришел каюк. И никто не пытается дотянуться до Джонсов, потому что зависть выключена, и индустрия развлечений плюхнулась на задницу, ведь люди больше не играют. Мода умерла вместе с тщеславием.

Ресторан исчез, и они вновь обнаружили себя на скале.

— А каким образом ты собираешься продемонстрировать мне отсутствие гнева? Покажешь парня, сидящего в пещере и перебирающего собственную бороду?

— Я покажу тебе, что такое гнев, — прошипел Дьявол, но тут же сделал видимое усилие сдержаться и глубоко вздохнул: — Покажу, что я вплетен в основу и уток мира. Ты подорвал один из главных устоев существования.

— Нет, — запротестовал Чесни, — я всего лишь стукнул молотком по пальцу и не выругался. Все остальное последовало с твоей половины дома.

Он хотел сказать еще что-то, но неожиданно очутился на парковой скамейке, только теперь его собеседником был стройный темноволосый индивид с четко прорисованными чертами лица и крошечной эспаньолкой. Сатана несколько раз согнул и разогнул длинные пальцы, словно душитель, разогревающийся перед очередной вылазкой. Слабый серный смрад вплелся в ветерок.

— Мы можем сделать специальное предложение, — заявил Дьявол. — Никакого мелкого шрифта. Никаких сюрпризов. Все, что пожелаешь. Президент. Кинозвезда. Самый богатый человек в мире. Билл Гейтс — твой дворецкий, королева английская — в роли горничной.

— Однако в конце концов ты заберешь мою душу, — уточнил Чесни.

— Стандартное соглашение.

— Но я не стандартный клиент, верно?

Брови Дьявола сошлись к переносице. Небо потемнело.

— Это необходимо уладить, — процедил он.

— Прекрасно, — кивнул Чесни. — Согласен с твоими аргументами, основой и утком, необходимостью греха, но не готов отдать душу только затем, чтобы заткнуть дыру в профсоюзном договоре адских сил.

Ответом послужил скрежет зубовный.

— Сочувствую, — вздохнул Чесни. — Нет, честно, сочувствую. Но почему вы не можете договориться со своими работниками?

— Они ужасно упертые, — покачал головой Сатана.

— Как насчет того, чтобы произвести самых страшных грешников в помощники палачей?

— Против правил. Худшие все еще здесь, и им придется страдать, когда попадут в мои лапы.

— Нельзя ли изменить правила?

— Только не те, которых я не устанавливал.

У Чесни возникла новая идея:

— Как насчет того, чтобы повысить наименее грешных?

— Мы пытались, — пробормотал Дьявол. — Но у них… духу не хватит.

— Сокращенная рабочая неделя?

— Мы и так отстаем от расписания.

— В таком случае, мне больше нечего сказать, — объявил Чесни.

— Если подпишешь соглашение, я могу устроить тебе очень долгую жизнь, — пообещал Сатана.

— Какой бы долгой она ни была, вечность намного дольше.

— Да, — согласился враг рода человеческого, — и становится еще дольше, пока мы тут рассиживаемся и ни к чему не можем прийти.

— Спасибо за то, что не «подогрел» меня прямо здесь, наверху.

— Повторяю, — выдавил Сатана тоном, предполагающим, что терпение его находится на пределе, — не я устанавливаю правила.

Серный смрад усилился, и Чесни остался в одиночестве.