Специфика ханаанейской мифологии

С точки зрения культуры Ханаан был типичной страной синкретизма: на культы местных богов легко накладывались заимствованные – аккадские, египетские, позднее греческие (в свою очередь финикийцы влияли на греков, передавая им отголоски месопотамской традиции). У ханаанеян, несмотря на их очень большую языковую близость и постоянные культурные контакты, не сложилась единая система мифологических представлений, не выработался общий пантеон. Наряду с общими существовали местные культы, которые иногда выдвигались на первый план; в отдельных городах-государствах складывались свои мифологические циклы, типологически сходные сказания. Общим было то, что центральное место в религии ханаанеян занимали календарные мифы и культы богов плодородия. С этим было связано и особое распространение сексуальных, сладострастно-вакхических культов. Обожествление чувственности, сексуальности было проекцией обожествления плодоносных сил природы. Священные оргии, радения исступленных людей, в порыве неистовства доводивших себя до самооскопления, культовая проституция (кедешот – «священные» – так назывались жрицы сладострастных культов) – все это должно было, по представлениям древних, магически воздействовать на созревание нив, размножение скота, плодородие женского чрева.

Имена ханаанейских богов часто табуировались и в конечном счете утрачивались, заменяясь эпитетами и прозвищами: Балу (позднее – Баал, родственный аккадскому Белу), что означает «хозяин», «владелец», «обладатель» (самый резкий смысловой контраст в сравнении с Тем, Кто нарек Себя Сущим – Существующим, а не владеющим – в библейском тексте); Мильком, Мильк – общий корень со значением «царь»; Адон – «господин» и т. д. Такой апеллятив часто сочетался с конкретным эпитетом: Алиййану-Балу (Силач Балу). Кроме верховного бога Баала (Ваала), баалами назывались многочисленные божки – обладатели долин, рощ, полей. Имена многих богов были связаны с небесными телами, явлениями природы или конкретными предметами: Йариху (Йарих) – «луна», Йамму (Йам) – «море», Рашапу (Рашап, Решеф) – «пламя».

В ханаанейской мифологии представлены распространенные сюжеты о смене поколений богов и их борьбе за власть. На самом раннем этапе верховным богом, вероятно, считался Илу (позднее – Ил, Эл). Само это имя, означающее «вышний», стало пониматься как «бог» (ср. древнейшее именование Единого Бога в Библии – Эль). Супругой Илу была Асирату, или Асират (в позднейшем произношении – Ашера), богиня плодородия, праматерь богов. Она часто именовалась также Илату («Богиня»), что подчеркивало ее роль как первородной матери. Вероятно, Асирату как праматерь ассоциировалась с морской стихией, поэтому к ее имени прибавлялся эпитет «Морская». В качестве богини моря Асирату покровительствовала рыбакам. Как супруга Илу почиталась также богиня Рахмайу («Дева»), покровительница охоты.

В Угарите в списках богов Илу предшествовал таинственный «Илу отцовский» (как предполагают, свергнутый отец первого); позднее в других местах отец Илу именовался Баал-шамем – «Владыка неба». От Илу власть переходит к богам младшего поколения. Главным из них считался Балу (Баал) – бог грозы и бури, бог плодородия, дождя и росы, оплодотворяющих землю (по функциям он родственен аккадскому Ададу, греческому Зевсу, индийскому Индре). Балу – именование, указывающее на его главную роль хозяина мира; подлинное же имя этого бога, упоминающееся в угаритских текстах, – Хадду (позднее – Ѓаддад, Адад), что еще раз указывает на его родство с аккадским Ададом. Как Адад изображался «скачущим на грозах и бурях», так и Хадду-Балу – «скачущим на облаке», «шествующим в громах и молниях». Гром воспринимался как голос Балу, а молния – как его оружие, нередко изображавшееся как извивающееся копье. Балу часто также именовался Быком и представал в виде быка (бык – распространенное на всем Ближнем Востоке и в Средиземноморье воплощение мужской плодоносной силы и мощи). На одной из стел, найденных в Угарите, Балу изображен в виде воина, увенчанного шлемом с бычьими рогами; из-под шлема на его грудь и спину падают длинные волосы, завитые на концах; в правой руке он держит палицу, в левой – извивающееся копье. При этом он стоит над морем и горами, что еще раз подчеркивает его «вышнее» положение. Местом обитания Балу считалась гора Цапану (Цафон) высотой 1770 метров над уровнем моря, находившаяся недалеко от Угарита. Эта гора считалась «крышей мира» и обожествлялась угаритянами.

Балу считался сыном Дагану (Дагона) – подателя пищи, покровителя плодородия и пропитания. Культ Дагану был особенно распространен среди аморейцев, а в некоторых аморейских государствах, как указывает Ю. Б. Циркин, он считался верховным богом[575]. Этот культ был воспринят филистимлянами, в XII в. до н. э. поселившимися на побережье Ханаана (например, в библейской Книге Судей Дагон фигурирует как филистимский бог; именно храм Дагона обрушивает на себя и своих врагов израильский судья и герой Самсон). В Угарите рядом находились храмы Дагона и Балу, но почитался в первую очередь Балу.

Именно с Алиййану-Балу (Силачом Балу), или Баалом Могучим, связан важнейший угаритский мифологический цикл, воздействовавший также на мифологические представления всех ханаанеян (или представлявший наиболее раннюю запись общих северозападносемитских представлений о Балу-Баале). В честь Баала слагались многочисленные торжественные гимны, образность которых типологически сходна с метафорикой и стилистикой наиболее архаичных библейских Псалмов:

Когда звенит священный глас Ваала,

Когда раздаются раскаты Ваалова грома,

Земля сотрясается, горы трепещут,

Пляшут холмы и скалы.

Враги его прячутся за склонами гор

Или в дремучих лесах,

От востока до запада в диком смятенье

Они бегут от лица его.

Скажите, враги Ваала,

Почему вы ныне в таком страхе?

Потому, что глаза его зорки,

Его руки могучи.

Каждый, кто будет спорить с Ваалом,

Будет сражен его мощью.

Падут сильные и высокие кедры

Перед порывом гнева его.

(Перевод А. Меня)[576]

Главной помощницей в борьбе Балу (Баала) с его врагами была его сестра и супруга Анату (Анат), имя которой, как предполагают исследователи, означает «источник» или «источники», ибо, вероятно, вначале Анату почиталась как богиня источников, дарующих плодородие. Эту функцию Анату подтверждает миф, рассказывающий о том, как Анату поглощает плоть и кровь убитого Балу. Ю. Б. Циркин отмечает: «Такой дикий, как скажет наш современник, поступок выражает стремление Анату приобщиться к своему возлюбленному, слиться с ним. С точки зрения природного объяснения мифа, перед нами олицетворение поглощения дождя (Балу) земным источником (Анату). Непосредственно после этого рассказывается об обходе Анату различных источников. Данный текст сохранился очень плохо, и мы не знаем, с какой целью богиня совершала этот обход. Но ученые подчеркивают связь между мистическим поглощением телесной сути Балу и обходом источников, что, как они полагают, подтверждает характер Анату как богини источников и, следовательно, произведение ее имени от слова “источник” (в единственном или множественном числе)»[577].

Анату – богиня плодородия, земной любви, воплощение женской красоты, но одновременно она кровожадная богиня войны, «моющая руки в потоках крови врагов». Соединение покровительства плодородию, рождению и любви со стремлением к раздорам и воинственности, с покровительством охоте, с особой мстительностью свойственно многим богиням Ближнего Востока и Средиземноморья (шумерская Инанна, аккадская Иштар, ханаанейская Астарта, греческая Артемида, первоначально также связанная с плодородием, греческая Афродита). Однако в этом ряду Анату выделяется чрезвычайной воинственностью и мстительностью, так что, согласно угаритскому мифу, ее опасается даже ее собственный отец – Илу. Анату изображалась в виде коровы или птицы (орлицы). Кровожадные птицы (орлы и коршуны) считались священными птицами Анату. Богиня изображалась также в виде обнаженной женщины, стоящей на льве, часто с копьем или кинжалом в поднятой правой руке. Угаритяне почитали Анату как мать, супругу и деву одновременно (Дева Анату – постоянное именование богини). Первородным сыном Балу и Анату был Амурру, которого считали своим прародителем амореи.

Именно Анату была главной помощницей Балу в борьбе с его врагами. Так, она угрозами заставила своего отца Илу вернуть власть над миром Балу. Она же уничтожила Муту (Мота) – бога смерти и подземного мира, убившего Балу, и способствовала воскресению супруга и восстановлению плодородия – пролитию оплодотворящего дождя (Балу) после засухи. Таким образом, культ угаритского Балу (ханаанейского Баала) представлял собой разновидность культа умирающего и воскресающего бога, столь широко представленного в разных культурах Ближнего Востока и Средиземноморья.

Муту, владыка подземного мира, обитал, согласно представлениям угаритян, в городе Хамрай (предположительно – «место проливания слез» или «место крушения»), расположенном в ущелье, которое являлось входом в преисподнюю (это вызывает ассоциации с ущельем, представляющем собою спуск в ад в «Божественной комедии» Данте). Добраться до этого города, расположенного на краю земли, можно было лишь преодолев горы Таргузиза и Таррумаги. Муту представлялся угаритянам исполином, одна губа которого достает до неба, другая – до земли. Он поглощает все, что находится вблизи него, поэтому вестники Балу или других богов не должны приближаться к нему, а передавать повеления на расстоянии. Муту воплощал всеобъемлющий ужас смерти, которой подвластны все и вся, в том числе и боги. В руках Муту – скипетр бесплодия и вдовства; с ним ассоциировалась не только смерть, но также иссушающий зной и засуха, ведущие к гибели всего живого. Муту становится причиной гибели Балу, временно одолевая Силача. Однако Анату уничтожает Муту, Балу воскресает и спасает мир, разверзая небо и давая благодатный дождь. Само же уничтожение Муту, бесконечно повторяющееся, символизирует процесс обработки злаков и получения зерна.

Еще одним соперником Балу был бог моря и водной стихии Йамму (Йам), с которым сражалась также и Анату. Угаритяне именовали его также «Судией речным», подразумевая под рекой некую изначальную реку, которая обтекает все мироздание (подобно греческому Океану) и у истоков которой обитает Илу. Йамму – любимец Илу, однако он представлялся угаритянам как воплощение разрушительной стихии, самого хаоса, нуждающегося в укрощении и упорядочении со стороны главной оплодотворяющей силы – Балу. Йамму вызывал не столько уважение, сколько страх. Угаритяне приносили ему жертвы, но в списках богов он занимал одно из низших мест.

В Угарите соперником Баала был также бог пустыни Астару (Аштар, Астар), противостоящий цивилизации как таковой. Он был одним из самых древних общесемитских богов. Известно, что еще в 3-м тыс. до н. э. культ Астару существовал в Эбле. Впоследствии его стали почитать как бога плодородия – как мужскую ипостась Астарты (олицетворением его также считалась планета Венера). Аштара особо почитали арамеи и южные арабы. «Возможно, что у них, – отмечает Ю. Б. Циркин, – он считался солнечным богом. У южных арабов имелся бог Аштаршамайн, т. е. “Аштар небесный”. В Северной Аравии он был даже верховным богом. Но надо подчеркнуть, что поклонники этого бога жили преимущественно в пустыне или недалеко от нее, а некоторые из них были кочевниками, что объясняет неприятие Астару угаритянами»[578]. В Угарите Астару, как и Йамму, не пользовался популярностью и воспринимался как разрушительный бог, претендовавший на власть над миром, но оказавшийся недостойным ее.

У Балу были не только враги, но и помощники. Одним из них являлся Котару-ва-Хасису (Кусар-и-Хасис), имя которого буквально означает «Пригожий-и-Мудрый». Котару-ва-Хасису почитался как искусный бог-ремесленник (он был угаритским аналогом шумерского Энки и аккадского Эйи; по своим функциям он типологически сходен с греческим Гефестом; египтяне отождествляли его с Пта). Резиденцией Котару-ва-Хасису считался остров Каптару (библейский Кафтор), т. е. Крит. Торговые связи между Угаритом и Критом установились еще в начале 2-го тыс. до н. э. и еще более окрепли после завоевания Крита ахейцами (микенцами). Как известно, в Угарите был микенский квартал, а угаритяне плавали в Эгеиду. «Возможно, именно в Угарите, – отмечает Ю. Б. Циркин, – минойские критяне, а затем греки познакомились с произведениями восточного искусства и некоторыми мифами»[579]. Еще одной резиденцией Котару-ва-Хасису считался Мемфис, где находился храм бога Пта (Хи-Ку-Пта), что свидетельствует о прочных связях Угарита с Египтом. Особенно эти связи упрочились в XVI в. до н. э., в начале эпохи Нового Царства, когда возросла роль бога Пта, с которым отождествили Котару-ва-Хасису. Этот бог был кузнецом, литейщиком, он отвечал за строительство, изготовление мебели, украшений, оружия. Постоянным эпитетом Котару-ва-Хасису был «Работающий руками». Кузнечное и литейное дело в сознании древних народов связывалось с особо опасной магией (именно поэтому, вероятно, Каин в библейской притче, являясь земледельцем по роду занятий, получает имя «кузнец»). Котару-ва-Хасису не только строит дворец для Балу, но и изготовляет для него волшебные палицы, помогающие ему одолеть врагов. Однако по приказу Илу Котару-ва-Хасису строит дворец и для врага Балу – Йамму.

Верной союзницей Балу являлась богиня солнца Шапашу, которую угаритяне именовали Великой госпожой. Небесные звезды составляли воинство Шапашу. Днем Шапашу путешествует по небу, а ночью спускается в подземный мир, чтобы утром вновь сиять на востоке. Так как Шапашу постоянно путешествует через подземный мир, она связана с миром мертвецов и таинственных гаданий. Это делает ее богиней-целительницей, которая своими гаданиями и заговорами помогает людям избавиться от болезней. Угаритяне считали, что Шапашу может спасти от действия смертельного змеиного яда, что она собирает и уничтожает его, как солнце уничтожает тень.

Важную роль в угарито-финикийской мифологии играла Аштарту (Астарта), богиня плодородия, любви, красоты, покровительница охоты. По многим своим функциям она совпадала с богиней Анату, с которой ее часто отождествляли ханаанеяне более поздних эпох. Угаритяне полагали, что обе богини обитали на одной и той же горе – Имбабу. Однако это были разные богини, и только Анату считалась супругой Балу, а Аштарту, возможно, являлась женской ипостасью бога Аштара. Ю. Б. Циркин отмечает: «О красивой девушке могли сказать, что ее прелесть подобна прелести Анату и ее красота – красоте Астарты. Соседи Угарита, возможно, даже не улавливали разницы между Анату и Астартой. Во всяком случае, египтяне во второй половине 2-го тыс. до н. э. воспринимали их как одно божество – Анатастарта (Анаташтарт)»[580]. Исследователь отмечает также, что «угаритяне знали два проявления Астарты – Астарту Пещерную и Астарту Полевую (как предполагают, это связано с различными типами святилищ Астарты. – Г.С.). Но в общем в угаритской религии и мифологии Астарта играла второстепенную роль»[581]. Эта роль была более важна вне Угарита и существенно возросла в последующей ханаанейской культуре, когда Астарта была окончательно отождествлена с аккадской Иштар (воплощением первой на звездном небе также была планета Венера).

В целом же Астарта является одной из древнейших западносемитских богинь. Вероятно, в древнейшие (первобытные) времена она почиталась как богиня-мать (подобный культ в той или иной форме существовал почти у всех народов). Как предполагают, в такой роли Астарта-Иштар выступала еще в общесемитский период. Астарта постепенно вбирала в себя черты воинственного Астара (так, в Эмаре, городе-государстве на Евфрате, ее именовали «Астартой войны» и «Астартой уничтожения»). В 1-м тыс. до н. э. Астарта становится у ханаанеян важнейшей богиней плодородия и любви и вообще важнейшей богиней, оттеснившей на задний план все остальные женские божества. Неслучайно в Библии выражение «баалы и астарты» становится совокупным обозначением всех языческих богов, самого язычества. В библейском тексте Астарта именуется также «божеством сидонским», т. е. главным божеством ханаанейского города-государства Цидон (Сидон). Это подтверждает важную роль Астарты в финикийском пантеоне. В Сидоне Астарту называли царицей. «Священной царицей» ее именовали также на Кипре, где существовали финикийские города. Как предполагают, именно на Кипре, где жили также греки, произошла «встреча» Астарты и Афродиты, точнее – они были отождествлены, причем более древний финикийский культ оказал несомненное влияние на культ греческой Афродиты. Показательно, что финикиец Абдастарт («раб Астарты») в оставленной им греческой надписи переводит свое имя как «Афродисий». Филон Библский прямо говорит о том, что Астарта и Афродита – одна и та же богиня. Знаменитый римский оратор и писатель Цицерон в сочинении «О природе богов» указывает на четыре разновидности Венеры, одна из которых пришла с Кипра и из Сирии и именуется Астартой. Римляне также отождествляли Астарту с Юноной (греческой Герой).

Астарту обычно изображали в виде обнаженной женщины, сжимающей руками груди, что наглядно подчеркивало ее функции богини любви и плодовитости (археологические раскопки подтвердили, что подобные фигурки Астарты бытовали уже в XVIII в. до н. э.). Столь же частым было изображение Астарты, восседающей на троне, а также просто трона, на котором мыслилась сидящей богиня. Весьма часто трон Астарты охраняли керубы – фантастические существа с телом льва, человеческим ликом и крыльями (согласно Библии, керубы украшали Ковчег Завета, мыслившийся как «трон» Господа). Священными животными Астарты были лев и голубь (голубка). Вероятно, под воздействием культа Астарты голубка стала священной птицей Афродиты. В ближневосточной традиции голубь олицетворял связь неба и земли (в виде голубя, точнее – именно голубки, символически предстает в Библии Дух Святой – Руах ѓа-Кодеш; слово руах – «дух» – женского рода). Астарта, как и Анату в Угарите, была одновременно матерью, супругой и девой. Она считалась одной из жен Эла, родившей ему семь дочерей. Одной из них, по-видимому, была Тиннит, унаследовавшая функции Астарты и особо почитавшаяся в Карфагене.

С культом плодородия был связан также миф о рождении от бога Илу богов вечерней и утренней зари – Шахару и Шалимму Этот миф ежегодно инсценировался в Угарите в особом храмовом действе. Как предполагают, бог Шалимму был в глубокой древности покровителем Иерусалима – Йерушалаима, или Йерушалема (одна из возможных этимологий имени города – «построенный Шалемом»). Сохранилась также поэма о «священном браке» лунных божеств Йариха и Никкаль (шумерская Нингаль, супруга бога луны Нанны), явно обнаруживающая месопотамское влияние.

С 1-го тыс. до н. э. в Финикии на первый план выдвигаются культы местных богов. В городе Цор (Тир) почитался бог Мелькарт[582], сын Демарунта, сводного брата и одновременно приемного сына Дагона, и Астарты. Мелькарт был богом плодородия, а также покровителем мореплавания и колонизации (позднее греки отождествили Мелькарта с Гераклом). Его культ являлся одной из вариаций культа Баала и также был связан с умиранием и воскресением божества. Главным праздником Тира, а также его колоний (прежде всего Гадеса) были мистерии в честь смерти и воскресения Мелькарта, учрежденные в X в. до н. э. тирским царем Хирамом. Только подданные «царя города» (Мелькарта) могли участвовать в церемониях, длившихся несколько дней. Все иноземцы на это время удалялись из города. В Тире церемониями руководил царь, в Гадесе (финикийской колонии в Испании), где, согласно преданию, находилась гробница бога, – суффет (глава городского правления). Праздник состоял из четырех частей, являя собой своеобразную четырехактную драму. В первом акте создавалось, а затем сжигалось изображение Мелькарта, сидящего на гиппокампе – мифическом морском коне с телом рыбы. Сожжение изображения символизировало смерть бога. При этом жрецы Мелькарта, а также все его почитатели оплакивали бога и в знак скорби наносили себе удары ножами и копьями, доводя себя до состояния религиозного исступления. Во втором акте остатки сожженного изображения торжественно погребали. Затем, в третьем акте, праздновался обряд «священного брака», символизировавший подготовку к воскресению Мелькарта. В брак вступали жрица Астарты (а в Тире, возможно, сама царица в образе Астарты) и царь или суффет. В четвертом акте разыгрывалось воскресение Мелькарта, его новое явление в мир. Все это сопровождалось игрой на флейтах, ритуальными плясками, исполнением гимнов в честь Мелькарта.

Сходный праздник отмечался ежегодно в Библе в честь Адона (Адониса), культ которого впоследствии заимствовали у финикийцев греки. Адонис погибал от руки Астара (Ареса), ревновавшего влюбленную в Адониса Астарту (Афродиту), которая, по-видимому, была отождествлена с Баалат-Гебал (букв. «владычица Гебала [Библа]»), богиней – покровительницей города. Адоном именовалась также река, протекавшая недалеко от Библа. Праздник начинался тогда, когда река окрашивалась в красный цвет, что воспринималось как наполнение реки кровью убитого бога. Одновременно с моря начинали дуть сильные ветры, а на небосклоне появлялась яркая звезда – Сириус. Жители города погружались в траур. Женщины обрезали волосы, мужчины истязали себя, раня свое тело остриями копий и кинжалов. Считалось, что сама Баалат-Гебал скорбит вместе с жителями города и оплакивает Адона. Как предполагают, совершался обряд, имитирующий торжественное погребение Адониса: специально изготовленную большую куклу хоронили в могиле в ограде храма Баалат-Гебал. Над могилой совершались погребальные жертвоприношения, а также возлагались цветы и фрукты – в знак надежды на возвращение бога, который возобновит цветение жизни и принесет новые плоды. При этом люди взывали к Адону, прося его вернуться и принести плоды нового урожая. Траур продолжался, пока из Египта не приходила весть о воскресении Адона. В Египте, с которым был тесно связан Библ, Адониса отождествили с Осирисом. Адонису-Осирису приносили различные дары и яства, и на следующий день считалось, что он воскрес. Египтянки клали в особый сосуд записку с сообщением о том, что Адонис нашелся и воскрес, и отправляли этот сосуд по морю к женщинам Библа. Когда записка достигала Библа, в городе заканчивался траур и начиналось бурное ликование по случаю воскресения бога. Изображение Адониса извлекали из могилы и устанавливали под открытым небом, сопровождая действие хвалебными песнопениями богу.

Бог Мелькарт почитался также на территории Сирии (в Дамаске). В 1-м тыс. до н. э. здесь же складывается очень популярный затем в эпоху эллинизма оргиастический культ богини Атаргатис, супруги бога-громовника Хаддада (точнее – Гаддада; вариация аккадского Адада). В ней соединились черты Астарты и Анат (именно этот культ опишет Лукиан в трактате «О сирийской богине»).

На побережье Северной Африки форпостом финикийской культуры был знаменитый Карфаген (карфагеняне называли себя кнааним – «ханаанеяне»). В Карфагене почитали бога солнца и плодородия Баал-Хаммона (римляне отождествляли его с Сатурном), сына Эла, и его супругу Тиннит (отождествлена с Юноной). Вероятно, с именем Тиннит связано имя карфагенской царицы Дидоны в эпической поэме римского поэта Вергилия «Энеида». Тиннит действительно почиталась как богиня, царствующая в Карфагене. Почтением был окружен в Карфагене и культ Астарты, но главную родь богини плодородия и любви, покровительницы города играла Тиннит, по-видимому, считавшаяся дочерью Астарты. Карфагеняне почитали Тиннит прежде всего как небесную богиню, являющуюся в образе луны. Считалось, что она ведет за собой звезды, повелевает тучами и ветрами, передвигаясь по небу на особом льве. Именно Тиннит посылает дождь, оплодотворяющий землю, поэтому она – «великая матерь» и «кормилица». Священной птицей Тиннит, как и Астарты, был голубь. Если богиню изображали в виде женщины, ее всегда окутывали голубиные крылья. Тиннит, как Анат и Астарта, одновременно мыслилась как мать, супруга и дева. Кроме того, она воспринималась как богиня-воительница, как символ военной и государственной мощи Карфагена, ее изображали на карфагенских монетах.

Однако Тиннит редко представала в антропоморфном облике. Чаще всего ее изображали в виде ромба – древнего символа рождающего начала. Священными атрибутами Тиннит, также связанными с рождением, произрастанием, были гранат и пальма. Ю. Б. Циркин отмечает: «С культом Тиннит связан и так называемый знак бутыли в виде сосуда с цилиндрическим или яйцевидным туловом и коротким цилиндрическим горлом либо полусферическим колпачком; иногда вместо колпачка появляется изображение человеческой головы, а на тулове – женских грудей или фаллоса. Видимо, этот знак олицетворяет одновременно ребенка, принесенного в жертву… и обретшего таким ужасным способом бессмертие, и погребальный сосуд, в котором захоронен пепел жертвы»[583]. Знаком Тиннит был также треугольник или трапеция с поперечиной, положенной на вершину треугольника или верхнюю сторону трапеции, и с кругом над этой поперечиной. Размышляя об этом таинственном знаке, над расшифровкой смысла которого до сих пор бьются исследователи, Ю. Б. Циркин пишет: «Угол или треугольник, особенно заштрихованный (а в Карфагене встречается и такой), издавна был символом женщины, женского плодоносящего начала, а круг может символизировать солнце, черта же – означать не разделение, а, наоборот, соединение этих фигур. И в таком случае “знак Тиннит” – символ соединения богини плодородия с богом солнца. А таким богом в Карфагене считался Баал-Хаммон»[584]. В честь Тиннит в Карфагене также устраивались празднества, во время которых разыгрывались представления, прославлявшие эту богиню плодородия и любви и, по словам Ю. Б. Циркина, «сопровождавшиеся такими неприличиями, что наиболее стыдливые дамы отворачивались»[585].

В честь многочисленных Баалов и Астарт-Ашер совершались служения в рощах и на священных холмах – бамот («высотах»), которые неоднократно в отрицательном (идолопоклонском) значении фигурируют в Библии. В годы народных бедствий люди в отчаянии шли на самые большие жертвы: Баалам в их многочисленных ипостасях приносили детей (первенцев). Эта жертва считалась наиболее действенной. При раскопках на территории Ханаана археологи обнаружили большое количество обгоревших детских скелетов (детей предавали огню в специальных печах), а также скелеты, замурованные в фундаменты храмов и домов (таким образом они освящались). Человеческие жертвы приносились финикийскому Баалу, аммонитскому Милькому, тирскому Мелькарту, моавитскому Астар-Кемошу. По гипотезе, выдвинутой немецким семитологом О. Айсфельдтом и ныне общепринятой, сам процесс принесения в жертву людей (в том числе и детей) именовался молк, или молек, молок (отсюда – представление о Молохе, которого первоначально считали отдельным кровожадным божеством).

Особенно распространен был обычай принесения в жертву детей в Карфагене, причем чаще всего первенцев из аристократических семейств (но часто приносились в жертву и девочки). Такая жертва считалась особенно угодной Баал-Хаммону, особенно в годину общенародных бедствий. Ю. Б. Циркин пишет: «Это была тяжкая обязанность тех, кто возглавлял общество, обеспечить ему милость богов ценой поступка одновременно и самоотверженного, и беспощадно жестокого. Особенно важной считалась такая жертва в дни тяжелых испытаний и страшных опасностей, грозящих государству. Большинство приносимых в жертву были младше шести месяцев, нередко это были новорожденные, но иногда возраст таких несчастных достигал и четырех лет. Ребенка сначала умерщвляли, а затем сжигали на бронзовых руках статуи бога. Происходило это ночью при звуках флейт, тамбуринов и лир. Финикийцы считали, что в результате этого душа жертвы поднималась непосредственно к богу, входила в царство Баал-Хаммона и становилась там главным защитником интересов родины и собственных семейств»[586].

Финикийский (точнее, карфагенский) ритуал принесения в жертву детей весьма достоверно, основываясь на данных востоковедения того времени, реконструировал французский писатель Г. Флобер в историческом романе «Саламбо», посвященном Карфагену и знаменитому полководцу Гамилькару, отцу еще более знаменитого Ганнибала. Безусловно, отдавать своих собственных детей в жертву было очень тяжело, поэтому многие аристократы стали покупать чужих детей и отдавать их в жертву как собственных. Однако во время войны с Римом, когда над Карфагеном нависла смертельная опасность, вражеское нашествие было воспринято как гнев Баал-Хаммона именно за то, что ему перестали отдавать собственных детей. И тогда в жертву богу были принесены 500 детей, из которых 200, сыновья знатных родителей, были назначены властями, а 300 – пожертвованы добровольно. Чем труднее становилась ситуация в Карфагене, тем больше религиозная экзальтация охватывала карфагенян (уже не только знатных), и они приносили в жертву собственных детей. Однако все равно некоторые знатные карфагеняне стремились избежать подобной жертвы. Так, известно, что Ганнибал взамен своего сына пообещал принести обильные жертвы после победы нал Римом.

Как выяснилось в ходе археологических раскопок, останки принесенных в жертву детей хоронили в урнах в специальном святилище, которое именовалось тофетом (это объясняет, почему в Библии слово тофет фигурирует в качестве обозначения ритуальной печи, в которой сжигались дети, а также приобретает резко негативное значение и в конце концов становится в еврейской религиозной традиции одним из обозначений ада, в котором казнятся грешники). Тофет располагался на самом краю города, рядом с городской стеной, а иногда и за ней. Он представлял собой закрытый двор, где устанавливались урны с прахом жертв, а над ними – стелы с именами жертвователей и просьбами к богу или богине принять этот дар. Когда двор заполнялся, он выравнивался, и в новом слое располагались новые урны.

Иногда в жертву богам приносились неродившиеся дети (выкидыши). Постепенно распространялись и «жертвы замещения», когда вместо ребенка приносился в жертву ягненок. Ю. Б. Циркин пишет: «Замещение основывалось на формуле “душа за душу, кровь за кровь, жизнь за жизнь”. Известно, как проходила такая церемония. Группа людей, держа ягненка, двигалась к культовому зданию и входила в него. В самом здании ягненка убивали и сжигали, а жрец, которому помогали два или три ребенка, вливал в пламя душистое масло»[587]. Однако, несмотря на распространение «жертв замещения», ханаанеяне никогда не отказывались окончательно от человеческих жертвоприношений.

Существование подобных ритуалов[588] вызывало резкое неприятие со стороны духовных учителей еврейского народа, что нашло свое отражение в библейском тексте. Одним из аспектов многомерного по смыслу эпизода в библейской Книге Бытия – «Жертвоприношение Авраама» (Быт 22) – о не состоявшемся по воле Бога жертвоприношении – был запрет на подобные действия и дистанцирование от мира язычества. Все, что связано с человеческими жертвоприношениями, библейские повествователи обозначают как «баалову мерзость». Особенно сурово об опасности впадения в эту «мерзость» предупреждали пророки. 4-я Книга Царств содержит рассказ о том, как моавитский царь Меша (дошла его надпись IX в. до н. э., свидетельствующая о почитании Астар-Кемоша), чтобы избежать поражения, принес в жертву Кемошу своего первородного сына: «И взял он сына своего первенца, которому следовало царствовать вместо него, и вознес его во всесожжение на стене. Это произвело большое негодование в Израильтянах, и они отступили от него, и возвратились в свою землю» (4-я Цар 3:27; Синодальный перевод).

Это негодование не случайно: именно здесь проходит водораздел между двумя культурами, генетически и стилистически родственными и кардинально различными по мировосприятию, – древнееврейской (библейской) и языческой ханаанейской. Сама практика человеческих жертвоприношений, по-видимому, обосновывалась мифологией и на нее опиралась: более поздние авторы – Филон Библский (I–II вв.) и Порфирий (III – нач. IV в.) – приводят миф о том, как в момент катастрофы Эл (Кронос) принес в жертву своему отцу Баал-Шамему (Урану) единственного сына – Йеуда.