Заключение

Размышляя о загадке духовной жизни человека, выдающийся философ XX в. Мартин Бубер в работе «Я и Ты» (1923) писал: «Дух в его обнаружении через человека есть ответ человека своему Ты. Человек пользуется разными языками – языком речи, искусства, действия, дух же один: ответ являющемуся из тайны и обращающемуся к нам Ты. Дух есть слово… <…> Дух не в Я, он между Я и Ты. Будет неверным уподобить Дух крови, что струится в тебе, он – как воздух, которым ты дышишь. Человек живет в духе, если он может ответить своему Ты… Всякий ответ вплетает Ты в мир Оно. В этом – печаль человека и в этом – его величие. Ибо так среди живущих рождается знание, творчество, образ и образец. Но превратившееся в Оно, застывшее в вещь среди прочих вещей наделено предназначением и смыслом, согласно которым оно преображается вновь и вновь»[637]. Вся история культуры и предстает как диалог между Я и Ты, как вечное вопрошание, обращенное к Ты, как познание Бога и самопознание. Именно поэтому уходят цивилизации, но не уходят культуры, ибо культура – живой диалог созданных ею образов и образцов со всем последующим сознанием, с нашим сегодняшним Я. Великие идеи и образы прошлого говорят через нас, хранятся в нашей прапамяти, даже если мы этого не осознаем. Но только через знание и созерцание искусства эта связь становится живой и ощутимой.

Литература – самый синтетический вид искусства – в наибольшей степени отражает стремление человека ответить на вопросы собственного Ты и на вопрошания Вечного Ты (так М. Бубер определил Бога). Об этом красноречиво свидетельствует древнейший этап развития Слова – литературы Древнего Ближнего Востока, начавшие свое развитие в 4-м тыс. до н. э. и продолжавшие его до первых веков новой эры (при этом некоторые свершили свой срок раньше, передав потомкам богатейшее наследие). В египетской, шумерской, аккадской, хетто-хурритской, ханаанейско-финикийской, древнееврейской литературах Ближневосточной культурно-исторической зоны Древнего мира впервые фиксируются на письме, выражаются в поэтическом слове сюжетные архетипы, устойчивые образы и мотивы, которые пройдут через всю мировую литературу вплоть до наших дней. Именно в этих литературах закладываются основы литературных родов и жанров, без которых немыслимо дальнейшее развитие художественной словесности (например, героический эпос, религиозная, философская и любовная лирика, афористика и т. д.).

Однако значение древних культур и литератур Ближнего Востока не только в открытии литературных родов и жанров, «изобретении» знаменитых сюжетов. Значение их в том, что они первыми отразили великие метания и поиски, ошибки и прозрения человеческого духа, запечатлели парадигмы духовного опыта человечества. И сделали они это на языке мифа. Через миф человек постигает самое главное о себе, и поэтому верно парадоксальное утверждение русского мыслителя С. Булгакова: «Не человек создает миф, но миф высказывается через человека»[638]. Духовное постижение выражается на языке не сухих абстрактных схем, но конкретно-чувственных образов. Часто за мифом стояло какое-то вполне конкретное событие или явление, как конкретно существовал царь Урука Гильгамеш, как действительно был поход ахейцев на Трою или Исход евреев из Египетского рабства. Однако великие мифологемы нельзя свести к их конкретной оболочке. Даже если они говорят о конкретной истории, они являются метаисторией – историей поисков духовных смыслов, картиной видения смысла вещей. «Но если миф не есть история, – пишет А. Мень, – его тем не менее нельзя считать вымыслом. Те, кто думает так, повторяя вслед за Смердяковым: “Про неправду все написано”, доказывают лишь свою неспособность приподнять пестрый покров сказания, чтобы увидеть его глубинный смысл. Миф греков о Прометее, индийцев о Пуруше, персов о борьбе Ормузда и Аримана – это не просто плоды фантазии, а великие мифы человечества, воплощающие постижение и мудрость народов»[639]. То же – и еще в большей степени – относится и к библейской мифологии. В древних культурах миф представлял собой недифференцированное единство религии, искусства, философии, этики, политики. Миф был и является языком сохранения и передачи духовного опыта – особенно миф, воплощенный в прекрасном, будоражащем сознание и воображение, вызывающем эмоциональный отклик слове.

В центре древних языческих культур (и это подтверждают дошедшие до нас литературные тексты) находится миф об умирающем и воскресающем боге, связанный с обожествлением природного цикла, с культом плодородия и сексуальности (мифы об Осирисе и Исиде, Инанне и Думузи, Иштар и Таммузе, Баале Могучем и Анат и т. д.). Это свидетельствует о еще неполной выделенности Я из природного пространства, о проекции человеческих и природных отношений в божественную сферу. Отношения человека и Божества в этих мирах можно описать как магизм, в котором на первом плане неизбежно оказываются обряды и ритуалы. Сознавая себя зависимым от воли могучих богов (любой успех мыслился возможным только с их санкции), неспособным что-либо изменить в мироустройстве (достаточно вспомнить шумерские ме, в которых и благо, и зло – в равной степени божественные установления), человек стремился принести богам как можно более обильные жертвы, склонить на свою сторону того или иного бога. При этом боги мыслились как существа хоть и сверхъестественные и незримые для человека, но вполне материальные, зооморфные или антропоморфные (или сочетающие черты того и другого).

Только в древнееврейской культуре, молодой в сравнении с окружавшими ее великими древними культурами, рождается и постепенно все более кристаллизуется совершенно новое представление о Божестве и о взаимоотношениях Бога и человека. Бог впервые мыслится как чистая духовность и нравственный Абсолют. Он вне природы и вне истории, но Он открывается в истории, чтобы предложить людям Завет (Союз) по добровольному волеизъявлению. Он обещает человеку Свою верность, требуя взамен только верности и непорочности. Так на первый план в религиозном опыте выдвигается этическая сфера, сфера нравственного служения, а это неизбежно приводит к осознанию свободы воли и ответственности, к новой ступени самосознания личности. «Не растворение в экстазе, не уход в мистическое молчание, а живой человек, предстоящий перед Богом Живым, – такова религия Ветхого Завета, – пишет А. Мень. – В ней человек – не бессловесный раб и не бесплотный духовидец, а существо мятежное, противоречивое, обладающее напряженной волей и ярко выраженным личностным началом. И эту свою полноту личности, свою страстную душу человек приносит к подножию Бога»[640].

Однако то новое постижение Бога, мира, человека, которое выразилось в Библии, невозможно по-настоящему понять без уникального опыта религиозно-философского, этического и эстетического поиска, предпринятого чаще всего безвестными, но от этого не менее одаренными мыслителями и поэтами Древнего Египета, Шумера, Вавилонии, Хеттского царства, Ханаана и Финикии. И этот опыт ценен сам по себе и нужен нам сегодня. Мы вновь и вновь приникаем к мудрости древних, открываем в созданных ими творениях собственные истоки, корни нашего универсального и индивидуального Я. Мы вновь повторяем вслед за шумерским поэтом: «Дар словесный – что звезды небесные». И вновь убеждаемся: это тот дар, который во многом делает человека человеком.